Не может быть. Этого не может быть. Он заплакал от ярости, сунул кулак в рот и куснул с такой яростью, что пошла кровь. Слезы душили его: посвятить жизнь поиску Власти и в результате увидеть, как какой-то подонок, жалкий воришка выхватывает добычу у тебя из-под носа. Но еще ужаснее было наблюдать за тем, как именно Хик-Хик пользуется своей властью. Сцена, в которой сотни монстров восславляют негодяя, казалась дикой, а не величественной. Возвышаясь над их гигантскими головами, Хик-Хик размахивал бутылкой, словно король карнавала. Он смеялся над своими чудовищными подданными, смеялся над самим собой, выкрикивая: – Я король Пиренейских гор! Больше всего поразило Касиана не то, как Хик-Хик издевается над его представлением о Власти, совсем наоборот: в душу закралось страшное сомнение, что представшая его глазам картина и есть точнейшее ее отображение. Вид шута верхом на чудовище наводил на мысль, что все короли, правители и придворные – такие же проходимцы, как этот тип, только головы их венчают короны, а не котелки, а властью их наделила чудовищная глупость подданных. Ему-то казалось, что Власть величественна, но, глядя на Хик-Хика, он понял, что суть ее заключается в идиотизме тех, кто ей подчиняется. В душе Касиана рождалось чувство более сильное, чем обычная ненависть. Отныне он ненавидел Хик-Хика жестоко, безжалостно, безгранично. Тот ранил его и ограбил осталь. За одно это негодяй заслуживал мучительную смерть. Однако все его былые преступления не шли ни в какое сравнение с тем, что он совершил сейчас, завладев мечтой своего бывшего хозяина. Касиан прицелился в Хик-Хика из двустволки. Тот был далеко, тем не менее пуля могла попасть в цель. Но когда он уже собирался нажать на курок, фунгусы задвигали крабьими конечностями и вместе с повелителем исчезли среди деревьев. Он чертыхнулся, однако сомнений не оставалось: возможность убить негодяя ему еще представится. Спускаясь по склону, Касиан открыл для себя новую истину: лишь одного можно желать столь же сильно, как власти, – отмщения. * * * События, последовавшие за сражением, были связаны в первую очередь с Кривым. После Великой битвы, когда Хик-Хик отправился почивать на матрас, сотканный из тончайшего мха, а солнце клонилось к горизонту, одноглазый фунгус высказал остальным необычную просьбу: похоронить павших. Никто не понял, зачем ему это понадобилось. Даже Коротыш, первым спросивший Кривого: зачем? С какой стати должны они это делать? Но Кривой лишь невозмутимо повторил: мертвых надо похоронить. Никто его не понимал, никто не сдвинулся с места, и только Коротыш вернулся на поле брани. Солнце пряталось за вершины, тусклая луна давно уже висела в алом небе. Маленький фунгус бродил туда-сюда. Его ноги с тысячами пальцев наступали на трупы мулов и лошадей, на мертвецов в синих мундирах, на погибших фунгусов. Коротыш присел на корточки перед одним из собратьев, и пальцы его коснулись головы убитого. Желтые глаза смотрели на него, пустые и тусклые. Температура тела изменилась: в отличие от людей, фунгусы после смерти не остывают, а нагреваются. Ощупывая пальцами мертвое лицо, Коротыш подумал: «Это тепло и есть смерть». Совсем недавно собрат был полон жизни, а сейчас превратился в ворох бесчувственных корней. Маленький фунгус погладил его щеки: никогда больше не сможет этот фунгус бегать, сражаться или трудиться. Никогда не поможет собрату выбраться из расселины. Из всех этих наблюдений Коротыш вынес единственное заключение: «Я жив, а ты умер. И мне этого не понять». Фунгусы так и не получили ответа на свой вопрос: зачем хоронить погибших? Однако просьбу Кривого выполнили. Той ночью, пока Хик-Хик почивал, чудовища закопали своих собратьев. Неподалеку от входа в пещеру, на пологом западном склоне имелся безлесый участок, залитый лунным светом. Там фунгусы и похоронили своих мертвецов. Они вырыли ямы-воронки, опустили в них ноги-корни, поставили безжизненные тела вертикально и закопали по пояс. Когда последний из павших обрел могилу, фунгусы получили ответ на вопрос. Почему они хоронят своих дорогих собратьев? Потому что так надо. Хик-Хик ничего не заметил: ни тайного свидетеля своего триумфа, ни поведения фунгусов после битвы. Всю ночь он проспал крепким сном. На следующее утро им овладела преступная решимость. Велью надо стереть с лица земли. Это утро станет зарей революции! Хик-Хик собрал фунгусов в нижнем зале Пустой горы, чтобы обратиться к ним с речью. В огромном пустом пространстве царил холод, а свод был так высок и мрачен, что от вида его становилось жутко. Хик-Хик встал на голову Кривого и спросил фунгусов, знают ли они, что такое армия. Не дожидаясь ответа, съязвил: – Это компания вооруженных болванов, которые, как идиоты, идут за цветной тряпкой. Подобное описание было шуткой, типичной для анархистов. Но фунгусы не засмеялись, они вообще никогда не смеялись. Хик-Хик же захохотал. Буржуазный строй создал армии, однако в ближайшем будущем его оплоту предстоит сразиться с армией совсем иного толка. Хотя, если по существу, в чем разница между обычной армией и его войском? Армия – это дисциплина, оружие, знамена и солдаты, которым хватает тупости умирать за чуждые им интересы. Его войско обладало всеми необходимыми составляющими: никогда прежде не знал мир более дисциплинированных солдат, чем фунгусы, поскольку ни один военный не подчинялся своему генералу так слепо. Что касается оружия, то монстры им не располагали, однако ни в чем подобном не нуждались, ибо сами были оружием. А вместо знамени можно снова поднять желтое полотнище с символом «()» в центре, которое они использовали в день Великой битвы. «Что ж, красотой мои солдаты не блещут, точнее сказать, они самые настоящие уроды», – сказал себе Хик-Хик. С другой стороны, разве армия не должна внушать ужас? Очень даже должна: ведь армия – это Власть! Он смотрел на свое войско и усмехался, словно предстоящий поход казался ему мрачной шуткой. Хик-Хик чувствовал себя счастливым – или почти счастливым, если только такие люди могут испытывать подобные эмоции. Он решил готовиться к походу и построил фунгусов в длинную колонну, а сам уселся в паланкин, который приказал смастерить для себя из стула и двух жердей. Паланкин понесут в самом надежном и защищенном месте: в центре колонны. Хик-Хик восседал надутый и важный, а Лысая Гусыня, словно кошка, устроилась у него на коленях, на полах пальто. С высоты своего положения Хик-Хик отдал приказ выступать в поход. Нелепость происходящего вдохновляла Хик-Хика. Природа его войска представляла собой карикатуру на тот социальный строй, который оно атаковало, и это грело душу. Когда колонна вышла из Пустой горы и зашагала по горным тропам, ему пришло в голову, что для полного сходства с настоящей армией его войску не хватало одного: в походе солдаты поют. – Пойте, негодяи, пойте! – заорал он на фунгусов и запел единственную песню, которую знал: Девица в кринице воды набрала И вниз по дорожке с солдатом пошла. Вы знаете имя девицы прекрасной?.. Сотни чудовищных глоток, с трудом подражая его пению, извергали гнусавые гласные звуки вперемежку с гортанными согласными, среди которых преобладали раскатистые и грозные «р». Фунгусы, что с них возьмешь! Хик-Хику пришло в голову, что он возглавляет не карикатурную армию, а предельно точное выражение сути любого войска. Возможно, думал он, его рать до крайности нелепа, зато она служит доказательством того, что любая армия абсурдна. Ибо, если разобраться, в чем разница между войсками фунгусов и людей? Отличие одно: в армии фунгусов бойцы – фунгусы. Быть может, они явились в этот мир, чтобы явить собой зеркальное отражение человеческого общества и показать все его низости. Восседая на паланкине, Хик-Хик сделал последний глоток из бутылки, швырнул ее на дорогу и утер губы рукавом пальто. Впереди ждут великие свершения: он возьмет Велью штурмом и разрушит этот оплот реакции. Но сперва ему предстоит одно важное, очень важное дело. Нет, он ее не забыл. Ее. Майлис. * * * Перед штурмом Вельи Хик-Хик привел свою колонну в окрестности осталя, принадлежащего Майлис, и приказал фунгусам спрятаться в лесу. Оставив там свою армию, он двинулся вперед в сопровождении одного только Кривого. Они подошли к осталю в полном молчании, миновали ограду, и Хик-Хик осторожно заглянул в окно. В столовой завтракали Старик и Альбан. Майлис видно не было. «Должно быть, она работает наверху в своем маленьком кабинете, готовится к урокам или проверяет тетради», – подумал Хик-Хик: он не знал, что после его последнего визита Майлис решила отправиться в Велью и предупредить соседей. Кривой был самым старым и самым умным фунгусом, Хик-Хик доверял ему больше всего и потому поручил важную миссию. Он указал на каменную изгородь вокруг дома и отдал фунгусу строгий приказ: никто не должен пересекать эту границу, ни одно живое существо. Кривой останется здесь и будет следить за тем, чтобы никто не проник на участок. После штурма Вельи начнется паника, и возможны самые непредвиденные события. Следовательно, перед изгородью должен остаться верный страж, который обеспечит безопасность обитателей осталя. Захватив город, Хик-Хик вернется за Майлис. В душе у него забрезжила слабая надежда на то, что в ближайшем будущем в их отношениях начнется новая глава. «Если я стану героическим борцом за Идеал, то, возможно, она увидит меня другими глазами», – сказал он себе и, посмотрев на фунгуса, настойчиво повторил: – Защищай ее, слышишь? Защищай Майлис. Не позволяй никому заходить за ограду, ты понял? Это мой приказ: убей любого, кто попытается пересечь эту границу. Перед уходом Хик-Хик совершил поступок, неожиданный для такого человека, как он: обнял Кривого, и это при том, что был трезв. Его охватила печаль. – Мы с тобой – давние приятели, – сказал он фунгусу. – Помнишь прошлую зиму? Мы вдвоем в пещере, и кругом никого. Да, зима тянулась бесконечно. Хик-Хик посмотрел на дом, а потом обернулся к колонне монстров. Они ждали у опушки леса, начиная проявлять нетерпение: двигали сотнями щупалец-конечностей, словно желая притянуть к себе своего повелителя. Но тот не спешил. – Знаешь, что я тебе скажу? – сказал он Кривому. – Нам с тобой было лучше вдвоем. Ты да я, и никого больше. Но потерянного не вернешь. Не подведи меня, товарищ. На прощание Хик-Хик дружески похлопал фунгуса по крепкому цилиндрическому тулову. На душе у него кошки скребли: вместо ликования он испытывал печаль. Затем вернулся к своему войску и уселся в паланкин. Лысая Гусыня впрыгнула ему на колени и устроилась поудобнее. «Га-га!» – одобрительно сказала она. Итак, вперед! Носильщики подняли паланкин, и армия пришла в движение: желтое знамя развевалось над головами чудовищ. Хик-Хик посмотрел назад: Кривой стоял у изгороди неподвижно, словно каменное изваяние. По мере того как длинная колонна фунгусов удалялась от осталя, его одинокая фигура казалась все более величественной. Картина была достойна кисти какого-нибудь гениального художника: зеленый луг, изгородь из черного камня, старый дом, и прямо перед ним – невозмутимый могучий страж, готовый на любую жертву. Да, он правильно поступил, доверив охрану дома Кривому, самому лучшему и самому старшему из фунгусов. Майлис была в надежных руках. Колонна чудовищ-убийц медленно двинулась в путь, но скоро пошел дождь, и Хик-Хика накрыло ощущение безысходности. Весна – наипротивнейшее время года. Ему срочно нужна крыша над головой. Он остановил отряд: в его распоряжении были сотни фунгусов, и Хик-Хик приказал им по-быстрому переделать паланкин, сплести навес из веток или что-нибудь в этом роде. Десятки жадных до работы рук принялись за дело, а Хик-Хик ждал у дороги, пытаясь кое-как укрыться от наводящего тоску дождя. На небе толпились тучи, множество туч, серых, как булыжная мостовая. Дождь лил, лил и лил. Даже на дне морском не так сыро. Фунгусам никак не удавалось справиться с поставленной перед ними задачей. Чтобы найти себе какое-нибудь дело, раздосадованный Хик-Хик углубился в лес. Это была темная чаща, напоенная влагой. Среди деревьев стояли те самые огромные грибы. Хик-Хик брел под сводом ветвей и дубасил кулаком направо и налево. С одной стороны, от нечего делать, с другой – от злости и раздражения, но так или иначе его кулак превращал грибы в фунгусов. Той давней ночью, когда он разбудил от спячки первое чудовище, им двигала любовь: он вонзил нож в шляпку Кривого, думая о ней, о Майлис, непривычное чувство зарождалось тогда в его душе. Сейчас, когда Хик-Хик продирался сквозь мокрые ветки, спасаясь от полиции и государства, им владело другое чувство – ненависть. Он ненавидел человеческое общество, ненавидел весь существующий миропорядок, ненавидел преследователей. По правде сказать, ненавидел он и фунгусов, от которых не мог избавиться. С каждым ударом кулака появлялся новый монстр, который покорно следовал за ним. Один, другой, третий. Дождь перестал. Через некоторое время он разбудил столько чудовищ, что у него заболели запястья. Хик-Хик отправился в лес в сопровождении гусыни и Коротыша, а сейчас за ним следовали дюжины и дюжины новых фунгусов. Вернувшись на дорогу, он с удивлением обнаружил, что вместо примитивного навеса монстры соорудили некое подобие высокой прямоугольной кабинки, сплетенной из гибких зеленых ветвей. Вот болваны! В результате своей лихорадочной деятельности монстры создали нечто, формой и размером напоминающее переносную исповедальню. Это ж надо – исповедальня! Как ненавидел он епископов и всю церковную шушеру! В итоге стадо баранов с тыквенными головами соорудило для него эту хлипкую кабинку, к тому же весьма неудобную: на извилистых горных тропах она будет ходить ходуном, как морковка в слоновьем хоботе. Будь у Хик-Хика хорошее настроение и не промокни он до нитки, ситуация, скорее всего, показалась бы ему забавной. Но настроение было паршивым, а одежда – мокрой. Фунгусы, этим все сказано! Они могли построить десятки мостов за одну ночь, опустошить недра гор, а вот сделать более или менее приличную вещь, удобную и пропорциональную, – фигушки. Хик-Хик стал пинать плоские задницы, раздавать направо и налево пощечины по лицам, лишенным щек, подзатыльники по шеям без затылков. Все впустую: спорить с фунгусами бесполезно. Он быстро выдохся. К черту! Бедняга сдался и залез в дурацкое сооружение. Кабинка с горизонтальными жердями теперь действительно напоминала примитивный паланкин. К одному из верхних углов фунгусы приладили флаг, и сейчас желтое полотнище развевалось высоко над их головами. Сиденье было привязано к жердям различной ширины полосками древесной коры. В стенах проделаны округлые оконца, расположенные в полном беспорядке, точно дырки в сыре. В этой своеобразной исповедальне – если можно так назвать это дикое сооружение – Хик-Хик и проделал остаток дороги до Вельи. Никогда еще он не чувствовал себя так глупо и так далеко от идеалов революции. Вскоре у его ног открылась низина. Хик-Хик вышел из паланкина, чтобы рассмотреть ее получше. Перед ними в глубокой, как воронка, долине лежала Велья – домишки, громоздящиеся кучей между горными склонами. Можно было различить темные черепичные крыши, узкие улочки, колокольню… Ту же сцену жители города видели по-другому: сотни чудовищ надвигались на них с высоты – орда демонов с огромными головами и лапами-корнями, увенчанными страшными крючьями. Близился Страшный суд. Когда Хик-Хик был мальчишкой, ему нравилось топтать муравейники и наблюдать за тем, как суетятся толпы крошечных насекомых. Отсюда, сверху, Велья напоминала растревоженный муравейник. Церковный колокол гудел и гудел, предупреждая горожан о смертельной опасности. Однако его предостережение не могло ничему помочь: мужчины и женщины бегали взад и вперед в лихорадочной, но бессмысленной панике – бежать им было некуда. Коротыш, который всегда держался поближе к Хик-Хику, смотрел на него, и в глазах фунгуса горело нетерпение. Его повелитель ощущал желание Коротыша: тому хотелось возглавить штурм. Маневр был не сложен: спуститься по серпантину дороги, ворваться на узкие улочки и стереть город с лица земли. К счастью для Вельи, Хик-Хик был, с одной стороны, человеком горячим, с другой – нерешительным. Его порыв длился недолго, очень недолго, обычно меньше, чем содержимое бутылки. Колокольный звон. Сколько времени он не слышал колоколов? Вышло так, что этот звук, столь характерный для цивилизованного мира, напомнил ему о материях, которые были превыше всех людских раздоров. Нет, им овладело не сочувствие, а самая обычная лень. Он устал от долгой дороги, промок до костей, к тому же отбил себе все руки, вызывая к жизни новых фунгусов. Когда нижнее белье промокло насквозь и не осталось ни винкауда, ни табака, пропадает охота поджигать дома, вспарывать животы скотине и вообще начинать мировую революцию с убийства мужчин, женщин, коров, мулов и собак. А главное, он сказал себе: «Уф! Когда я расскажу Майлис об этой великой операции, она, скорее всего, проявит идеологическое непонимание». Он почесал подбородок, потом затылок, обернулся к Коротышу и произнес: – Знаешь что? Оставим-ка это дело. Затем Хик-Хик уселся в свой паланкин, и армия чудовищ послушно развернулась и зашагала откуда пришла, исчезнув за деревьями с проворством и легкостью беличьего хвоста. Таков уж был этот человек. Фунгусы тащили паланкин к Пустой горе, а он тем временем устроился поудобнее в своем импровизированном кресле. Дождь кончился. Хик-Хик снял мокрую одежду и почувствовал себя лучше. Солнечные лучи пробивались сквозь дырки-окошки, и их тепло неожиданно привело его в хорошее настроение. Он провел рукой по волосатой груди и задремал, разнеженный весенним теплом. Хотя его паланкин был уродлив и нескладен, он защищал Хик-Хика от фунгусов и от необходимости все время видеть их мерзкие рожи. Только Коротыш по-прежнему маячил поблизости: ехал на крыше кабинки, и его было видно в верхнее окошко. В целом же повелитель фунгусов чувствовал себя сносно. Забыв о заботах, Хик-Хик вспомнил картину растревоженного муравейника, в который превратилась Велья, когда людишки забегали туда-сюда по улицам. На одном из балконов он увидел светловолосую женщину в веселеньком кремовом платье. Его так занимала панорама города, что он не присмотрелся к ней и не узнал. И вдруг его осенило. Его глаза будто открылись. Ну конечно! Он знал эту женщину, отлично знал. Это была она – Майлис! А он-то думал, что возлюбленная прохлаждается у себя в горном остале. Скорее всего, она спустилась в долину, чтобы дать урок ученикам или навестить родственников. Из-за всеобщей суматохи и множества людей, высыпавших на улицы, Хик-Хик не обратил на нее внимания. Да и балкон был слишком далеко. Но сейчас у него не оставалось сомнений. Сколько женщин сорока лет, златовласых и статных, может проживать в такой дыре, как Велья? Колонна развернулась на сто восемьдесят градусов. Они возвращались. Прибыв в город, он заберет Майлис с собой. Из уважения к возлюбленной он помилует детей, женщин и невинных людей, но устроит показательную расправу над местными реакционерами. Колокол расплавит, а жидкую бронзу вольет в глотку градоначальнику, кем бы он ни был. И не будет им ни милосердия, ни прощения. На этот раз он будет действовать решительно. Как-то раз Кривой и Коротыш остались наедине и смотрели на краснеющие угольки, догоравшие в очаге. – Когда Хик-Хик оставил меня сторожить дом людей и на прощание обнял, – признался Кривой, – я готов был оторвать ему голову. Коротыш широко распахнул глазенки с толстыми веками. – Я подумал, – продолжил Кривой, – что, если я это сделаю, фунгусы не будут больше получать приказы. – Но ты этого не сделал, – заметил Коротыш. – Не сделал, – откликнулся Кривой. – Потому что с Хик-Хиком или без него фунгусы все равно будут кому-нибудь подчиняться и бессмысленно потрошить горы.