И так похожа на Августу. Интересно, а Августе понравилась бы квартира? Хотелось надеяться, что да. Дневник одного безумца. Идет дождь. Осень в разгаре, а день такой знакомый… Помнишь, тот октябрь? Десятый класс, все такие взрослые и серьезные, все думают о будущем и копошатся в настоящем. Первые серьезные отношения, первые разговоры на тему «а потом поженимся»… Как смешно теперь. Как больно было тогда. Ты смеялась и обещала пригласить нас всех на свадьбу. Меня в качестве свидетеля. Ты сказала, что такую почетную роль доверишь лишь верному рыцарю, Арамис молчал, пытаясь показать, что наши глупые разговоры его нисколько не привлекают. Он не хотел этой свадьбы. С воспоминаниями вернулась боль. Голова раскалывается, таблетки почти не помогают. Я чувствую, как по истончившимся костям черепа ползут трещины. Еще немного и мой обожженный болезнью мозг вырвется наружу, возможно, хоть тогда наступит облегчение. Кровь гудит в висках, пылающим обручем держит кости и не позволяет потерять сознание. За что мне эти муки? За тебя, Августа. За себя. Я творю зло, но страданиями искупаю его. Здесь и сейчас, на земле, чтобы войти на небеса чистым. Ты ведь ждешь, Августа? Без тебя я не найду дорогу в небо. Якут Последнюю неделю капитан Эгинеев занимался совершенно бесполезным, но весьма увлекательным делом – он собирал данные о Аронове, ну и заодно о его компаньоне, коли уж такой имеется. Компаньон, кстати, – лицо материально заинтересованное в процветании фирмы, как никак совместно нажитое имущество. Почти как в браке, только завязано все намного круче, тут не до измен и громких разводов. По опыту Эгинеева разводы в подобных случаях заканчивались скоропостижной смертью одного из «супругов», а несчастный вдовец, откупившись от родственников, становился единоличным хозяином. Когда и откуда в голову пришла мысль о разводе-разделе, Кэнчээри не знал. Возможно, ангел-хранитель на ухо нашептал, что не все так гладко и красиво за фасадом французской звезды. Верочка растолковала «убогому» братцу, что «л’Этуаль» переводится как «звезда», она же, поняв, чем занимается Эгинеев, обозвала его «рефлексирующим идиотом» и «завистником, который пытается вывалять в грязи уважаемого человека». Аронов, стало быть, уважаемый. Может оно и так, может права Верочка, и именно зависть не дает Эгинееву покоя, заставляя копаться в навозной куче великосветских сплетен. Кому нужно его копание, если дело о смерти Сумочкина закрыто «за отсутствием состава преступления», если свободное время можно потратить с куда большей пользой, дел-то, настоящих, невыдуманных, не притянутых за уши, хватает, начиная с размена квартиры и заканчивая подготовкой к Верочкиной свадьбе. Эгинеев и самому себе боялся признаться, насколько сильно задела его та встреча. Не труп в ванной, не бокал с остатками шампанского, не хмурая и прямолинейная Революция Олеговна, не хныкающая Леля, а именно Николас Аронов с его домом, домоправительницей и «Бентли» в гараже. Теперь Кэнчээри знал, что у Великого и Прекрасного в гараже стоит именно «Бентли» тысяча девятьсот тридцать четвертого года выпуска, стоимостью… Насчет стоимости версии расходились, но однозначно, машина стоила больше чем целый выводок стандартных «Мерседесов». К слову, «Мерседес» тоже имелся, ибо раритетный «Бентли» Аронов любил, берег и крайне редко выводил из гаража. Наверное, если бы кто-то заглянул в душу, ну или хотя бы в мысли капитана Эгинеева, этот некто был бы изрядно удивлен той жадностью, с которой Кэнчээри Ивакович копался в чужой жизни. Иногда ему было стыдно, но гораздо чаще – интересно, он чувствовал себя ученым, что вот-вот приблизится к разгадке величайшей тайны, или, если быть точнее, ответит на самый главный вопрос жизни. Как получилось, что Аронов стал Ароновым. Дом, деньги, авто – это следствие, но следствие чего? Почему у одних получается разбогатеть на своем таланте, а у других нет? Почему картину одних продают с аукциона «Сотби», а другие всю жизнь торчат на Арбате. В таланте ли дело? В удаче? В умении работать? Или в чем-то совершенно другом, неком знаке судьбы, предопределении, которое выделяет одного человека в ущерб прочим. Аронов своего рода классический пример талантливого человека, который сумел воспользоваться собственным талантом. Порой Эгинеев тайно мечтал, что когда-нибудь… не скоро, когда уйдет на пенсию, уедет на дачу, где засеет все ненавистные грядки с помидорами травой, отремонтирует причал на местном озерце, будет рыбачить и … писать книгу. Не про себя, не про Аронова, а про людей в целом, про то, какими они бывают, чего хотят, к чему стремятся, и что из этого получается. Собственная мечта казалась слегка наивной и даже глуповатой, но Эгинееву нравилась. Приятно мечтать о значимом. Верочкина свадьба отгремела, отгуляла, пронеслась всполошенной стаей полупьяных родственников, бело-розовым платьем, кислым шампанским да веселыми криками «Горько». Весело гуляли, два дня, хотя Верочка осталась недовольна. Ей хотелось скромного, с претензией на элегантность и аристократизм вечера, а вышло иначе. У жениха имелось большое количество родственников, а у родственников собственные представления относительно «правильной свадьбы». В общем, злость за сорванные планы – Верочка терпеть не могла, когда что-то шло не так, как ей бы хотелось – она вымещала на Эгинееве. Ну а на ком же еще, новых родственников любить положено, а Эгинеев до сих пор не нашел вариант размена квартиры. Говоря по правде, Эгинеев давно уже не искал вариантов – чересчур нереальным оказалось разменять их квартиру на две да без доплаты, да чтобы новые находились в хороших районах – во всяком случае Верочкина, да чтобы дома не старые, чтобы ни с канализацией, ни с водопроводом проблем не было, чтобы этаж не ниже третьего и не выше шестого, чтобы… Количество Верочкиных «чтобы» зашкаливало, и Эгинеев трусливо понадеялся, что после свадьбы квартирные проблемы лягут на плечи новоявленного супруга, но Верочка решила проблему иначе, и в квартире появился еще один жилец. Сергей Николаевич Выхляев – ах, зовите меня просто Серж, мы же с вами теперь родственники – работал менеджером в довольно известной японской фирме, в душе был художником, о людях ценил по тому факту, читали ли они Мураками, а также обожал жареные котлеты и запихивал грязные носки под диван. Не очень-то вежливо, особенно учитывая, что на диване приходилось спать Эгинееву. Заниматься разменом квартиры Серж не собирался, равно как и увозить молодую супругу к себе. Квартира-то у Сержа имелась, но по словам последнего, была прочно оккупирована родителями. – Жить нужно отдельно! – Заявил Серж, водружая на стол свой ноутбук. Верочкиным журналом пришлось перекочевать на кухню, а любимые нарды Эгинеев вообще вынужден был убрать в шкаф. Не ссорится же с родственником из-за пустяков. Зато ноутбук Сержа открыл новые возможности. В Интернете обнаружилось такое количество информации о Аронове, что Кэнчээри даже слегка растерялся. А потом ничего, освоился. Досье на Аронова росло, но ясности не прибавлялось. С компаньоном его дело обстояло еще туманнее, про Лехина писали мало, как-то неохотно, словно отдавали дань вежливости, дескать, имеется такой, работает в «л’Этуали», дела ведет, но на этом все. Верочка объяснила, что такая предвзятость – не предвзятость вовсе, а Лехин просто редко на публике появляется, в презентациях-выставках-проектах всяких не участвует, в скандальные истории не влипает, а сидит себе тихо и деньги считает. Скучное занятие, скучный человек. У него даже кличка скучная: Банкир. Больше всего Эгинеева интересовали два момента: во-первых, так ли все гладко в чертовой «л’Этуали», как говорила Верочка. Во-вторых, откуда они взялись, такие дружные и талантливые. Ответ на первый вопрос Кэнчээри обнаружил быстро. Обнаружил благодаря наглому ноутбуку, оккупировавшему стол, и всемирной паутине, вернее всемирной барахолке, как любил выражаться Серж, подчеркивая свое презрительное отношении к Интернету и сплетням, в нем витающим. Зато именно в Интернете нашлась статья двухгодичной давности, в которой говорилось о предполагаемом разделе «русской империи красоты». Империи… тоже взяли себе моду. Колбасное королевство, шоколадное княжество, кофейный барон и маркиз пивных бутылок. А тут целая империя, причем сразу с двумя императорами, которые жили-дружили не тужили, и вдруг надумали разойтись. «По причине разных взглядов на политику компании». Какое симпатичное, обтекаемое выражение. Выражение выражением, но ссора и дележ сопровождались пространными комментариями репортера, из которых следовало, что оный дележ ну совершенно невыгоден ни одной из сторон. Империя Аронова убыточна по определению – шик требовал постоянных вливаний извне – а магазины готовой одежды Лехина, лишившись магического очарования имени Ник-Ника, в скором времени утонули бы в море конкурентов. Тот же репортер глубокомысленно заявлял, что причина для ссоры двух столь серьезных бизнесменов должна быть уважительной. Очень-очень уважительной, ибо господа Аронов и Лехин отдавали отчет о последствиях раздела и даже хотели продать «л’Этуаль» целиком, но – о печаль – не нашлось подходящего покупателя. А потом разговоры о ссоре, разделе и прочих планах вдруг утихли, словно их никогда и не было. А может, и вправду не было? Верочка, к которой Эгинеев обратился за консультацией, обозвала статью «очередным рекламным трюком, причем откровенно дешевым». Верочка же посоветовала заняться разделом квартиры, а Аронова оставить в покое. Он – звезда, а капитану Эгинееву до очередной звезды еще жить и жить. Химера Сегодня особый день, точнее вечер, а еще точнее глубокая ночь. Ник-Ник сказал, что все приличные мероприятия начинаются поздно, но я и не предполагала, что настолько поздно. Как не предполагала, что мне и в самом деле придется участвовать в этих мероприятиях! Пускай всего-навсего в одном, но для меня и одного много. Много… Мне страшно. С утра, с того самого момента, когда Аронов «обрадовал» меня известием о предстоящем дебюте – какое смешное, старомодное слово, отливающее скромным блеском речного жемчуга, ароматом свечей и томными взорами юных красавиц, мне это слово совершенно не подходило, какая из меня дебютанка? Но Аронов сказал… Он сказал, что сегодня я сопровождаю его царственную особу… черт, забыла куда. Да я имя свое со страху забыла. В час пополудни по мою душу явился Лехин. Для начала долго нудел о дурацком замысле, который непременно провалится, потом заставил расписаться в десятке бумаг, после чего велел собираться. Можно подумать, что у меня было чего собирать. В особняке Ник-Ника царил покой, будто бы ничего такого и не происходило. В принципе, ничего такого и не происходило, для Аронова, небось, выход в свет – дело привычное, а я… а кому какое дело до того, что испытываю я? Никому и никакого. Ник-Ник, осмотрев меня придирчивым взглядом, велел подниматься в кабинет и сидеть там. Эльвира в виде исключения пребывавшая в хорошем настроении, притащила чай и бутерброды с колбасой и даже поинтересовалась моим самочувствием. Мое отдельное проживание благотворнейшим образом сказалось на градусе наших с Эльвирой отношений. – Сколько можно есть? – Ник-Ника переполняла энергия, он был готов к свершениям и подвигам, и от меня требовал того же. – Так, милая моя, это все напотом, а сейчас займемся… господи, как ты умудрилась настолько запустить себя. Эти волосы… они никуда не годятся! А если так? Аронов больно дернул волосы вверх, заставляя меня задрать голову. – Нет. Теперь так? Или так? А может так? Он взбивал волосы в один большой колтун, поворачивал его с одной стороны в другую, сминал, раздирал щеткой, нимало не беспокоясь о том, что делает мне больно, скручивал жгут, снова взбивал… Мне оставалось лишь сцепить зубы и молча терпеть. – Никуда не годится. Ник-Ник оставил мою шевелюру в покое и теперь думал, процесс проходил активно, сопровождаясь расхаживанием из одного угла кабинета в другой, размахиванием руками и неясным бормотанием. Приговор прозвучал минут через десять – я только-только успела пригладить вздыбленные волосы руками. – Нужно менять цвет. – Зачем? – Природный окрас мне не то, чтобы нравился, но вполне устраивал: интенсивная шатенка с приятным медовым отливом, довольно яркая, но вместе с тем без вульгарной рыжины. А тут перекрасится. В блондинку. Или в брюнетку. Быть брюнеткой не столь противно, блондинки же у меня прочно ассоциировались с карамелью, розовыми трусиками-стринг и темными корнями, которые нужно закрашивать каждую неделю. Плохо же я знала Ник-Ника. Блондинка, брюнетка, рыжая – все это слишком просто, а значит слишком вульгарно для Аронова, и в результате трехчасовых мучений – мучились я и блондинистый парень с пирсингом в нижней губе, отзывавшийся на кличку Люка – мои волосы приобрели неповторимый темно-лиловый цвет. – Благородный аметист, – заявил Ник-Ник, вполне удовлетворенный результатом, по мне же аметистом и не пахло. Чернослив, перезревший сладкий чернослив с тонкой беловатой дымкой, которая легко стирается пальцами, и плотной кожурой. Мама сушила чернослив, прятала темные скукоженные кусочки в полотняный мешок и выдавала зимой по две штучки в день. Это было самое замечательное лакомство. Теперь у меня волосы цвета чернослива. Хорошее начало. Творец Сегодня Особый Вечер. Девятый по счету Особый Вечер. И дело не в предстоящем дебюте – дебют формальность, еще ни разу никто из людей не посмел усомниться в гениальности Аронова – дело в нем самом. Одно дело доказывать гениальность другим, и другое – себе самому. Себя не обманешь. Особенно Ник-Ник любил ускользающие сквозь пальцы минуты, когда до финала – той самой заветной черты, когда из неприглядной куколки вылупится редкостной красоты бабочка – рукой подать. Один штрих… еще один и еще… мелкие, незаметные взгляду большинства людей детали, казалось бы незначительные, но без них не обойтись. Именно детали придают образу полноту и достоверность, и вместе с тем легкость и фантастичность… А девочка хороша. Пожалуй, начало проекта можно считать удачным… Да, давно у него не получалось ничего столь вызывающего. Тень их теней, демон тьмы и ангел смерти. Ангел, ангел… чересчур избито, имя нужно выбрать… необычное. Такое же сладостно-темное, как она сама, пусть манит, дразнит, но не позволяет приблизиться. Обычные не подойдут. Необычные, впрочем, тоже. Ник-Ник задумался. Имя – суть Проекта, в данном случае в основе лежит красота темного мира, значит…