Со времени прошлого визита ничего не изменилась, даже майка на хозяине квартиры была та же – синяя, растянутая, с вылинявшей пумой на груди. – Закуску привез? – поинтересовался Михалыч. – Пельмени. – Сойдет. Копию с Сумочкина сделаешь? Интересное дело, очень интересное… забавно… – Михалыч застыл на пороге комнаты, вытянутое, печальное лицо, тусклые глаза чуть на выкате, ранняя лысина и ершистая темная щетина на широком подбородке. С виду – обычный алкоголик, а на деле – гений. И раз гений пригласил в свою пещеру капитана Эгинеева, значит, оно того стоит. Все знают, что Михалыч просто так приглашениями не разбрасывается. А копию с дела… ну почему бы не оказать услугу хорошему человеку. – Тиатонин. – С умным видом произнес Михалыч полчаса спустя, гоняя по тарелке скользкий пельмень. – Тиатонин – это… – Яд. – Красивое название моментально всплыло в памяти. – Правильно, яд. Хороший яд, знаешь, почему хороший? – Смертельный? – Неа, не угадал. – Михалычу, наконец, удалось подцепить пельмень на вилку. – И аспирин может стать ядом, если сожрать десять пачек. Хороший – потому что редкий. Это тебе не пошлый мышьяк, или цианид, а тиатонин. Вслушайся, как звучит: ти-а-то-нин. Песня. В исполнении Михалыча песня более походила на завывание осиротевшего пса, но Эгинеев, наступив на горло критике, согласно кивнул, соглашаясь, что яд действительно редкий и хороший. А еще налил по рюмке, чтобы беседа быстрее шла. Она и пошла, правда, не совсем в том направлении, на какое рассчитывал Эгинеев. Обретший благодарного собеседника Михалыч окунулся в любимую тему с головой. – Яды, они как отпечатки пальцев. Одни дарят тихую смерть во сне, ласковую и нежную, почти неотличимую от естественной. Другие приносят судороги, третьи – паралич, четвертые – медленное угасание… Тиатонин – быстрый яд, вызывает паралич сердечной мышцы, и в целом смерть выглядит довольно естественной. – Так может приступ? – Приступ будет у тебя, если еще раз перебьешь. Наливай. Эгинеев послушно наполнил рюмки. Перебивать Михалыча и в самом деле не стоило – еще обидится, прогонит и ничего не скажет, гадай потом, зачем звал. – Это ваши коновалы отравление с приступом перепутать могут, а я – специалист. Мне она доверяет. Кэнчээри хотел спросить, кто «она», а потом вдруг понял: смерть, единственная подруга и советчица Михалыча. – Пожелтевшие кончики пальцев, как у курильщика, только кожа мягкая. Синеватые пятна на языке, точно покойный ел черничное варенье, и кой-какие анализы… все просто, нужно лишь слушать, что говорит она. Вот ты ее не слышишь, хотя и не смеешься над глупым Михалычем. Думаешь, я не знаю, чего они за спиной говорят? Меня шизофреником считают, а тебя – дикарем. Только я тебе скажу – ты инстинктивно понимаешь то, до чего они разумом дойти не способны. И я чутьем ее слышу, будто шепчет кто-то: сделай то-то и то-то. Делаю. Получается. Иногда самому страшно до жути: а вдруг она платы потребует? – Всхлипнув, Михалыч опрокинул рюмку, занюхал куском хлеба и совсем уже другим голосом продолжил: – Тиатонин – яд растительного происхождение, алкалоид, смертельная доза довольно высока – около пятидесяти микрограмм, с другой стороны не имеет ни вкуса, ни запаха, температура, влажность, присутствие других веществ практически не влияет на его структуру и свойства. Таким образом, тиатонин совершенно спокойно можно добавлять и в молоко, и в горячий кофе. Или холодное шампанское. Действует не сразу, минут через двадцать, а то и больше – зависит от того, что жертва ела. Болезненных ощущений не вызывает… теоретически. Сначала онемение, потом остановка сердца. Противоядие… Честное слово, не знаю, очень редкая штука, штучного можно сказать производства. – Михалыч улыбнулся собственной шутке. – Разве что промывание вовремя сделать… но ладно, я не о том рассказать хотел. Наливай. Давай, помянем хлопца, чтоб ему спокойно лежалось. Она уважение любит… да… Молча опрокинули еще по одной. – Тиатонин содержится в листьях одного растения, довольно редкого, если не ошибаюсь, даже в Красную книгу занесено, и очень ядовитого. Встречается по берегам рек, на песчаных почвах, но я, честно говоря, живьем эту травку не видел, тут специалист нужен. – Ботаник? – Не обязательно. Бабки-знахарки в деревнях безо всякой ботаники травки собирают, просто знают, что то с желтенькими цветочками – зверобой, а с синенькими – сон-трава. Тиатону, думаю, тоже различат, ее в народе ведьминой травой зовут, якобы через нее можно и порчу навести, и здоровье отнять, и удачу отогнать, но это так, чушь настоящая правда в том, что сок ведьминой травы ядовит. Он беленький такой, прозрачный, как вода, а постоит – темнеет, до состояния хорошо заваренного чая. Знаешь, когда я про тиатонин услышал? – Нет. – Эгинеев тряхнул головой и подавил зевок, лекция Михалыча вызывала здоровое желание поспать. Подумаешь, ведьмина трава, сейчас вон в любом магазине любых трав, на выбор, были бы деньги – чего хочешь достанут. Михалыч встряхнул бутылку с остатками водки на дне и печально произнес. – Что ж ты, Якут, привез всего поллитру? Недальновидный ты, за это и страдаешь. Ну давай, разливай остатки, а я пока дальше расскажу. В общем, дело было двадцать шесть лет назад, вернее, двадцать пять и восемь месяцев, я специально перед твоим приходом уточнил. Подмосковный поселок Ряжино, говорит о чем-нибудь? Эгинеев отрицательно покачал головой. Ряжино? Это название он слышит впервые в жизни. – Подберезинская Августа Ивановна, семнадцать лет от роду, свела счеты с жизнью посредством чашки чая, приправленного тиатонином. Вывод – самоубийство на почве неразделенной любви и нечаянной беременности. Подростки часто решают проблемы радикальным способом, она их любит. Кстати, Подберезинская умерла не сразу, ей стало плохо, вызвали «Скорую», которая доставила девочку в больницу, там уже промывание, капельницы, но спасти не удалось, умерла спустя несколько часов не приходя в сознание. – А почему решили, что самоубийство? – А кому нужно убивать простую советскую школьницу? Да, родители у нее раньше дипломатами были, в ГДР работали, да только там скандал какой-то случился, их из дипкорпуса и поперли, да и не только из корпуса. Думаешь, по своей воле они в Ряжино оказались? Подберезинский пил, жена его работала в местной библиотеке и страдала о потерянной жизни, а девочку растила бабка, та и рассказала про неземную любовь Августы к однокласснику и про то, что аккурат перед смертью Подберезинской что-то там разладилось, то ли поссорились, то ли вообще разошлись. А тут беременность, страшный по тем временам грех, ну девчонка и решила все проблемы одним махом… Дозу слегка не рассчитала, приняла раз в десять больше положенной, вот ее и вывернуло наизнанку, да только не сразу, что-то да успело в кровь всосаться, а это уже все, считай, приговор… Самое интересное, что никто и не понял, откуда она яд взяла. Понимаешь, одно дело, когда семнадцатилетняя дурочка травится бабушкиным снотворным, и совсем другое, когда в дело идет нечто, подобное тиатонину. Мне это дело один знакомый подарил… Ты еще Сумочкина скопируешь, будет пара. Михалыч хитро прищурился и спросил: – А ты, Якут, знаешь, откуда у Сумочкина тиатомин? Он же вроде не ботаник… Дневник одного безумца. Сегодня немного легче. Доктор говорит о ремиссии, но в глазах его вижу старый приговор. Что такое ремиссия? Отсрочка, причем недолгая, неделя-две, месяц… Год. А для меня каждый день – пытка. Почти не сплю, голова болит все время, старые таблетки не помогают, новые… Если пожалуюсь – врач моментально упечет в больницу, а мне во что бы то ни стало нужно оставаться на свободе. Я не желаю умирать в больнице. Правда, теперь я могу позволить себе самую лучшую из клиник, будь то Швейцария, Франция, Англия, Израиль или Россия – в моем случае одинаково бесполезная трата денег. В современных больницах новое оборудование, но старые запахи: хлорка, медикаменты и страдания. Запахи давно сроднились с крашеными стенами, темным, с паутиной трещин, полом, со ржавым ведром, украшенным надписью «п.5, 6 вт. эт» и раздраженными взглядами медсестер. Медсестра сообщила о твоей смерти. Четко помню мятый, застиранный до дыр на подоле халат, синие пуговицы – третья сверху оторвалась – и мелкие бурые пятнышки на рукаве. А еще безучастные глаза, размазанная помада и раздраженный, скрипучий голос: – Неродственникам нельзя. И вообще, не отнимайте время… Идите отсюдова… Больше всего задело ее равнодушие. Неродственникам… Да я был самым родным, самым близким тебе человеком, но меня не пустили. Потому что «неродственник». Это слово имеет грязно-коричневый цвет – как стены в больничном коридоре, и томный запах эфира, которым сочился медсестринский халат. Помню, от этого запаха кружилась голова, но я сидел. Долго. Пока не явился широкоплечий мужик в белом халате, который «вежливо» выпроводил меня прочь. Это медсестра его науськала. Ненавижу медсестер. Ненавижу больницы. И благодарю. Именно запахи заставили меня вспомнить, именно запахи подтолкнули на правильный путь, именно запахи вынудили окунуться в прошлое. Они спросили: «Почему?», а я не сумел ответить. Почему ты так поступила, Августа? Химера Я вошла в этот, чуждый для меня мир, по одну руку со страхом разоблачения и по другую с уверенным в собственных возможностях Ник-Ником. Белый смокинг, вишневый галстук-бабочка, вежливая улыбка и золотой перстень с темным рубином. Ник-Ник выглядел хозяином, я же… Я не знала, кем выглядела. Зеркала – в зале было непростительно много зеркал – с садистским наслаждением отражали серебряные браслеты, больше похожие на кандалы, и лиловые волосы, которые в данный момент казались мне вызывающе-вульгарными. Ну как Ник-Ник с его вкусом, его тонким, художественным восприятием мира скатился до такой откровенной пошлости, как лиловые волосы? А эти губы? Перезревшая вишня, мечта стареющей гетеры, никогда раньше я не позволяла себе столь ярких красок. – Спокойно, милая. – Ник-Ник нежно сжимает ладонь, и страх испуганным приливом откатывается прочь. – Ты – красавица. Улыбаюсь, безумно хочется ему верить. На всякий случай проверяю маску – не соскользнула ли? Но нет, держится, черно-лиловая материя словно приросла к моей коже. Не удивлюсь, если это и в самом деле так. Ник-Ник – дьявол. Или бог. – Увереннее, леди, не забывай, что ты – Богиня, а они – лишь смертные, удел которых служить богам. Не понимаю шутит он или говорит на полном серьезе, от Ник-Ника можно ждать чего угодно. Богиня, я – богиня, высшее существо. Высшие существа не боятся зеркал, высшие существа не дрожат, встречаясь взглядом с людьми, высшие существа не завидуют женщинам, которым нет нужды прятать лицо за маской. Впрочем, Ник-Ник обещал, что очень скоро маски войдут в моду. – Привет, Аронов! – бодрый толстячок, подобравшийся к Ник-Нику, пристально изучает меня. Стараюсь выглядеть равнодушной, но сердце екает. – Здравствуй, Серега. – Ник-Ник излучает благодушие, долго трясет полную руку, долго расспрашивает о делах, жизни и погоде, потом, наконец-то, решается представить меня. – Это Химера, а это Сергей, Сергей Анатольевич Сукуткин. – Химера? – Приятно познакомится. – Вопрос игнорирую, равно как и вопросительный взгляд Сергея Анатольевича. Вот, значит, каков он на самом деле, владелец заводов, газет, пароходов, раскаявшийся коммунист и воюющий капиталист. Воевал Сукуткин – если верить газетам и слухам – с другими капиталистами, но помельче, побеждал и, в лучших правилах дикаря-каннибала, поглощал врагов вместе с их имуществом. А выглядит безобидно, мелкий, шустрый, слегка растерянный, словно хомяк, вывалившийся из колеса и не понимающий, чего ж ему теперь делать. – Взаимно, взаимно. А зовут-то девушку как. – Химера, – ответил Ник-Ник. – Просто Химера? – Просто Мария, был такой сериал, если помнишь, а она – Химера, леди Химера. – Ну… – Сукуткин не поверил ни единому слову. Правильно, я бы на его месте тоже не поверила бы, у нормального человека должно быть имя, отчество и фамилия, а еще паспорт с фотографией. Из перечисленного выше у меня имелось только имя, да и то вымышленное. Паспорт с фамилией, отчеством и неудачной фотографией Ник-Ник конфисковал. – А… а чем вы занимаетесь? – Отдыхаем. – А вообще? – Работаем над новой коллекцией, приходи, на показ, уже скоро, клянусь – тебе понравится, – Аронов откровенно забавлялся над растерянностью Сергея Анатольевича. – Ну… ты же знаешь, я не любитель… может только… если девушка не против… частный показ… – Против. Ник-Ник ободряюще кивнул, значит, с ответом я угадала. Правильно, пусть у этого хомяка хоть тысяча заводов будет, но я не из той породы, что вешается на шею первому встречному с большим кошельком. Собственная дерзость кружила голову похлеще шампанского. Господи, что со мной творится? Или это нормально? Сукуткин толстым шмелем вьется вокруг и жужжит, жужжит о чем-то… комплементы. Мне говорят комплементы? Называют красавицей? Меня? Не меня, ее, леди Химеру, ту, которой не существует… Как странно… как смешно… – Не расслабляйся, – бурчит Аронов, представляя меня кому-то. Не запоминаю лиц, они так похожи друг на друга, тот же лоск, те же взгляды, жадные, оценивающие, они пытаются проникнуть под платье, коснуться кожи и оставить на ней свой след, свое клеймо. Неприятно.