— Жаль, что понятно тебе стало только теперь. Подумай ты вчера, до того, как… — Но вы же сами говорили, — с неожиданной дерзостью перебила его Тэлли, — что нужно во что бы то ни стало идти к своей цели и не позволять другим людям сбить тебя с пути! Профессор открыл рот и на пару мгновений замер. Тэлли погасила ядовитый смешок: выглядел её обескураженный собеседник сейчас до крайности нелепо. — Я говорил о настоящих целях, — с тихим шипением, словно закипающая вода, ответил Профессор. — О тех, ради достижения которых можно рискнуть, ради которых не жаль поступиться и собственными интересами, и чужими. Такие цели — глобальны, достигнув их, ты поменяешь многие жизни, и — если хочешь — изменишь мир! А любовные девчачьи капризы — чепуха, а не цели. — Но достигнув своих целей, я изменюсвоюжизнь! — И как тебе эти изменения? Ещё раз повторяю, — Профессор взял Тэлли за плечи, и его строгий взгляд вбуравился в её зрачки, — это капризы, а не цели! А капризы до добра не доводят. И мне очень жаль, что ты этого не понимаешь. Я считал, что ты умнее, Тэлли! Я думал, ты в состоянии отличить блажь от действительно большого дела. Я ошибся в тебе. — Профессор уронил руки и горестно склонил голову. — Мне очень жаль. Он повернулся к Тэлли спиной и отошёл к окну, уставившись в клубящийся за стеклом туман, явно давая понять, что разговор окончен. Тэлли поджала губы и зло толкнула дверь. В коридоре было пусто и душно. Она шла в лаборантскую, глубоко дыша, пытаясь успокоиться, но чувствовала, как нервно подрагивают пальцы, и эта мерзкая дрожь поднималась всё выше, расползалась по всему телу. В груди клокотала раскалённая злость. — А ведь всё эта старая курва! — прошипела Тэлли, подходя к лестнице. — А ты меня не защитил! — Она ударила ладонью по перилам, и те едва слышно загудели. — Ничего не сделал, когда все они потешались надо мной вчера, когда эта карга рассказывала всё Профессору, когда он сейчас стыдил меня, будто имеет хоть какое-то представление о моих чувствах! — Тэлли ударила по перилам ещё раз. — Где ты был?! — Она вздохнула и, опустив голову, пошла вниз. — Я в тебе разочарована! Ты очень сильно меня подвёл… — Чего ты там бубнишь? — проворчала Раисмихална, вывернув навстречу Тэлли. Под мышкой она держала картонную коробку с какими-то бумагами, другой рукой цеплялась за перила и, прихрамывая, тяжело поднималась по ступеням. Остановившись перед Тэлли, почти на самом верху лестницы, выжидательно склонила голову набок: Тэлли тоже стояла у перил и не уступала ей дорогу. Раисмихална окинула её наигранно-осуждающим взглядом, вздохнула, собираясь её обойти, но, сделав шаг в сторону, остановилась и снисходительно протянула: — Ла-адно тебе, чего пригорюнилась? Ну было — и было, что теперь? Назад не откатишь, а впредь умнее станешь и такой околесицы сглупа не натворишь — опыт есть. Тэлли поджала задрожавшие губы, остекленело глядя на Раисмихалну сверху вниз. — Да не реви ты, дурёха! Ничего непоправимого не случилось. — Не случилось? — прошептала Тэлли, с трудом разлепив бледные губы. — Ну, подумаешь, у мальчишек там пара синяков. На то они и мальчишки, — пожала плечами Раисмихална. — Главное — правда восстановлена. Остальное — заживёт. — Да меня теперь по вашей милости все ненавидят! — сорвавшимся на фальцет голосом выкрикнула Тэлли. — Вы мне жизнь испортили и довольны! — Ну, мать, это ты загну-ула! — взмахнула свободной рукой Раисмихална и поудобнее перехватила тяжёлую накренившуюся коробку. — Бывает, человека на повороте занесёт, и он в столб врежется. Негодует, расстраивается, столб этот несчастный костерит: машина помята, планы сорваны. А не этот бы столб, который так неласково его затормозил, так летел бы, как миленький, с обрыва, и свернул бы себе шею. Так вот, я как тот столб у тебя на пути. Потом ещё и спасибо скажешь, если не совсем дура. Тэлли потемнела заплаканным лицом. — Единственное, что я вам скажу, овца вы старая, — начала она полушёпотом, но закончила фразу уже криком: — Никогда больше не смейте вставать на моём пути! — и со всей силой и яростью толкнула Раисмихалну в грудь. Сквозь подрагивающую перед глазами молочную пелену Тэлли видела, как рот Раисмихалны ме-е-едленно пополз уголками вниз, а подкрашенные коричневым карандашом брови — наоборот, вверх. Как неловко та взмахнула руками, словно подстреленная кряква в попытке подняться на крыло. Как взлетела и перевернулась в воздухе коробка с бумагами и как они высыпа́лись из неё с тихим гладким шелестом. И как мягко, словно речные рыбки, ныряли вниз, задевая плечи и волосы Тэлли, как опускались на бетонную лестницу и засыпа́ли, засыпа́ли у нижней её ступеньки что-то коричневое и трикотажное, распростёртое в неуклюжей, изломанной позе. — Опупеть кудряха отмочила! — эхом раздалось пролётом ниже, и вобравшая в себя весь оставшийся мир тишина лопнула, как мыльный пузырь. На площадку, где лежала Раисмихална, поднялась Гейт. Упершись локтем в колено, она согнулась над телом, пощупала пульс на шее под всегда до блеска гладким каштановым каре, цокнула языком, выпрямляясь. — Ты замочила бабку, кудряха! — сказала, поглядев на Тэлли. — Тоже мне — Раскольников, — мрачно хмыкнула себе под нос. — Вы врёте! — спустя вечность каким-то потусторонним голосом ответила Тэлли. — Я не могла никого убить. — Она не дышит, — пожала плечами Гейт. — Свернула шею. Она ещё раз окинула взглядом лежащее перед ней тело Раисмихалны, машинально поправила её съехавшие набекрень, треснувшие очки на цепочке. — Надо позвать кого-то. — Гейт сунула руки в карманы кожанки. — Сталь тут верховодит — так её, наверное, да? — Не говори никому! — прошептала белая, словно штукатурка, Тэлли, отчаянно мотая головой. — Не говори, уйдём отсюда, пока никто нас не застал! Я найду, как тебе отплатить. — Отплатить, если не скажу или если сдам тебя? — хохотнула Гейт. — Не, Тили-Вили, я своими глазами видела — ты спецом её вниз хрендакнула, причём повод у тебя — смех один (ага, хвостик вашего разговора я тоже снизу услыхала). И мне самой будет спокойней, если шибанутая истеричка посидит под замком (или как тут у вас принято?) а не станет и дальше разгуливать по одним со мной лестницам. Лифтов-то тут нет, чо! А там я головушку твою буйную допрошью, как надо, и дальше гулять пойдёшь — миленькая, беленькая, как овечка! Тэлли на миг замерла, даже дрожать перестала. Медленно, словно механическая кукла, хлопнула пушистыми ресницами, зловеще глядя на Гейт. — А ведь это ты начала! — с тихой угрозой сказала она. — Ты заварила всю эту кашу, научила меня, что делать, чтобы Корнет ревновал! Тебе и отвечать. — Чего-о-о? Я ж не знала, что ты такая маньячина и устроишь вместо интрижки кровавое месиво! — Это твоя вина, курва! — выкрикнула Тэлли и бросилась на Гейт. Та без труда перехватила её на площадке; несильно треснув затылком, прижала к стене, одной рукой удерживая за горло. Тэлли попыталась вцепиться Гейт в волосы, и та сжала пальцы посильнее, больно пнув её своим тяжёлым ботинком по ногам. — Значит так, кудряха, — сурово сказала Гейт, дохнув в лицо Тэлли клубнично-жвачным облаком с нотками сигаретного дыма, — шутки в сторону, бабки поровну. Я тоже не божья коровка, но насрать в мои штаны у тебя не получится. Кто старуху кокнул, тому и отвечать. Тюрьмы у вас тут нет, так что не парься — мы просто удалим из твоей башки всю эту дичь и заменим на… Что там девочкам в твоём возрасте положено? Розовые пони? Вот на них и заменим. Будешь по вечерам браслетики вместо интриг плести и мечтать о ручном единороге. Клёво? Клёво! Так что я сейчас разожму пальцы и поведу тебя к вашим главнюкам — с повинной башкой, ясно тебе? А дрыгнешься — смотри, я баба крепкая, а вот твои лодыжки, как у комара, — подвернёшь нечаянно и полетишь кубарем до цоколя — не отскребут… Ясно тебе? Гейт ещё раз легонько приложила её о стену. Тэлли, вцепившись в жилистое, увитое кожаными браслетами запястье державшей её руки, судорожно затрясла головой, пытаясь кивнуть. — Вот и славно, кудряха! — криво усмехнулась Гейт и потащила Тэлли вниз. Глава 34 Сталь была бледнее, чем всегда, и губы сжимала плотнее обычного, но на застывшем, словно фарфоровая маска, лице не отражалось ни злости, ни отчаяния — лишь скорбная морщинка рассекала лоб меж бровей. Она дышала медленно и ровно, очень внимательно, с каким-то болезненным внутренним сосредоточением, словно, стоит её дыханию хотя бы чуть-чуть сбиться, мир рухнет. Возможно, её собственный мир и рухнул бы, и сейчас он держался лишь за невидимые нити её ровного дыхания. Тэлли сидела в подсобке на низком диванчике, обняв прижатые к груди колени, и даже головы не повернула, когда глубокой ночью Сталь вошла к ней и остановилась в двух шагах, глядя так, будто Тэлли была ожидающим вскрытия трупом — с деловой собранностью и холодным безразличием. Она стояла минуты две, не отводя взгляда и практически не моргая. Стояла и дышала, медленно и ровно. И Тэлли не выдержала — посмотрела на Сталь, скользнула взглядом по её белому лицу и такому же белому халату и заметила в опущенной руке шприц с набранной в него жидкостью. На этот шприц Тэлли смотрела долго, очень долго. А фоном в её голове словно шёл фильм из событий сегодняшнего дня. Странно, но суматоха вчерашнего, пропитанного желчным привкусом боли, ненависти, отчаяния и ужаса, перед мысленным взором не вставала. Но, словно на повторе, вертелись отстранённые поглаживания Профессорской руки по рыжим кудрям, его прохладно-убаюкивающее: «Ничего, ничего, мы тебя поправим… Гейт сможет, она умница. Поправим, и ты станешь моей Тилли-Тэлли-Талли-Ли, моей маленькой феечкой, умной и улыбчивой. Такой, о которой я всегда мечтал». И Тэлли казалось, что она до сих пор чувствует под своей щекой его жёсткое плечо, и больше всего на свете хочет закричать, оттолкнуть его, сбежать, но не может даже пошевелиться. «Ничего, ничего. Мы тебя допрошьём. Будешь как новенькая. Даже лучше…» — Я уже не буду собой, — беззвучно шепчет она распухшими губами. — Стану ненастоящей… — Но ведь настоящая всё равно не удалась, согласись, — отвечает Профессор, и Тэлли уже не может понять, снится ей это или происходит на самом деле. — Мы сделаем тебя такой, какой я всегда хотел видеть свою Тэлли. Какой я всегда видел тебя, но… ошибся. Тэлли, глядя на Сталь, сморгнула набежавшую на глаза пелену, но доктор чётче не стала. — Вы здесь? — сипло спросила Тэлли. — Да. — Голос Стали звучал сухо и как будто торжественно. — А шприц? — Он тоже. Тэлли прикрыла глаза, словно собираясь с силами. — Это ведь морфин? — уточнила она. Сталь медленно кивнула: — Лошадиная доза. Тэлли венами вверх протянула ей свою худую руку. — Я не хочу, чтобы меня допрошивали. Хочу остаться настоящей… Даже если придётся так. — Она слабо кивнула на шприц. Сталь подошла на шаг ближе. — Я не твои страдания пришла облегчать. — А ваши это облегчит? — криво усмехнулась Тэлли. Сталь знала, что не облегчит. Но и ничего не сделать она не могла, как не могла смириться с тем, что Тэлли, пусть и допрошитая, исправленная, будет жить с нею бок о бок как ни в чём не бывало и даже не помнить всей той боли, которую она принесла, всего зла, которое сотворила. Сталь опустилась на одно колено, положила на второе локоть Тэлли и, сняв колпачок с иглы, ещё раз строго глянула на Тэлли. — Ты ведь только из-за себя расстроена, верно? — сухо спросила она. — Я не расстроена, — вяло ответила Тэлли. — Я убита. Я могла бы сделать всё иначе и добиться многого, но погорячилась и не получу ничего… Во взгляде Стали мелькнула тень смешанного с отвращением ужаса. — Ты как творецкая Плесень, Тэлли. Способна думать лишь о себе. — А остальные — иначе? Не припомню, чтобы кто-то думал о других. Обо мне, например. Сталь вздохнула глубже и ещё плотнее сжала губы. — Разве что Корнет думал о Саге, — меланхолично продолжала Тэлли, — но и то ради себя — на её-то желания он плевал. — Тэли невесело улыбнулась и закрыла глаза.