Это был Кривой. Его восьми- или девятиметровый язык был таким длинным, что обмотал все тело Касиана. Одноглазый фунгус стоял на том же месте, где несколько месяцев назад оставил его Хик-Хик – перед очагом осталя. Двое мужчин были так увлечены своей борьбой, что даже не заметили его присутствия. Страшный язык обвивал спиралью туловище Касиана, а кончик его затыкал ему рот, словно фунгус хотел заставить пурпура замолчать и не докучать ему своей болтовней. Хик-Хик первым делом вскочил на ноги и схватился за лефоше. Он задыхался и еще не до конца понимал происходящее, но на всякий случай прицелился в причудливую фигуру, в которую слились фунгус и человек, соединенные длинным черным языком. Этот язык сжимал Касиана, подобно стальному тросу; тот извивался, пытаясь вырваться из пут, словно муха, попавшая в паутину. Кончик языка Кривого вонзался Касиану в рот, поэтому слышен был только стук каблуков о деревянный пол, когда несчастный пытался вырваться из смертельных объятий. Кривой же казался совершенно отрешенным, глаза его неотрывно смотрели на красноватые угольки. Вдруг он оторвал взгляд от очага и повернул голову в сторону Хик-Хика. Было что-то до чрезвычайности жуткое в этом сладострастном взгляде усталого пса. Темный, влажный язык, тянувшийся из разинутой пасти, крепко сжимал Касиана. От взора Кривого в душе Хик-Хика что-то надломилось, и он понял: от лефоше не будет проку. Фунгус был огромен, сам он ничтожно мал, а в тесной столовой горного осталя никуда не скроешься. Когда-то Хик-Хик поклялся вернуться в осталь и предать монстра суду, но теперь выходило наоборот. Так совершенно непредвиденным образом исполнилось предсказание Коротыша: «Ты сказал, что будешь судить Кривого, но на самом деле это он будет твоим судьей». – Товарищ! – запротестовал Хик-Хик. – Я всегда считал, что мы – друзья! Но никакой дружбы между ними не существовало. Хик-Хик совершенно ясно ощущал, что говорил ему Кривой. Испытываемые фунгусом чувства трудно было передать иным способом, но если бы их кто-нибудь сумел перевести на человеческий язык, вероятно, они бы обрели форму следующих слов: – Согласно вашей религии, Бог вверил одного человека всему человечеству. В наше время дар стал еще более ценным: природа вверила целое сообщество одному человеку – тебе. А что сделал ты? Унизил его, развратил, оскорбил и предал. Осознаешь ли ты всю тяжесть своего преступления? За всю историю рода человеческого никто и никогда не совершал столь тяжкого преступления и не обходился так подло со столь необычайным даром. От этих речей Хик-Хика одолел страх, он понял, что за долгие месяцы, проведенные в заключении в остале, мозг Кривого обдумал случившееся. И тут одноглазый фунгус объявил приговор: – Ты самый мерзкий из всех преступников. Я стараюсь выбрать для тебя справедливое наказание, но мне это не удается. А посему – ступай восвояси: ты будешь вечно скитаться и не обретешь покоя, куда бы ни занесла тебя судьба. Ты превратишься в кладбище, которое, рассердившись, покинула луна; невидимая когтистая лапа будет вечно тебя преследовать. А фунгусам найдется дело более достойное, чем долбить горную породу: разыскивать тебя, найти и судить. И тут Кривой протянул к Хик-Хику одну из своих самых длинных ручищ – ее движение было проворнее языков пламени и быстрее молнии, – словно ящерица с головокружительной быстротой махнула хвостом. Пучок гибких пальцев вырвал у него лефоше. Кривой засунул дуло пистолета себе в рот между языком и верхним небом и выстрелил. Раздался смертельный «бум», и фунгус, первый фунгус, увидевший свет, рухнул на пол старого, покинутого всеми дома. Сначала он упал на колени с таким грохотом, словно в землю врезалось свинцовое ядро, а потом растянулся во весь рост, всей своей тяжестью, всей массой своего растительного тела навалившись на Касиана. Тот оказался в двойной ловушке: язык фунгуса стягивал ему руки и ноги, а колоссальная туша давила сверху. Бедняга был жив, но не мог выбраться из западни, словно муха, угодившая в каплю древесной смолы. Он дрыгал ногами и пытался позвать на помощь, несмотря на то, что язык фунгуса по-прежнему затыкал ему рот. Хик-Хик, потрясенный происходящим, покосился на тлеющие угли, которые тихонько потрескивали. Несколько месяцев назад он в наказание оставил здесь Кривого. Хик-Хик прекрасно знал, что фунгусы терпеть не могли огонь: какого же черта одноглазый монстр поддерживал его в очаге столько времени? Пожалуй, лучше побыстрее уносить отсюда ноги. Ему не хотелось встречаться ни с людьми, ни с фунгусами. Кривой отлично продумал последний акт своей пьесы: когда собратья обнаружат побег пленника из Пустой горы и увидят первого из фунгусов мертвым с лефоше во рту в том самом месте, куда заточил его хозяин, они сочтут виновным Хик-Хика. В первую минуту он решил унести с собой револьвер, но это оказалось невозможно. Пистолет застрял в глотке чудовища, а перевернуть колоссальное тело было не проще, чем сдвинуть с места мертвого кита. К тому же Хик-Хик боялся ненароком освободить Касиана и в конце концов оставил эту затею. «Впрочем, оружие в ближайшее время не понадобится», – сказал он себе. Скоро французы уничтожат всех фунгусов. А он спешил, очень спешил поскорее уйти из этого места. Касиан, придавленный туловищем Кривого и опутанный его языком, молотил каблуками по деревянному полу и умолял о помощи. Хик-Хик открыл дверь. Издалека все еще слышались хлопки ружейных выстрелов вперемешку с залпами пушек и пулеметными очередями. Он посмотрел по сторонам. Никого не было видно. А затем человек, прибывший в эти края со светлым Идеалом, человек, который вызвал к жизни новую расу фунгусов, покинул Пиренейские горы, пустившись в бега, как мелкий ночной воришка. * * * Прежде чем застрелиться, Кривой успел обратиться и к Касиану. Но пурпур не жил с фунгусами и не умел ощущать их язык. Это было досадно, потому что Кривой ответил на вопрос, который мучил того всю жизнь. В чем секрет истинной Власти? Где она скрывается? Если бы Касиан понимал язык фунгусов, он бы услышал ответ. И тогда бы узнал, что Власть не прячется ни в стенах пещеры, ни на вершине горы, хотя именно это утверждала детская сказка, столь же древняя, сколь нелепая. Кривой объяснил бы ему, что власть – истинная Власть, законная и долгосрочная, – лежит у всех на виду и обнаружить ее нетрудно: она прячется в душах отверженных и изгоев, среди бедных и несчастных, в толпах тех, из кого состоит прах земной. Кривой объяснил бы ему, что власть сосредоточена в руках заблудших, потерпевших кораблекрушение и живущих в нужде; она принадлежит нищим, голодным и умирающим от жажды. Калекам. Тем, кто стоит на самых низших ступеньках общества. Наибеднейшим. Покинутым и непонятым. Осужденным и прокаженным. Чудакам и пришельцам из дальних стран. Незначительным и неудачливым. Темнокожим и всем тем, чья кожа отличается от нашей. Невезучим и безобразным. Таков был бы ответ Кривого. А еще он бы рассказал Касиану, что власть имущие правят лишь потому, что власть им доверили, что великие люди ничего из себя не представляют, если у них нет поддержки снизу. Что именно эти люди – поруганные, забытые и лишенные голоса – на самом деле сажают на трон королей всех сортов и их поддерживают. Без их согласия ни один из правителей существовать не может, потому что Власть, истинная Власть принадлежит им – этому быдлу, этому презренному стаду. Власть сокрыта среди толпы, которая доверяет только языку чувств. До поры до времени эти люди ничего о ней не знают, но наступит день, когда они догадаются: Власть в их руках, мир принадлежит им. Так было испокон веков, так же будет и дальше. Им дано право создать Новый Мир. И они это сделают, если в один прекрасный день попытаются расширить свои представления о судьбе. Им нужно одно: научиться мечтать, обрести мечту. К несчастью, эти слова было бы полезно услышать не Касиану, слишком тупому, чтобы хоть в чем-либо разобраться, а самому маленькому и смышленому из фунгусов. Ибо в то самое время, когда Касиан лежал в остале, связанный по рукам и ногам, Хик-Хик обратился в бегство, а Кривой прощался с жизнью, Коротыш сделал для себя открытие: хоть фунгусы и лишены печени, сердца и почек, зато они способны испытывать страх и даже плакать. Из его золотистых глаз катились тускло-желтые капли, склизкие и густые, как растительное масло. Они были теплыми и гораздо более солеными, чем у людей. Коротыш бежал, отчаянно перебирая десятью своими короткими ножками, и прекрасно понимал, что предал собратьев. Далеко за его спиной по-прежнему грохотало сражение. Люди уничтожали фунгусов, и Коротыш чувствовал ответственность за нечто большее, чем проигранная битва. Его дезертирство привело к гибели всей их большой семьи. Маленький фунгус в полном одиночестве брел куда глаза глядят, обливаясь слезами, и чувствовал только усталость. «Я устал, очень устал», – повторял он про себя. Коротыш не знал, куда держит путь, и слонялся без цели, словно угорь в мутной воде, пока не оказался на поляне, которую сразу узнал. Он был здесь в тот грустный день после Великой битвы. Это было кладбище в Наклонной долине, где похоронили сотни павших в сражении фунгусов. В тот день они вырыли ямы и поставили в них неподвижные тела собратьев, закопав их до пояса. Почему они так поступили? Никто из них не ведал ответа на этот вопрос, но в глубине души все понимали, что это решение правильное. Закапывая тела до пояса, фунгусы возвращали их в то положение, в котором они находились до того, как обрели сознание. Так им давали призрачный шанс снова пустить в землю корни и когда-нибудь пробудиться. Коротыш кружил по Наклонной долине, и перед ним представала самая ужасная картина из всех, какие довелось видеть его желтым глазам. Закопанных по пояс фунгусов сожрали черви, от большинства оставался лишь цилиндрический пенек, прочее же исчезло, съеденное насекомыми и смытое дождями. Тут и там виднелись обломки безглазых голов. Толстые, точно сосиски, извивающиеся черви высовывались из пустых глазниц, из изъеденных и трухлявых туловищ. Одни – белые, другие – черные. Ни единого фунгуса не миновала страшная участь: трупы огромных грибов разлагались, гнили и разрушались. Из уст Коротыша вырвался жалобный стон. При виде страшной картины у него опустились руки, им овладела бесконечная и в то же время невесомая тоска. Ему хотелось бежать, бежать от себя самого, но бежать было некуда. Устал… устал… ужасно устал… Он нехотя побежал, но вскоре ему пришлось перейти на шаг, потому что сил не оставалось. Коротыш зашагал вверх по горной тропинке и двигался вперед и вперед, пока не набрел на остатки снега, лежавшего перламутровой пеленой на вершине безымянной горы. Идти дальше он не мог. Он лег на землю, и ледяной покров принял его, словно уютная постель. Маленький фунгус утопил в снегу свои руки, все сто пальцев, триста пальцев. «Какая неимоверная усталость», – равнодушно подумал он. Желтый флаг по-прежнему оставался при нем. Коротыш покрыл им лицо, словно желая соорудить себе последнее убежище, опустил толстые веки и закрыл глаза. И тут произошло невозможное. В мире людей подобное событие показалось бы заурядным, но для фунгусов это было чудо: когда, исчерпав последние силы, Коротыш совершенно выдохся и улегся на обдуваемом всеми ветрами склоне горы, он уснул. И увидел сон. Самому маленькому из фунгусов удалось заснуть. Когда началась вся эта история? Зимней ночью 1888 года, когда влюбленный Хик-Хик разбудил первого фунгуса? Или когда Кривой настоял на захоронении собратьев, павших в Великой битве? А может быть, начало всему было положено миллионы лет назад, задолго до появления человека, задолго до появления животных, когда первое семя фунгусов пустило корни и их тонкие грибницы протянулись под землей? О, великая тайна тайн! Начала, скорее всего, не существует, есть только процессы. Но в любом процессе есть ключевые моменты, и неожиданный сон Коротыша подводил итог многому. Сновидение было молниеносным, быстротечным. Оно длилось половину половины секунды, а может, и того меньше. Сон длился не дольше, чем вспышка спички, чем щелчок двух пальцев. Он мелькнул быстрее крылышек колибри или ресниц младенца; он был так же скоротечен, как отблеск молнии в темноте ночи. Но все же это был сон, настоящий сон. И, как это случается во всех снах, его значение возместило краткость. Вот что приснилось Коротышу. Он, измученный, брел по снегу и оказался в лесу, в великолепном лесу, где стояли высокие и крепкие деревья, которые обрадовались его появлению. Маленький фунгус обнаружил, что в лесу растут странные грибы его роста или даже выше. Он остановился напротив первого, попавшегося на пути, и отряхнул его шляпку от снега. Затем стиснул всю свою сотню пальцев и поднял кулак, сосредоточив в нем всю боль, весь стыд за трусость, все страхи. Все отчаяние, которое он испытал, видя, что по его вине род фунгусов оказался на грани уничтожения. Всю печаль от сознания того, что ему придется покинуть мир прежде, чем он узнает его как следует. Нет, этого не должно случиться! Фунгусы имеют право на существование: однажды они спасли его из расселины! Во сне Коротыш поднял кулак – всю свою жажду жизни – высоко, как только мог, и изо всех сил ударил им в самый центр грибной шляпки. На этом сон завершился. Коротыш открыл глаза: он лежал, растянувшись на холодном снегу, прикрытый желтым флагом. Маленький фунгус сразу все понял: ему – фунгусу – приснился сон. Именно ему, самому маленькому из всех. Он, Коротыш, видел сон. Его посетило сновидение. Настоящее сновидение. Коротыш настороженно посмотрел по сторонам и поднялся с земли. Усталости как не бывало. Все страшное, смертельное изнеможение куда-то улетучилось. Никогда еще столь недолгий отдых не приносил никому столько живительных сил. Ибо теперь у Коротыша была миссия. Он поднялся и побежал, чтобы оставить позади голый склон и как можно скорее вернуться в лес – проворнее языков пламени, быстрее молнии. Через несколько минут он увидел деревья и грибы. В этом лесу их было великое множество, огромные грибы возвышались повсюду. Коротыш подбежал к одному из них и ударил, опустив на огромную шляпку влажный кулак, в котором были зажаты все его надежды. И гриб превратился в фунгуса: его конечности высвободились и задвигались, он оторвался из земли и был готов действовать. Коротыш, распространявший вокруг себя споры счастья, встретил его такими словами: – Делай с другими грибами то же самое, что я сделал с тобой. Фунгус, разбуженный Коротышом, принялся раздавать удары по шляпкам других грибов, а те, в свою очередь, пробуждали новых и новых собратьев; их становилось все больше, ожившие будили следующих, и когда фунгусов собралась целая толпа, маленький фунгус заметил, что земля под его ногами выглядит как-то странно: ее поверхность напоминала шляпку гриба. Какая горная порода обладает подобными свойствами? Наконец Коротыш догадался: под ним не огромный валун, а гигантский гриб. Его шляпка поражала своими размерами, она была так велика, что ее края опускались к земле, пряча под собой цилиндрическое туловище, поэтому со стороны гриб казался небольшим холмиком. Коротыш и остальные фунгусы колотили по исполинской шляпке и с каждым ударом все настойчивее пробуждали его к жизни, передавая жажду бытия, желание бороться за свое существование. Наконец великан выступил из земли, а остальные фунгусы брызнули во все стороны, как человечки, застигнутые лавиной или землетрясением. Новый фунгус был невероятно велик: ростом не менее восьми метров. Великан сделал шаг, потянулся, выпрямил спину и высоко поднял широченную шляпку-голову. Отрываясь от последних корней, он ломал ветки ближайших деревьев, какими бы толстыми они ни казались. Фунгусы оробели и притихли. Великан таращил глаза, огромные, будто дыни. Возможно, он проспал лет сто или двести, а может быть, даже и тысячу и теперь смотрел по сторонам затуманенным и хмурым взглядом, как только что разбуженный человек, который не понимает, что происходит. И тогда Коротыш показал гиганту и остальным собратьям желтое знамя, подняв его над головой своими разветвленными руками, чтобы фунгусы как следует разглядели полотнище, покрытое спорами живых и мертвых фунгусов. Новички тянули к знамени руки, пальцы разной длины и толщины прикасались к истрепанной ткани и наполняли ее новыми спорами, ощущая все запечатленные на ней чувства. Гигант сделал шаг вперед. Он был просто невероятен: колонна на сплетенных из корней ногах, каждая из которых толще, чем пять древесных стволов. Цилиндрическое туловище казалось массивным, словно для его создания соединились восемь дубов, а голова-шляпка загораживала солнце. С высоты своего роста великан посмотрел на Коротыша и на его флаг, недоверчиво протянул длинный палец с присосками и провел им по желтому полотнищу с символом «()» в центре. Глядя на него, остальные фунгусы подумали, что такая ничтожная тряпочка вряд ли вдохновит такое огромное существо, и на всякий случай отступили, опасаясь, что великан рассердится. Все, кроме Коротыша: тот по-прежнему высоко держал знамя четырьмя вытянутыми руками, каждая из которых сгибалась в шести локтях и имела триста пальцев. Он застыл, как мышонок перед слоном. * * * После того, как атака dragons с тыла захлебнулась, Зверь почувствовал, что сражение порядком ему надоело. От скуки он посасывал дольку лимона, сидя верхом на коне. Дело затянулось. Больше всего он любил первые минуты битвы, всплески энергии, когда противники сходятся на поле брани и меряются силой и духом. По сути, вступать с противником в бой нравилось ему не меньше, чем трахать новую проститутку: весь интерес заключался в новизне, в овладении незнакомым телом. И драконы его разочаровали: от этих фантастических врагов он ожидал большего. Феро уже начинал побаиваться, что недоверчивые парижские журналисты в своих статьях низведут эту битву до уровня простой охоты. Разумеется, охоты на крупную дичь, но при этом совершенно безмозглую, тупую как пробка. Монстров, напавших с тыла, разбили на голову. После этого бой свелся к скучнейшей стрельбе по мишеням, которые все еще прятались за белыми валунами. Прикончить тварей было не так-то просто, но лишь потому, что их загораживали каменные глыбы. Задача сводилась к тому, чтобы потратить достаточно времени, не жалея при этом шрапнели, которой обстреливали небольшой участок земли, и генерал Феро де Юбер откровенно скучал. Выстрелы, крики и взрывы вызывали у него зевоту. И вдруг, словно по сигналу очередного зевка, над полем битвы поплыл плотный туман. Феро подъехал к сидевшему на коне капитану, своему адъютанту, и приказал: – Напугайте их. Тот удивился: – Разве можно их напугать, мой генерал? – А то нет? – рассердился Феро. – Неужели вам кажется, что эти чучела ничего не боятся? * * * Сотни фунгусов, скрывавшихся за белыми валунами, научились прятаться от врага. Если в начале сражения они издавали вопли и дерзко размахивали руками, пули и отсеченные конечности быстро научили их плотнее прижиматься к камням. Они удерживали свои позиции и ждали Коротыша, который с минуты на минуту придет им на помощь. Он обещал – и слово свое сдержит. Неожиданно солдаты перестали стрелять. В фунгусах забрезжила надежда. «Возможно, – сказали они себе, – это Коротыш спешит нам на выручку». Однако никакого боя вдали слышно не было, сколько бы они ни вытягивали головы, всматриваясь в густой туман. Ни звука. Всюду зловещая тишина. Туман расстилался перед ними, словно разбавленное молоко, но фунгусы обладали способностью чувствовать людское присутствие даже за его мучнистой завесой. Они ощущали чувства, излучаемые толпой вояк: жажду крови, дикую ярость и беспощадность. А командовало людьми существо чрезвычайно алчное и жестокое: Огюст Феро де Юбер. Да, благодаря туману Феро скрылся от глаз фунгусов, но где-то в плотном тумане они ощущали его присутствие благодаря силе и кровожадности его чувств. Они понимали, что в душе его соперничают жестокость и эгоизм, что генерал питает ненависть ко всему миру, ко всем существам, его населяющим. И сообща фунгусы пришли к заключению: «Таковы люди, – сказали они себе. – В командиры они выбирают самого жестокого человека, чтобы он направлял их действия». Но вот из туманного облака показались какие-то фигуры, медленно крадущиеся по траве. Фунгусы осторожно выглянули из-за камней. И увиденное их ужаснуло. Из тумана вытянулись четыре длинные пики с отрубленными головами фунгусов, насаженными на наконечники. Это были фунгусы, напавшие на французов: остекленевшие глаза широко раскрыты; длиннющие языки безобразно волочатся по земле. Феро рассчитывал, что фунгусы, напуганные этой картиной, обратятся в бегство. И им действительно стало страшно. Если бы они бросились бежать, покинув свои убежища за камнями, то оказались бы на открытом пространстве, что облегчило бы задачу пулеметчиков. И тут туман рассеялся. Огюст Феро отметил про себя, что великим полководцам неизменно сопутствует Фортуна: в прозрачном воздухе солдатам будет легче целиться. Однако произошло непредвиденное. Несмотря на жестокий артиллерийский огонь и увиденные ими головы убитых товарищей, над которыми надругались люди, фунгусы, прятавшиеся за валунами, не двинулись с места. «Нет, мы никуда не побежим, – говорили они друг другу. – Коротыш сказал, что придет и спасет нас. И свое обещание он выполнит, как сделал это Кривой в день Великой битвы». И вместо того, чтобы поддаться страху и разбежаться, они остались на своих позициях, крепко вцепившись в камни, словно горные крабы. Всю обуревавшую их ярость, весь свой гнев фунгусы выместили в оглушительных воплях. В их дружных голосах слышалось отчаяние и одновременно вызов. Феро не собирался терпеть подобного оскорбления. Быть может, пора начинать штыковую атаку? Или продолжать обстрел, даже если уничтожение последнего отряда драконов займет остаток дня? Пока он об этом размышлял, кто-то рядом произнес ужасные слова: – Mon general[28], – сказали ему подчиненные, кивая в сторону тыла. – Взгляните: лес шевелится! Феро всмотрелся повнимательнее: позади арьергарда и пулеметов расстилался луг, на котором драконы начали атаку, закончившуюся их разгромом. Три сотни трупов валялись на траве. За лугом топорщился ельник, и глазам в самом деле представлялось диковинное зрелище: граница леса едва заметно дрожала, как мираж в пустыне, когда раскаленный воздух искажает очертания на горизонте. Что бы это означало? Это были фунгусы: сотни, тысячи фунгусов. Свое искусство сливаться с природой они довели до совершенства. Бесчисленные монстры двигались таким плотным строем, что казалось, сам лес надвигается на луг. Солдаты долго не могли различить отдельных чудовищ, их отвратительные желтые глаза. Люди перевели взгляд выше: верхушки деревьев раскачивались. И там, над самыми верхними ветками, они увидели восьми- или даже девятиметрового великана, который замыкал шествие. Его голова была размером с телегу. Он двигался вперед, рассекая воздух ударами языка, похожего на драконий хвост. Не веря своим глазам, растерянный Феро, размахивая над головой саблей, выкрикивал один приказ за другим. Зуавам велел занять позиции и встать на одно колено, а командам при mitrailleuses – приготовиться к бою. Но все случилось слишком быстро. Dragons шли в атаку, их было много, гораздо больше, чем раньше, и французы не успели приготовиться к бою с врагом, который наступал с невероятной, нечеловеческой скоростью. Феро ничего не понимал: как сражаться с неприятелем, которого не существует? Откуда они взялись?