– А обязательно должна быть причина? – Обязательно. – Этот разговор начал меня раздражать. Понарошку, всерьез – детские игры какие-то. – Прагматичная, – отметил Иван. – Полезное качество. Ладно, раз тебе обязательно нужна причина… – Мне нужно, чтобы ты убрался, – я даже попыталась спихнуть его с кровати. Ага, как бы не так, Иван убираться не желал и мои усилия попросту проигнорировал. С его весом – центнер, не меньше – это просто. – Во-первых, мне нужно знать, как к тебе обращаться, чтобы не попасть в идиотскую ситуацию. Во-вторых, твое лицо. Что с ним? – Не твое собачье дело. – Может и не мое, а может, и мое. Итак, скажи, прелестное созданье, как тебя зовут? У него зеленые глаза. Не синие, как на телеэкране, а зеленые, специфического болотного оттенка, мутноватые, наглые и удивительные. – Ты линзы носишь? – А ты маску. У каждого свои секреты. Ну что, будем знакомится или предпочитаешь и дальше прятаться? – Я не прячусь. – Ага, конечно, так я и поверил. И маской чудною лицо сокрыто, и в отраженьях заблудившись душа страдает… Ник-Ник – великий мистификатор, Гудини нового времени, пользуется излишней практичностью нынешнего мира и дурит головы всем вокруг. – Не понимаю. – Я села на кровати и на всякий случай натянула одеяло до подбородка: ну стесняюсь я незнакомых мужчин. Правда, Иван мои маневры проигнорировал, а чего я ждала? Во-первых, он не в том возрасте, чтобы бросаться на первую попавшуюся женщину только потому, что та не совсем одета. Во-вторых, сомневаюсь, что он испытывает недостаток в женском внимании. Да любая самая красивая раскрасавица с удовольствием прыгнет к Шереву в постель, стоит только поманить. В-третьих… в-третьих, немного обидно. Женщины – существа противоречивые. – Вот только не надо на меня так смотреть, – пробурчал Иван, переворачиваясь на живот. – Как «так»? – Так, словно ты влюблена без памяти. Я, между прочим, женат. – Между прочим, сколь помнится, тебе это никогда не мешало. – Откуда такая осведомленность? – Когда он улыбался, на щеках проявлялись ямочки, а между передними зубами щербинка, она приковывает взгляд и… Черт побери, он же алкоголик, ловелас и вообще неподходящий объект для чувств. Да и не собираюсь я влюбляться. – В газетах прочитала. – Ах, газеты, они знают все и обо всем. Не представляешь, сколько эти твари крови попортили. Впрочем, милая моя, у тебя еще все впереди. Слава – горькое блюдо. – Меня зовут Оксана. Ксана. – Аронов строго-настрого запретил называть настоящее имя кому бы то ни было, но Иван… Черт, он же напарник, то есть тот, кто будет работать со мной, он должен знать правду. Должен. Нельзя начинать отношения с вранья. – Ксана. Темная Африка в простом украинском имени? Ник-Ник придумал? Можешь не отвечать. Аронов любит громкие имена. Айша, Юкка, Элиз… Ксана… Хотя ты же у нас не Ксана, а Химера… Тварь, живущая во тьме, алчет славы, отраженья на стене, слезы и забавы, нет пустых ворот и дня, нету больше ночи, назови себя, меня, станешь тем, кем хочешь… Кто ты, Ксана? Дурацкие стихи, и я дура, если пытаюсь отыскать в них некий запредельный смысл. Вставать пора и работать. Лехин скоро приедет, и не приведи Господи, если их высочеству доведется ждать. По-моему, Лехин меня недолюбливает, хотелось бы знать, почему. Творец Айша после отсидки в милиции выглядела ужасно, весь внешний лоск облез, словно старый лак, выставляя на показ неприглядную сердцевину. Теперь Айша выглядела той, кем являлась на самом деле – продавщицей из сельпо, приписанного к агонизирующей деревне. Жирные волосы, истеричный взгляд забитой бабы, круги под глазами и обиженно надутые губы. – Почему она? Разговор, едва коснувшись поведения Айши, свернул на хорошо утоптанную колею ее претензий. – Ну почему, Ник-Ник, а? Ну что у нее такого, чего нету у меня? Чем она лучше? – Ничем. Она не лучше тебя, ты не лучше ее. Вы просто разные. – Скажи еще, что мое время прошло, мне нужно смирится и уступить место, это будет лучше для всех, а скандалами я ничего не добьюсь. Дай закурить, а то у меня голяк, все, скоты, отобрали. – В подтверждение Айша продемонстрировала пустую пачку. – Здоровее будешь. – А тебе только о моем здоровье и печься. Тебе не все равно, что со мной станется? Сдохну – и сдохну, ты ведь и не почешешься. Тебе лишь бы проекты твои дурацкие шли… Слушай, Аронов, а давай договоримся? Ну мы вместе с ней работать будем. Я и твоя фифа в черном, а? Она ж ни хрена не знает, сразу видно, что не от мира сего, а я – девка пробивная. Прикинь, как на пару заработаем? – Маша, перестань. – Разговор Ник-Нику был неприятен. Ну почему женщины такие настырные? Ведь ни одна не ушла сама, каждую приходилось уговаривать, объяснять, обещать… устал он обещать, и объяснять тоже устал. Айша ведь сама понимает, что дороги назад нет, понимает, но продолжает ныть. Торгуется. Все они – продажные твари, и дело не в деньгах… Если бы деньги… заплатил и живи себе спокойно. Но эти стервочки желают не денег, но его, Ароновской, крови и нервов. Забава у них такая. – Маша… Надо же, ты помнишь, как меня зовут… А я уже отвыкла. Я – Айша, а не Маша, слышишь ты? Думаешь, если знаешь про меня все, то и командовать можешь? А мне, значит, как собачке под твою дудочку плясать, да? Да насрать мне на твое знание. Давай, расскажи всем, откуда ты меня достал, покажи, какой была, так сам в виноватых и останешься! – Вон зеркало. – Что? – Зеркало, говорю, вон, в углу висит, подойди, посмотри на себя. Как ни странно, Айша подчинилась. Встала, подошла к зеркалу и долго-долго рассматривала отражение, а потом расплакалась, наверное, увидела то, что видел Аронов: себя. Настоящую себя, а не ту, которую долгое время все принимали за Айшу. Айши не существует. Никого из них не существовало, но никто из них не желал мириться с этим несуществованием. – Сука ты, Аронов… какая же ты сука… а я все равно проживу, я сама, без твоих идиотских советов. Мне, если хочешь знать, контракт предлагают. Выгодный. В Германию уеду… – Езжай. – Ник-Ник предпочел бы Австралию – этой дуре самое место среди кенгуру и медведей-коала, но в ближайшей перспективе и Германия звучала неплохо. Скорей бы, пусть уматывает, пусть торопится, пока это вновь не случилось. Айша продолжала самозабвенно рыдать и нести чушь. – А ей я правду расскажу… про тебя, Аронов, всю-всю правду. Про зеркало твое… думаешь, не знаю, зачем ты портреты пишешь… знаю. И раньше знала. Знала и не побоялась, а ты, скотина, меня бортанул. Только я – не другие, я легко не дамся. Так и знай, Аронов, я просто так подыхать не собираюсь… Я на вас всех найду управу… Айшина истерика прекратилась довольно быстро. Сама Айша позволила препроводить себя к машине, и даже милостиво кивнула на прощанье, пообещав вернуться из Германии при первой же возможности. Спаси, Господи, от такого счастья. А вообще о работе надо думать, а не о пустоголовой девице, с ней вообще Лехин должен был разобраться – пусть бы валила в свою Германию, не заезжая в офис, теперь нервы, как после бомбежки. А завтра показ… Ничего не готово… Шинель… Боже мой, кто додумался приклепать к шинели пуговицы со стразами? А туфли? Тридцать четвертый размер вместо тридцать седьмого! Какой идиот… Они что, думают, Аронов волшебник, а Ксана – золушка? Нет, все, этот проект – последний и на отдых… нервы не выдерживают. Дневник одного безумца. Наш последний год пролетел быстро, слишком быстро. Все свободное время ты посвящала ему, каждую минуту, каждый вздох, каждый взгляд, а он гордился твоей любовью. Он считал ее собственной заслугой, а тебя – глупышкой. Чем сильнее ты любила его, тем небрежнее он с тобой обращался. Ты заглядывала в глаза, он отворачивался. Ты прикасалась к руке, он ее отдергивал, точно боялся заразиться. А может, и боялся. Любить – значит жертвовать, а он не был способен на жертву. Помнишь, я подарил тебе сирень. Огромный букет белой сирени… белые кисти выглядели волшебно, запах дурманил, а ты искала цветок с шестью лепестками, чтобы загадать желание. Не нашла и расплакалась. Это был единственный раз, когда ты пожаловалась на него. А я слушал и поддакивал. Черт побери, я радовался твоему горю и надеялся, что ты увидишь, поймешь, оценишь, что разлюбишь его и полюбишь меня. Гораздо позже я понял, что невозможно любить по желанию. Любовь – вообще страшное чувство, оно уродует души и извращает самые светлые помыслы. Любовь подвела тебя к черте и толкнула в спину. Выпускные экзамены. Все волновались, думая лишь об отметках и о том, куда поступать, а ты… ты думала о нем и его романе с Машкой Вилюхиной. Они были бесстыдно счастливы, без малейшего стеснения целовались прямо в школьных коридорах, и смеялись над замечаниями учителей, ходили, взявшись за руки, сбегали с уроков, гуляли по городу, а ты плакала. Ты прятала слезы ото всех – гордая, ты не хотела, чтобы тебя жалели – но я-то видел. Видел и ждал. Не вмешивался, наказывая тебя за былое равнодушие, и ждал. Я твердо верил в то, что мы будем вместе. Я и ты. Ты и я. Какие тут экзамены. Я едва не завалил английский, еле-еле на тройку выбился, получил нагоняй от классной – она в толк не могла взять, что это со мной произошло, а ты вообще на экзамен не явилась. Скандал. Я нашел тебя возле реки, на нашем… нет, на вашем месте – ты показала его Арамису и он не упустил случая испоганить его своим присутствием. Вчера ездил туда, просто, чтобы вспомнить. Река сильно обмелела, камыш заполонил весь берег, от песчаного пляжа не осталось и следа, а хибара, которую мы гордо именовали «Хижиной Пирата» догнивает в куче валежника. Черные кости бревен выглядят немым укором моему бездействию. В наше время она выглядела домом, старым, с прогнувшейся, больной крышей, пустыми окнами – лишь в одном сохранилось стекло – и сложенными из речного камня ступеньками. Мы расковыряли раствор, чтобы достать крупный осколок зеленого стекла, нам показалось, что это настоящий изумруд. Нам многое казалось другим, более волшебным, более настоящим, чем теперь. Дети растут, а мечты остаются позади, если кто и вспоминает о них вслух, то лишь для того, чтобы добавить «какими наивными и глупыми мы были». Были. И есть. И будем. Взрослея человек не приобретает мудрость, а теряет ее, вместе со способностью видеть в обыденных вещах чудо и верой в то, что все непременно получится. В десять лет я бы и не задумался о том, что такое смерть, во всяком случае, мне так кажется. Тогда смерть была чем-то далеким, невозможным, чем-то, что обязательно произойдет, но очень, очень нескоро. Скоро. Какие-то жалкие три недели. Месяц. Два. Мало, мало, слишком мало времени, чтобы тратить его на отдых и записи, но я хочу, чтобы он узнал. Хочу, чтобы узнали все, чтобы поняли, кто такой Арамис, увидели, наконец, тварь, скрывающуюся за этой лощеной маской, которую он считает лицом. Он и сам забыл, где маска, а где лицо. Я напомню. Химера К показу я уже достаточно освоилась, чтобы не боятся. Два дня тренировок с Иваном и полбанки валерианки. В таблетках. Со мной же Ник-Ник, впервые вижу, как он нервничает, надо сказать зрелище презабавное, ходит с угла в угол, огрызается, похож на объевшегося конопли ежа. Впрочем, не уверена, что конопля действует на ежей. Зато Иван в своем репертуаре, слегка пьян, слегка весел и абсолютно равнодушен ко всему, кроме бутылки. Надеюсь, никто не заметит… хотя, чего уж там, алкоголизм Ивана давным-давно перестал быть тайной – Аронов вон, почуяв запах, лишь поморщился и попросил не прикладываться к бутылке на людях. У нас вообще алкоголизм считается этакой неотъемлемой чертой гениальности, правильно, должны же быть грехи у кумиров.