— В общем, все, что я знаю, так только то, что Люси, как обычно, была не в духе. Злилась на тебя, что ты не смогла выкроить немного своего драгоценного времени и не отвезла ее в «Эджхилл» сама. Тем более раз уж ты и клинику выбрала, и понимаешь в этом побольше других, ну и все такое прочее. Я застонала про себя — спорить с ней было так же бесполезно, как со стенкой. — Дороти сама не захотела, чтобы я поехала. — Ну, у вас всегда так — она говорит одно, ты другое. Ты когда наконец выберешься домой на День благодарения? Излишне говорить, что к концу разговора — то есть к тому времени, как я не выдержала и бросила трубку, — весь эффект от ароматической ванны улетучился. Я хотела было подлить себе еще скотча, но вовремя остановилась: всего алкоголя в мире мне не хватило бы, чтобы отойти от стычки с родными. Вдобавок я вспомнила Люси и твердо отставила бутылку. Через несколько минут раздался стук в дверь. — Это Бентон, — произнес знакомый голос. Мы приникли друг к другу и долго стояли, не разжимая объятий. Думаю, по тому, как крепко я прижалась к нему, Уэсли ощутил всю глубину моего отчаяния. Он подвел меня к кровати и сел рядом со мной. — Рассказывай, с самого начала, — попросил он, не выпуская моих рук. Закончив говорить, я взглянула на Бентона. Непроницаемое выражение на его лице, так хорошо знакомое мне по работе, лишило меня остатков душевных сил. Меньше всего мне хотелось, чтобы он так смотрел на меня здесь, в этой комнате, где кроме нас двоих никого не было. — Кей, пожалуйста, умерь немного свой пыл. Ты представляешь, куда нас это может завести? Мы просто не имеем права сосредотачиваться только на том варианте, что убийца — Дениза Стайнер, и отвергать другие. Пока точно ничего не известно. Инцидент в самолете показывает, что ты не рассуждаешь трезво на все сто процентов, — вот что меня беспокоит больше всего. Стоило какому-то идиоту в аэропорту начать разыгрывать из себя героя, и ты тут же решила, что Дениза и здесь замешана, что она снова втягивает тебя в свои игры. — Если бы только в игры, — ответила я, убирая свою ладонь из его. — Она пыталась убить меня. — Это тоже пока только твои предположения. — Которые полностью подтвердились после нескольких телефонных звонков. — Доказательств нет, и я сомневаюсь, что нам удастся их раздобыть. — Надо найти ее машину. — Хочешь, поедем сейчас к ее дому? — Да. Только мою машину еще не подогнали, — сказала я. — У меня есть машина. — А распечатку улучшенного изображения отметины с тела Эмили ты привез? — Она лежит в моем портфеле. Я смотрел, но ничего так и не увидел. — Уэсли пожал плечами и поднялся. — Просто размазанная клякса. Ну добавили туда до черта оттенков серого, стала она чуть насыщенней, чуть более четкой, но все равно так кляксой и осталась. — Бентон, нам надо что-то предпринять. Он посмотрел на меня долгим взглядом и сжал губы — он обычно так делал, когда решался на что-то, к чему относился скептически. — Для этого мы и здесь, Кей. Мы здесь, чтобы что-то предпринять. В прокате он взял темно-красный «ниссан-максима». Выйдя на улицу, я сразу ощутила скорое приближение зимы, особенно здесь, в горах. Я села в машину, зябко поеживаясь, хотя отчасти винить в этом следовало не холод, а нервы. — Кстати, как твои рука с ногой? — спросила я. — Практически как новенькие. — Надо же, какие чудеса — до того случая они у тебя особо новенькими не были. Он рассмеялся от неожиданности — видимо, я не казалась сейчас склонной к юмору. — У меня появилась еще кое-какая информация по нашей клейкой ленте, — сказал он. — Мы решили проверить, не работал ли кто-нибудь из местных на «Шаффорд Миллс» в то время, когда ее изготовили. — Отличная мысль, — кивнула я. — Был там такой начальник цеха — Роб Келси. Он жил тогда в Хикори, но пять лет назад вышел на пенсию и переселился в Блэк-Маунтин. — Он все еще живет тут? — К сожалению, он умер. «Черт!» — подумала я. — И что о нем известно? — Белый, умер в возрасте шестидесяти восьми лет от инфаркта. В Блэк-Маунтин жил его сын, из-за чего он, видимо, сюда и переехал. Сын все еще здесь. — А адрес его есть? — Узнаем. — Он пристально посмотрел на меня. — Как его зовут? — Так же, как отца. Сейчас сразу за поворотом будет дом Стайнеров. Смотри, какая в озере вода черная — как смола. — Да, правда. Эмили ни за что бы не пошла там ночью. Ты же сам это понимаешь. А рассказ Крида — только лишнее тому подтверждение. — Я и не спорю. Я и сам бы не решился выбрать такую дорогу. — Бентон, ее машины не видно. — Возможно, ее нет дома. — Смотри-ка, автомобиль Марино на месте. — Это еще не значит, что они дома. — Но и не исключает обратного. Уэсли промолчал. Я чувствовала, что Дениза там, внутри, за освещенными окнами. Не знаю почему, не знаю как, но я ощущала ее присутствие, и она тоже наверняка ощущала мое, хотя, возможно, и не осознавала этого. — Как ты думаешь, что там происходит? — спросила я. — Ну а сама-то ты как считаешь? — ответил он тоном, не оставлявшим сомнений в том, что он имел в виду. — Ну, знаешь! Легче легкого сразу решить про двух людей, что они занимаются сексом. — Легко решить, потому что легко сделать. Его слова задели меня: мне бы хотелось от него более глубокого взгляда на вещи. — От тебя я такого не ожидала. — Зато ожидать такого от них вполне закономерно. Вот что я имел в виду. Слова Уэсли меня не убедили. — Кей, мы ведь не о наших отношениях сейчас говорим, — добавил он. — У меня и в мыслях не было сравнивать. Однако он знал, что я говорю неправду. Теперь я понимала ясно как никогда, почему заводить служебные романы неразумно. — Надо возвращаться. Пока мы больше ничего не можем сделать, — сказал он. — Но как же мы выясним насчет ее машины? — Займемся этим утром. Кое-что мы уже узнали — сейчас никакой машины со следами аварии у дома нет. На следующий день, в воскресенье, меня разбудил колокольный звон, и я пыталась понять, доносится ли он из маленькой церквушки, на кладбище которой лежала Эмили. Бросив взгляд на свои наручные часы, я решила, что вряд ли — они показывали начало десятого, а служба начиналась только в одиннадцать. Хотя вообще-то я не очень разбиралась в особенностях пресвитерианского богослужения. Уэсли спал на той стороне кровати, которую я обычно занимала сама. Пожалуй, это было единственным, что мешало нам в постели. Мы оба привыкли выбирать половину, удаленную от двери или окна, через которые кто-нибудь мог проникнуть внутрь. Можно подумать, несколько футов матраса оказались бы решающим преимуществом и позволили бы вовремя дотянуться до оружия. Пистолет Бентона и мой револьвер лежали на наших прикроватных столиках, и скорее всего, заберись сейчас кто-нибудь в номер, мы с Уэсли попросту перестреляли бы друг друга. Шторы горели, словно абажур на яркой лампе, — на улице сияло солнце. Я заказала в номер кофе и спросила портье о своей машине. Тот заверил меня, что она уже в пути. Чтобы не отвлекаться на обнаженные плечи и руки Уэсли, покоившиеся поверх скомканного покрывала, я села за стол спиной к кровати, достала привезенную им распечатку, несколько монет и лупу и приступила к работе. На первый взгляд казалось, что Уэсли прав и в лаборатории на этом размытом пятне всего лишь увеличили число оттенков серого. И все же чем больше я вглядывалась в эту отметину, оставленную каким-то окислившимся предметом на ягодице девочки, тем яснее на пятне проступали какие-то контуры. Наиболее темная область изображения, имевшего форму неправильного круга, была смешена от центра в сторону. Сказать, в какую именно, я не могла — непонятно, где здесь верх, а где низ. Контур области напоминал силуэт утки или какой-то другой птицы — полукружие головы и выступ, похожий на большой клюв. Но это не мог быть орел с реверса двадцатипятицентовой монеты — рисунок заполнял добрую четверть всего изображения. Сзади в шее «птицы» имелась небольшая выемка. Взяв со стола четвертак, который я использовала для сравнения, я задумчиво покрутила его в пальцах. Я смотрела, как он поворачивается то одной стороной, то другой, и вдруг поняла. Решение оказалось таким простым и очевидным, что у меня дух перехватило. Предмет, начавший окисляться под мертвым телом девочки, действительно был монетой в двадцать пять центов, но лежавшей лицевой стороной вверх. Изображение на отметине оказалось не уткой, а отчеканенным профилем Джорджа Вашингтона. За птичью голову и клюв я приняла гордое чело и темя первого президента и завиток его напудренного парика. Монету при этом следовало расположить так, чтобы Вашингтон смотрел влево, а его аристократический нос указывал вниз, на мои колени.