– Три года. – Приличный срок. И как, успешно? Искусство мне всегда казалось такой темной областью… – И он улыбнулся. – Нет, я, конечно, отличу плохую картину от хорошей. Но современные художники мне представляются полной загадкой. Или они слишком хороши для меня. Или я для них… наверное, у меня с ними взаимная нелюбовь. – Я эксперт по классическому искусству. – А… это уже лучше! Ободренная этим «лучше», я вновь взялась за вилку. – А чем занимаетесь вы? – Все намного скучнее. Бизнес. Банки. Услуги по страхованию. Сплошная нудятина. И никакой романтики. И еще пишу в газеты на финансовые темы. От случая к случаю. В его тоне, каким он произнес эти слова, мне послышалась ирония, и я насторожилась. – В моих занятиях нет особой романтики. Напротив, это очень тщательная и кропотливая работа. Зазвонил его телефон. Он спокойно взял его и начал разговаривать. Судя по тону, по игривым ноткам в голосе, он беседовал с дамой. Моя эйфория сменилась досадой. Все ясно: это просто невинный ужин в кафе. Мы поедим и разбежимся в разные стороны. До следующего раза. Я допила вино торопливыми жадными глотками. – А следующего раза не будет, – вдруг вырвалось у меня. Я произнесла эти слова вслух! – Что? – Он прикрыл трубку рукой и повернулся ко мне. – Ничего. Это я просто так. – Репетируете роль? Мне захотелось громко стукнуть вилкой по столу или послать его куда подальше! Во всем, что он делал, ощущался некий вызов, игра на моих измученных нервах. Или я действительно стала истеричкой? Смерть Гени, одиночество (Паша, естественно, не в счет: у него крепкий брак, плюс теща из Волгограда. Она заявляется к нему раз в полгода и устраивает настоящий шмон по всем статьям. После наведения порядка она уезжает домой, а Паша еще с месяц приходит в себя, называя ее «старой сукой» и «стервой номер один».), недавнее нападение и моя дурацкая влюбленность в первого встречного – все это порядком измотало меня. Выражение «первый встречный» развеселило меня, и я прыснула. Он бросил на меня непонимающий взгляд, и я смутилась. Ну, все! Мои акции в его глазах опустились ниже плинтуса; терять мне уже нечего. – Вы слишком долго разговариваете. Не находите, что это неприлично? В конце концов, это вы привели меня сюда, – сказала я громко. Он покосился на меня с таким выражением на лице, словно на его глазах только что случилось одно из величайших чудес света – внезапно заговорила химера на крыше Нотр-Дама или в Париже приземлилось НЛО. Он пробормотал в трубку, что перезвонит позже, и уставился на меня в упор: – Вы чем-то недовольны? – Да. – От одного бокала вина в голове моей шумело. Я пью редко, так что вино сделало свое дело. – Вы разговариваете с какой-то женщиной, а сами привели меня сюда. – С женщиной? Это мой партнер по бизнесу. – Ха-ха-ха! Так вы – гей? – меня явно понесло, куда – я понять не могла, как не могла затормозить или остановиться, я словно неслась на санках по обледеневшему склону горы… – Вы вообще о чем? – О том самом! Вы – надменный и наглый тип! – Я вас чем-то обидел? – Нет. – Я уткнулась в свою тарелку. Винные пары постепенно улетучивались, злость и досада – тоже. Я сидела, как сдувшийся шарик, и казнила себя за свой дурацкий язык. – А что же тогда такое на вас нашло? – Ничего, – огрызнулась я. Геня, наверное, пришла бы в ужас от моих манер. Но я ничего не могла с собой поделать. Похоже, кровь древних Ягеллонов куда-то испарилась, как дачный пруд в летнюю жару, и вылезла «хамская кровь» моей мамаши, спутавшейся со вторым помощником театрального режиссера. «Голос крови, – с мрачным юмором подумала я. – Мне капут! Сейчас он вышвырнет меня из-за стола или вообще по морде съездит. Я бы на его месте поступила только так. Сидит тут эта наглая русская, хамит и обзывает его геем. Я бы такого точно не стерпела!» – Вам плохо. Вы перевозбудились от Парижа. Это бывает. – Вы мне еще ее «синдром Стендаля» припишите! – А что это такое? – заинтересованно спросил он. – Это такое нервное расстройство: возбудимость, сильное головокружение, галлюцинации, учащенное сердцебиение при виде слишком большого количества произведений искусства. Он прикрыл глаза и, казалось, погрузился в свои мысли. – Похоже на вас, – наконец изрек Андре. – Нет! – сердито сказала я. – У меня просто очень болит голова. Отвезите меня в отель, пожалуйста, – закончила я уже шепотом. – Вы не доели. – Не хочу! – Может быть, кофе? – Нет! – почти выкрикнула я. Он пожал плечами. Я тряслась, как в лихорадке, меня знобило. Я не могла простить Андре его равнодушие ко мне, его дружескую снисходительность и это участливое плечо, подставленное так вовремя. Сводил раскисшую русскую дурочку в кафешку, решил утешить женщину, попавшую в переплет неурядиц, самым банальным способом – путем душевных разговоров. И еще эта его манера – словно он все время посмеивается надо мной, не принимает меня всерьез. Я для него – просто легкое развлечение в дождливый парижский вечер. Мы вышли из кафе и поймали такси. – Ваш отель?.. Я назвала. – Вы меня довезете? – с испугом сказала я, подумав, что он собирается уйти. – Конечно. Разве я могу вас оставить? И снова – то ли это насмешка, то ли вызов… Я проглотила его фразу, испугавшись вдруг, что он все-таки принял меня за истеричку и решил больше никогда со мной не связываться. Просто надо выполнить джентльменский долг – проводить меня до отеля и помахать ручкой. От этой мысли мне стало так тоскливо, так тошно… А может быть, он проводит меня до двери… И?.. Что дальше?.. И почему меня это так волнует? До неприличия, до бешеного биения пульса в висках? Парижский воздух, этот нежный дождь, как некое сладкое ожидание-обещание, разлитое вокруг, повсюду… Вечер не хотел заканчиваться, собирался перейти в ночь: острую, колкую, где живут только сухие губы и холодные пальцы… Мы сели в такси. Он – спереди, рядом с шофером. Я – сзади. «Он не захотел сесть рядом со мной, – с горечью подумала я. – Отстранился от меня, подчеркнул дистанцию. Сейчас мы приедем, и он уйдет… он уйдет, а я останусь. Вот и все. А что я буду делать одна в этот вечер?» Мысли путались, сминались, как листок бумаги, и сердце билось ровно сильными толчками. А вот дышать я не могла – словно у меня сдавило грудную клетку. Впереди я видела его голову, его профиль, когда он поворачивался к шоферу. И – ни разу! – ко мне. Я чувствовала себя безнадежной идиоткой, раскисшей и никому не нужной. Мне вновь захотелось плакать – тихими безнадежными слезами, но я сдерживалась изо всех сил. Такси притормозило. Он встал, вышел и открыл дверцу машины. Я выскользнула из такси. Он захлопнул дверцу и расплатился с шофером. Машина отъехала, шурша шинами по влажному асфальту. – Сколько я должна вам? – спросила я убитым голосом. – Нисколько. – Я так не могу! – неожиданно заупрямилась я. – Это что, благотворительность? – Не совсем, – весело сказал Андре. Я стояла напротив него, не поднимая глаз. А потом решилась и… – Может быть, вы проводите меня до номера… я что-то не очень хорошо себя чувствую. – Нет проблем. Посмотреть ему в глаза мне так и не хватило духу. Мы поднялись по лестнице на второй этаж. Возле двери я остановилась и прислонилась к стене. Голова моя кружилась. То ли от выпитого вина, то ли от чего-то еще… Дрожащими руками я достала ключ из сумки и вставила его в прорезь замка. Дверь открылась с легким стуком. – Ну вот… мой номер, – храбро сказала я. Я щелкнула выключателем, зажегся свет.