Это было бы непонятно человеку со стороны, и поэтому я ничего не стала объяснять. – Возможно, – рассердилась я. – Но мы же тут не для того, чтобы обсуждать мои… женские достоинства. Мои слова прозвучали, по крайней мере, вызывающе, и я замолчала. В висках возникла пульсирующая боль. Как будто в голове моей тикал будильник, стремительно увеличивающийся в размерах. Зачем я сюда пришла? Напоролась на насмешки! Так мне и надо! – В ваших женских достоинствах никто не сомневается. Я взглянула на него: не смеется ли он надо мной опять? Лицо его было серьезным. Но в глубине его глаз плясали сумасшедшие бесенята. – Я не знаю, почему вы надо мной все время смеетесь?! – Я? – Да, вы! – Глубоко ошибочное мнение. Он достал уже третью сигарету. – И прекратите курить! Вы дымите мне прямо в лицо этим вонючим табаком. Сигарета выпала из его рта. – Вонючий… табак?.. – На лице его отразилась явная растерянность, как если бы миллиардеру перед заключением новой сделки объявили, что он – полный банкрот. Я сделала движение, как бы разгоняя дым рукой. – Ненавижу запах табака. – Но вы же сами хотели курить? Ничего не ответив, я подняла воротник выше. С таким решительным, бесповоротным жестом герои старых фильмов тридцатых годов уходили от героинь. Еще у них были шляпы, такие настоящие мужские шляпы, и решительные гладковыбритые подбородоки… – А ну вас… – Вы меня все время куда-то посылаете! Я решительно шагнула вперед, но он схватил меня за руку. Я дернулась, но не тут-то было! – Прекратите! – сердито прошипел он. – Прекратите! – и закрыл мой рот грубым властным поцелуем. Я не смогла бы отодвинуться от Андре, даже если бы и захотела этого. Хватка у него была железная, и держал он меня крепко. Я – вся, вся – оказалась «внутри» этого поцелуя, словно в печке, чей жар неумолимо разгорался. Там, внутри, было тепло и опасно; колени подкашивались, в голове бродила какая-то темная вязкая пелена. И ноги уже не держали меня. Я погружалась без остатка в темноту – густую, сладкую. Он отпустил меня так же неожиданно, как и схватил за руку. – Прошу прощения. Кажется, я опять сделал что-то не так… Я провела рукой по губам. Они горели. – Я пошла… – неуверенно пробормотала я. Он пожал плечами: – Идите! Как будто и не он только что целовал меня, а кто-то другой, какой-то посторонний мужчина. И этот посторонний мужчина сейчас смотрел на меня изучающе-равнодушно, словно увидел в первый раз. – Нет, стойте! – Он бросил взгляд на часы. – У нас мало времени. – Для чего? – Для того! – передразнил он, увлекая меня вниз, к лестнице… Мы неслись куда-то сломя голову, перепрыгивая через ступеньки и не останавливаясь на поворотах. Внезапно он резко затормозил: – Здесь. – Что – здесь? – Да помолчи! Он ловко посадил меня на большой камень и прижал к себе. Он пах свежим мылом, одеколоном и вечерним ветром; и его глаза были совсем рядом; я не могла вынести его взгляда, как всегда, и поэтому зажмурилась. – Не надо! Не закрывай глаза. Я тебя не съем. Он взял мою руку и перевернул ее ладонью вверх, быстро поцеловал и отпустил. Его руки ловко расправлялись с моими застежками и пуговицами. – Я не могу… – простонал он. – Весь день о тебе думал… – Обо мне?! Это сон. Он думал обо мне весь день! Этого просто не может быть! Андре приник ко мне и на миг замер, не двигаясь. Потом он вошел в меня. Проник в мое теплое тело, и это тепло разгоралось во мне, становясь все горячее и горячее. Он задвигался, медленно, неторопливо, и эти медленные дразнящие движения буквально сводили меня с ума. А запах его кожи! Он крепко прижимал меня к себе, и меня била дрожь от волнения и нереальности происходящего. Было трудно дышать, и вместе с тем меня охватила необыкновенная радость – я чувствовала себя по-настоящему счастливой в этот момент. Время словно остановилось и куда-то ушло… Я торопливо гладила его волосы, мягкие и шелковистые на ощупь. Потом воровато, словно меня кто-то мог увидеть, я поцеловала его в макушку. Он как-то странно дернул головой и замер. Я запрокинула голову и посмотрела на небо: маленькие крохотные яркие точки усеяли его… Моя кожа была холодной, а его руки – горячими… Я перевела на него взгляд; он смотрел на меня, не отрываясь, я подалась назад инстинктивно, но он крепко обхватил меня руками. Мое тело растворилось в этой ночи. Я его почти не чувствовала – я чувствовала Андре… Холод растаял… стало жарко, и судорожные горячие волны затопили меня с головой. Я стиснула зубы; он изо всех сил сжал мое тело и рванул меня к себе… Волна – сладкая, острая – прошла по нашим сплетенным телам, и еще, еще, словно тяжелая большая рыбина била нас своим влажным хвостом… Андре дернулся и уткнулся лицом в мою шею. Шея мгновенно стала горячей; мне было неудобно, ноги затекли, но я боялась пошевелиться. Вокруг – темнота; такое чувство, что мы на острове, отрезаны от остального мира. Он поднял голову и прошептал: – Кристина! Ты не опоздаешь? – А? Что? – Я выплывала из этой темноты в реальную жизнь, как лодка в столбе лунного света. – Ты не опоздаешь? Я поднесла руку с часами к глазам и с трудом разглядела, что они показывают. – Нет. Но время поджимает. Было странно говорить о времени, о каких-то делах, и вообще было странно возвращаться к самой себе… Он потрепал меня по волосам, но тут же отдернул руку: – Одевайся. Я спрыгнула с камня, привела в порядок одежду и застегнула плащ. Еще раз машинально прошлась пальцами по пуговицам – все на месте. – Время поджимает, говоришь? На центральной площади встречаешься? – донеслось до меня. – Не вздумай меня провожать. – Это почему? – Потому! И, прежде чем он успел что-то ответить, я быстрым шагом пошла вперед, плохо ориентируясь в темноте. Я почти бежала, мне было страшно, что сейчас он обернется и позовет меня. Но еще страшее, что – не позовет. Не позвал. И опять я ругала себя. Каждый раз, когда я с ним сталкиваюсь, в моей душе остается какой-то странный осадок – смесь из раздражения, досады, чувства опасности и темной, вязкой сладости. И от этой сладости у меня кружится голова и подкашиваются ноги, и хочется петь во все горло, как у Калерии на даче, лежа в гуще полевых васильков и соцветиях клевера. И все кажется каким-то несерьезным, невсамделешным, понарошечным, и только его взгляды, реплики, его молчание и жесты становятся самыми главными и значимыми. И эти детали я могу без конца перебирать в памяти, как в детстве перебирала бусы-стекляшки… В спину мне дул не прованский, а вполне февральский московский ветер – злющий, пронизывающий насквозь… На площади толпились люди. Я внимательно вглядывалась в стоявших или проходивших мимо меня людей. Баранова пока не было. Я посмотрела на часы. Еще четыре минуты… Если этот тип все же вздумает пойти за мной, то что мне делать? Отшить его? Поблагодарить? Рассердиться? И что означали его слова: «Я весь день думал о тебе»? Очередную насмешку… или? Об этом «или» мне даже не хотелось думать. Это опасно, глупо, нерационально… кроме того, сейчас у меня совсем другие дела и заботы… Я стояла в центре площади и рассеянно смотрела по сторонам. Достала из сумки мобильный и набрала номер Баранова. Он был «недоступен».