Эти «пожиратели железа» своими крохотными едкими телами будут вызывать быстротечную питтинговую и межкристаллитную коррозию металла. Чтобы дело спорилось, в каждой едкой крошке имеется органелла, занимающаяся сверлением корпуса корабля маленькой дрелью со сверлом из ионов-активаторов. Она является усовершенствованным потомком стрекательной нити медуз и подпитывается за счет взрывного окисления металла. Ка научил этих существ быть такими, когда они оказались в сопровождавшем его шлейфе среброкрылых бабочек. Ощущая искорки накопленной ими энергии и паутинки электромагнитных взаимодействий, улавливая мелкие вибрации химических и вандерваальсовых связей. Обучая живую слизь, Ка нередко скатывался на ту границу, где вещи теряют реальность и множественность, а пространство создается ручейками организующего времени, которые просачивается сквозь мембрану вакуума. За ней Бездна, наполненная бушующей хрональной энергией. В ее сердцевине живет Оно, которое порождает нас всех, а потом принимает обратно, сглаживая те небольшие различия, которые мы приобрели в процессе недолгого индивидуального существования… Однако и Ка, кажется, иссяк, такая усталость пропитала его насквозь, проникла в каждую клетку… К нему подплыла Бланш, потом вторая белуха, третья, четвертая, целая стая, закружились хороводом. Они приглашали его, и Ка, ухватив за плавники сразу двоих, давай рассекать так, что бедный тюлень Леопольд едва поспевал за ними. Вдруг белух рядом не стало, зато все больше рыбешки. Вскоре ее так много, что рябит в глазах. Ка догадался, что его тащит траловая сеть. Финал близок – неумолимая сила затаскивает его через кормовой слип рыболовецкого судна. Затем он куда-то падает, приходится бороться, отчаянно работая руками и толкаясь ногами, чтобы его не погребло под толщей рыбы. И вот он лежит на груде улова, заполнившего рыбозагрузочный бункер, этакий русал. Хорошо, хоть плавки не потерял. С флагштока к нему склоняется российский флаг. Слышатся слова на родном языке. – И что за зверя выловили? – Кажется, моргает. А упитанный-то какой. Это было последнее, что он услышал. Ка хотел, выхаркнув влагу из глотки, объяснить, что он не упитанный, а адаптировавшийся; без слоя жира в холодных водах не выжить. Но не получилось. Он отключился, когда попытался произнести свое имя: «Кха-а-а». А когда очнулся, уже в тепле, под одеялом, на койке, то попросил кусок сала и стакан водки. В счет следующей получки. Его спросили, как его зовут, он ответил: «Ка». И все присутствующие, заржав, нарочито начали переспрашивать: «Как, как? Ка-ка или просто кака?» И какой-то мужик, показывая пальцем на его татуировку с якорем, сказал: «Ну, надо ж так упиться, морячок». А парень в очках, судовой радист, сказал, что у древних египтян словом «Ка» обозначался двойник человека, сохраняющий его жизненную силу. И тогда Ка показалось, что его, на самом деле, зовут Кид Иванович Пятницкий. И когда он назвал свое имя, фамилию и отчество, то все перестали смеяться и посмотрели очень сочувственно. Поскольку люди требовали подробности, то пришлось Киду Ивановичу из осколков и обрывков памяти на скорую руку соорудить свою биографию. Дескать, служил срочную на ВМФ, а после морского училища недолго был штурманом на судне. Уволился, неудачно занимался бизнесом, потому что не смотрит на людей, как на предметы, приносящие прибыль. Кажется, у него есть бывшая жена и сын. У жены пять котиков, против чего он не возражал, и какие-то френды, с которыми она общалась виртуально, пока он был дома, и вполне реально, когда он дома отсутствовал. Это вызывало у него протест, поэтому они давно развелись. О том, как он попал в воду Баренцева моря, пришлось откровенно наврать – мол, упал за борт во время морской прогулки на яхточке. А когда Ка слепил из обрывков воспоминаний и догадок свою человеческую биографию и некое подобие человеческого прошлого, то пучина морская с ее разговорами и видениями стала таять в его памяти, как медуза, выброшенная на берег… Васильевна, как вскоре выяснилось – судовая буфетчица, отнеслась к просьбе найденыша ответственно и принесла сала и водки. И вообще занималась им последующие сутки, безмерно удивляясь тому, что он иногда любит полежать вместе с уловом во льду, умеет разговаривать с рыбами и мастерски прослушивает чужие разговоры через канализационную трубу. И, конечно, его прожорливости. А в итоге состоялась содержательная беседа с капитаном траулера. – Я запрашивал все суда в радиусе ста миль, ни у одного из них нет лиц, упавших за борт, и прочих потеряшек. Документы у тебя отсутствуют. Ты кто, мать твою? – напрямки спросил седой мужчина, в котором чувствовалась военная выправка отставника. – Отдыхающий, поправляю здоровье на море. И кто ж вам расскажет про меня, если я был на яхте совсем один. Вышел из гренландского порта, как его… Ангмагссалик, в восточном направлении. Вы же знаете, что сейчас в Гренландии буча; вождь эскимосов Нанухак вместе со своим отрядом «гренландских китов» устраивает диверсии, американские «морские котики» бурят лед, пытаясь его найти. Так что Гренландию запрашивать бесполезно. И какие документы, если я остался в одних плавках? – У меня на борту не может быть отдыхающих, да еще с таким аппетитом. – Возьмите меня в свою команду, Иван Викентьевич, – взмолился Кид Иванович. – На море случайных людей не бывает. Пусть матросом, пусть второго класса. Я ж не в старпомы прошусь, хотя мог бы. – Мне тоже сдается, что ты не так прост, как кажешься. А если ты также за борт уйдешь, как оттуда пришел? И седой капитан кивнул в сторону лееров. – Что мне писать в судовой роли? – Ничего пока не пишите. Работать я буду за еду, и в штате присутствовать мне не обязательно. Как и тем филиппинцам, что у вас на разделке рыбы стоят. – Ну, стоят, – несколько зарумянился Иван Викентьевич. – Сейчас их к нам на севера́, знаешь, сколько набежало, с разных южных островов. Все про наше Белое Эльдорадо наслышаны. Ладно, если за еду – хотя понимаю, что в этом ты рекордсмен. Но лучше бы я тебя ученым сдал, чтоб изучали и радовались; да только, где их тут возьмешь. – Вот ученых не надо, Иван Викентьевич, всех этих химиков, физиков, биологов, проктологов. Я же человек, который иногда звучит гордо, а не морская свинка им для опытов. Работал Кид Иванович и с тралом, и на обработке рыбы – простоять такую смену, прямо скажем, круче, чем под водой двадцать миль проплыть. А на Карском море, в заливчике с издевательским названием Благополучие, где шла выгрузка улова на плавбазу, Кида Ивановича смыло за борт ударом новоземельской боры. Ветер бросался от норда и как будто сверху. Траулер сорвало с якоря, развернуло, сильно накренило и ударило о борт плавбазы. Этим толчком Кида Ивановича перекинуло через леера. В следующее мгновение траулер отбросило от плавбазы и падающий угодил в полосу кипящей воды между бортами. Он ушел вниз, в студеную муть; есть, от чего запаниковать. А ему наоборот, вдруг захотелось остаться в том холодном глубинном покое, в котором он не столь давно пребывал. И чуть там не остался, еще немного бы, и воссоединился с миром планктона, нектона, тюленей и китов. Но Кид Иванович, преодолев это желание, ответственно заставил себя вернуться к людям. Одолев метров двадцать, проплыл под килем и выплыл с другого борта, чтобы суда не могли раздавить его очередным навалом. А товарищи ухитрились вытащить его из лютующего моря, ловко спустив ему веревочный трапик, и быстро оздоровили чисто народными средствами… Кид Иванович понял, что доплавался, и, если хочет остаться человеком, а не числиться тварью морской, то пора двинуться по стопам кистеперой рыбы – на сушу. Он списался на берег в Мурманске, когда траулер ушел на ремонт. В кармане был паспорт на Кида Ивановича Пятницкого – благодаря содействию ушлого капитана здесь ему выправили документы на имя, которое, как ему казалось, он должен был носить. А в базе данных МВД действительно имелась некая персона с такими персональными данными и схожим внешним видом, пропавшая без вести немало лет тому назад. Кид Иванович нашел в сети странички людей, которых он считал своей бывшей женой и своим сыном, но пока не рискнул написать им. Как объяснить им, что столько лет отсутствовал? Он и себе это объяснить не мог. На суше Кида Ивановича никто особо не ждал, так что возникло было желание устроиться на какое-нибудь грузовое судно: заработок-то нужен, если постоянно хочется поесть или перекусить. Не во все уголки Севера смогли пройти на своих длинных ногах-опорах ажурные эстакады новых дорог, да и экранопланами немного навезешь. Так что на снабжении рабочих поселков и военных баз по-прежнему ишачат немолодые сухогрузы с полосами ржавчины под клюзами, похожие на подсохшие кровавые слезы. Но неожиданно Кид Иванович получил благоухающее эротическими духами письмо на розовой бумаге от юридической фирмы «Гран Аффэр» о том, что на него вместе с именем свалилось и наследство – особняк в три этажа на Лазурном берегу. В общем, Пятницкому причитался от двоюродной сестры его бабушки, Елизаветы Жозефовны, урожденной Жопризо, особняк с садом, который она, в свою очередь, унаследовала от своей бабули, настоящей графини, некогда прикупившей участок на Лазурном берегу, неподалеку от Сен-Рафаэля. А также неплохой счет в банке. И что подумал Кид Иванович: дают – бери, а бьют – беги. Там, на северах, вечный бой, в Сен-Рафаэле – покой, тишь, гладь и рыночная благодать. Если кто еще не жил в Сен-Рафаэле, то, конечно, покупайте местную недвижимость – в миллион евро можно всегда уложиться – и тогда вам будет классно и вы станете такой, каким вы должны быть. Если верить рекламе. Сказать по правде, Кид Иванович не очень помнил родственницу Елизавету Жозефовну. Вернее, совсем не помнил никакую бабу Лизу. Хрен знает с чего эта Жозефовна посчитала его своим родственником. Однако Кид Иванович пришел к выводу, что из-за травмы или там посттравматического синдрома забыл много полезного из бывшей жизни, какие-то родственные связи, к примеру. Не исключено, что его с кем-то спутали; однако грех этим не воспользоваться, жилплощадь – свободная, самой Елизавете Жозефовне земные блага как бы нынче по барабану. Вместе с недвижимостью стоимостью около миллиона евро свежеиспеченному домовладельцу полагался и вид на жительство. Новым буржуям страна на Средиземном море всегда рада, учитывая, что ее собственные жители, рангом попроще, валом валят на заработки в Саудовскую Аравию и Абу-Даби – радостно драить унитазы и бодро выносить стул из-под тамошних пенсионеров. А некоторые саудо-аравийские и абу-дабийские пенсионеры особо предпочитают французов, которые частенько квиры или би. А побежали трудовые французские мигранты в южные страны после того, как вся французская промышленность загнулась, включая сырную. Она не вынесла конкуренции с азиатскими механохимическими фабриками, которые производят из крысиного дерьма отличный камамбер, Бри де Мо и рокфор. Благо что разница по запаху между входящим и выходящим веществом не велика. Еще в распоряжение господина Пятницкого переходил ряд одноэтажных построек с плоскими средиземноморскими крышами, образующими двор с садом, которые он обязан был отреставрировать от уровня развалюх до степени виллы в римском стиле. И прогуливайся себе с тросточкой по комнатам и саду, забрасывая в рот разную полезную ягоду, только жилетку не забудь надеть; и напевай что-нибудь подходящее: «Dans les prisons de Nantes Il y a un prisonnier Il y a un prisonnier Que personne ne va voir Que la fille du geôlier». Только никто тебя Кидом Ивановичем не назовет, максимум «месье», и это единственное, что тогда огорчало. Пробовал он за пять евро научить мальчишку, доставщика пиццы, произносить слово «Иваныч», но у гарсона получалось лишь что-то вроде «Бонвиванич», как его не пинай. Утекла пара лет сытой, но бездумной жизни, и выяснилось, что поводов для огорчения куда больше, чем казалось на первый взгляд. И, что верхние этажи особняка, также как и двор с садом, являются спорными, есть на них и другие претенденты. Но скромному господину Пятницкому и одного этажа о девяти комнатах показалось достаточно. Мол, остальные двадцать комнат и не приберешь-то по-человечески, иначе с тряпкой и шваброй замучаешься целый день носиться. Не говоря уж о саде и дворе. Наверное, он бы и на меньшее согласился, комнатку под лестницей; кому, собственно, нужны эти покрытые слоем пыли и мусора бесчисленные квадратные метры? Со времени обретения милого дома многое изменилось. Раздобрел недавний рыбак, подрос вширь, стремясь, как и небесные тела, к идеальной форме шара. Много ест и спит, за неимением других осмысленных занятий. И его не столь давняя подводная жизнь кажется ему теперь просто дурным сном. А снится ему, в основном, другой «сериал» – как появляются посторонние субъекты в его большом захламленном доме. Во сне он запирает парадный и черный входы на три замка, но незваные гости все равно как-то просачиваются. Замки оказываются неисправны, рассыпаются ржавью. Чужие входят через двери и окна, проходят сквозь стены или просто возникают в темных углах. Лиц не различить, они подернуты туманом, видны лишь клинья подбородков, острые кадыки и заостренные кверху уши. Во сне Пятницкий видит себя даже более грузным, чем наяву, настоящим окороком – живот и бока украшены бесчисленными складками. В одних трусах он бегает от незваных гостей по комнатам, тряся складками, громко шлепая босыми разбухшими ступнями и оставляя жирные следы. В конце концов запирается в туалете, но здесь тоже гаснет свет и незваные гости начинают конденсироваться из мрака. Материальная основа этих снов не по Фрейду – то, что господин Пятницкий проигрывает судебные процессы. У Елизаветы Жозефовны нашлись другие внучатые племяннички. И это не бывшие рыбаки-чудаки, и не какие-то невесть откуда взявшиеся русские, не поддельные буржуи вроде месье Пятницкого, а солидные господа с глянцевыми физиономиями и стеклянными глазами из банковских офисов Лондона и Цюриха. Денежки Кида Ивановича, легко доставшиеся ему, теперь легко утекали и за пару-тройку лет совсем утекли на покрытие издержек по проигранным судебным процессам. А также на гонорары юристам и походы в ночные клубы с юристками. Была там одна, которую господин Пятницкий вначале полупрезрительно именовал «лягушатницей» и «профурой», потом горделиво – «содержанкой» и «кокоткой», и, наконец, с придыханием – «mon amour». Вообще, если б не сладкоголосая, длинноногая и прекраснорыжая стрекоза Беа из солидной адвокатской фирмы «Гран Аффэр», то Кид Иванович, может быть, и не задержался бы так надолго в Сен-Рафаэле. Получается, из-за нее он сейчас разоренный, разжиревший на пятьдесят кило, в дупель больной. О, разбухшая печень и агрессивно урчащий кишечник, о, учащенное мочеиспускание, о, скрипящие суставы и засоренные сосуды. Но, кроме Беатрис и изобилия квадратных метров жилплощади, у Кида Ивановича никого и ничего не было, ни друзей, ни работы. Да, у него была еда, которая постепенно обращалась в жратву, загружаемую словно конвейером в брюхо – прописанное заокеанским доктором средство от скуки, тоски и страха. Но из-за этого, после смерти, господин Пятницкий попадет в ад для жиробасов, где совсем нечего поесть. В общем, Кид Иванович не слишком доверял и любовным мурлыканьям Беатрис Леблан, особенно когда она садилась на его колени, каждое из которых было толще ее талии, и невзначай просила заплатить за ее сегодняшние покупки у Сваровски: «Oh, mon chaton, аvant de s'embrasser, n'oublie pas de payer mes achats». Кид Иванович не настолько неискушен; он подозревает, что, подвернись возможность, красотка Беа мигом продала бы его на органы. Хотя, может, у него даже не осталось органов, находящихся в приличном состоянии. Мадемуазель Леблан стояла в начале его падения, и в середине тоже. А в конце траектории падения стоял ночной горшок, задвигаемый в светлое время суток под кровать – потому что до ватерклозета лень тащиться через девять комнат. Получается, что на этот горшок променял господин Пятницкий и Арктику, и буфетчицу Васильевну. Однако Кид Иванович все летел как мотылек к лампадке, навстречу Беа, несмотря на многочисленные свои килограммы, стараясь мыслить иррационально, или вообще не использовать мыслительный орган. Когда господин Пятницкий набрал гордые сто сорок кило, Беатрис перестала с ним встречаться, заодно унизив его наименованием «бегемот». Tu es gros comme un hippopotame, j'ai honte d'être avec toi. Возможно, она назвала бы его как-нибудь поласковее, например Пантагрюэлем или жуиром с картины Рубенса, если бы не оказалось, что живых денег у него стало где-то около нуля. Недолгое время навещала Кида Ивановича одна слабовидящая и многокушающая дама, при помощи собаки-поводыря. Она не сумела разглядеть в нем бегемота – возможно из-за проблем со зрением или оттого, что находилась с ним в одной весовой категории. Потом собака сбежала со службы, так что последние полгода Пятницкий совсем один. От слабовидящей остался на память бюстгальтер пятого размера, играющий ныне роль мухобойки. Один без всякой игривости. Один, как червяк, прячущийся под камнем от палящих лучей солнца. Что означает: быть неинтересным никому? Означает, что интерес к Киду Ивановичу проявляют только черные риелторы, трансплантологи, тоже черные-пречерные, продавцы чудодейственных аюрведических таблеток «от всех болезней» и не менее чудесных приборов, создающих «магнитный резонанс» и «торсионное поле», которые надо прикладывать к любому занедужившему месту. А еще разносчики пиццы – с тех пор, как Кид Иванович решил, что за пределами дома он все видел и в большом мире ему делать нечего. Демонстрировать свое толстеющее лысеющее неуклюжее тело на фоне поджарых господ с кубиками на животах и стройных дам с тугими попками – типичных обитателей Лазурного берега – будет не комильфо. Если быть точным, все же не совсем один был Кид. Как-то пришел к нему друг человека кот – на запах гниющих остатков рыбы в мусорном бачке. И как бы остался. Или, точнее, зверь очень часто заходил на огонек к Киду Ивановичу, вместе поедят, затем пообщаются. Если б то была кошачья дама, тем более рыжая, то господин Пятницкий ее бы не пускал, несмотря ни на какие игривые мяуканья – зачем ему этот ненужный эротизм? Одно слово «киска» навязчиво напоминает о мадемуазель Леблан. А коту-мужчине и имени не надо давать, он несет на себе все родовые черты всего своего племени. Кид каждый день зачитывал коту свой трактат, который он писал также каждый день по несколько букв, и четвероногий приятель одобрительно мурлыкал. До чарующего словоизвержения Набокова трактату было далеко, зато его содержание было куда глубже и целомудреннее. Собственно, Кид Иванович относился к редкому нынче роду кухонно-туалетных философов, что были совершенно вытеснены на обочину истории хлесткими 3d-клипами, которые распространялись по сетям миллионами ботов. Наверное, и писал-то Кид Иванович свой труд, потому что никак не получалось убить время на просмотр телесериалов, несмотря на телеэкраны-обои во всю стену. Ведь он не мог понять, зачем надо растягивать на сто часов то, на что хватило бы пятнадцати минут. Да и от интернета его отрезали, когда деньги кончились, так что в онлайн-играх и Блаблере уже не убьешь время, которого слишком много. Все его вещи тоже отключились от сети. И стол, и стул, и дверь, и плита с холодильником, и пылесос, и чайник с кофейником перестали быть умными, не могли теперь обращаться на «вы» и желать «доброго утречка», разучились спрашивать «вам покрепче?», забыли как шутить и рассказывать забавные истории, сделались обычными, серыми. Последним, кстати, отключился унитаз. Так что, когда компьютер был отрезан от сети, а унитаз пока нет, то Кид Иванович часто использовал его не по прямому назначению, а для РПГ-игр, глядя в него как в монитор. Была в философском трактате Кида Ивановича, к примеру, «котовья теория». Мол, коты – это типа ангелы. Иногда типа бесы, которые есть падшие ангелы, ангелы навыворот. Может, у них немного интеллекта, но с эмоциями – все в порядке. Совсем как у ангелов, как вам скажет любой эзотерик. Настоящих ангелов немного, а котов много и их хватает на всех, ведь в материальном мире главное – количество, а на небе – качество. Или вот раздел о либералах и консерваторах. Либералы размораживают то, что консерваторы замораживают. Если сравнить это с действием холодильника, то замораживание всегда требует больше энергии, чем размораживание. Значит, либералы будут, как правило, побеждать, потому что им требуется меньше расходов на энергию. Но в размороженном холодильнике поселяются бактерии и плесень и быстро портят еду, значит, если либералы победят окончательно, то ничего, кроме гнили, не останется. Ударился Кид Иванович и в поэзию, вечную спутницу праздности и безделия: Как-то поздним вечером, наверное, в Сан-Франциско, Но, может быть, в Париже, что, в общем, где-то близко, Три бомжа обкуренных, войдя вдруг разом в раж, Отправились кондитерскую брать на абордаж. Ни капитал, ни Маркс, и ни Генон Рене ни дали шансов им вкусить эклер с буше. Трусливых критиканов в сети не перечесть, Но три бомжа готовы жизнь отдать, чтобы вкусняшку съесть. Пакет засаленный на голове, лишь с прорезью для глаз, До булочной-кондитерской вчера прорыт уж лаз. Намек на страх, о воин улицы, в душе своей сотри, Гранатой станет баночка с уриною внутри… Хозяином кондитерской был граф Раймонд Прованский, по матери из Грузии – Багратион-Мухранский.