— Здорово, ребята! — По голосу, так же как и по походке, и по одежде, было видно, что этот парнишка то ли подражает кому-то из взрослых, то ли хочет показаться старше своих лет. — Здорово, здорово… — проворчал я, недовольно оглядывая свои грязные колени и локти. — Настоящая горская овчарка, — пояснил нам парнишка, — такие только у пастухов в горах. Мне её дедушка Кимоте подарил. — Чего ты натравил её на нас? Волки мы, что ли? — Я вас вовсе не видел. У дедушки Кимоте ревматизм. Сандро… шапку мне Сандро подарил… Сандро мне и говорит: помог бы ты деду Кимоте. — А Сандро кто такой? — Наш бригадир. А я и без Кимоте вполне обхожусь. Вдвоём с Бурдой. — Погоди, погоди, — говорю я. — И палка у тебя большая. Та-ак… Значит, ты колхозных коз пасёшь. — Вон они! — Мальчик палкой указал на небольшое стадо коз, пасущихся на взгорке. — Так, может быть, тебя Гелой зовут? — Да, Гелой. «Это он!» — подумал я и подмигнул Джимшеру. — У нас в деревне многих Гелой зовут, — продолжал словоохотливый мальчик. — Один взрослый — дядя Гела — в прошлом году медведя убил. И я, когда вырасту… Вот у меня и гильза уже припрятана, — он сунул руку в глубокий карман штанов и извлёк заряженную гильзу, — мне председатель подарил. — Не мог он тебе получше чего-нибудь подарить? — А эти новые штаны ветврач дал. Судя по брюкам, ветврач был рослый мужчина. — А где твой отец? — спросил я. — Отец?.. Оп не здесь. — В деревне? — В деревне была бабушка. Потом она заболела, совсем не могла ничего есть, и, когда я был в школе, она умерла. — Умерла? — Ага… Без еды долго не проживёшь… — Он положил свою палку на плечо и пошёл от нас прочь к своим козам. — Бедняга!.. — вздохнул Джимшер, глядя ему вслед. Мы сняли свои рюкзаки, нашарили в них еду — устроились завтракать. Позвали Гелу. Он обрадовался, сбегал куда-то в кусты, принёс козьего сыру и холодную кукурузную лепёшку. Потом спустился под гору и вернулся с влажным кувшином родниковой воды. За завтраком я обо всём подробно расспросил Гелу. Оказалось, что мать у него умерла ещё до бабушки, а отец женился на другой, «не здесь, в другой деревне». — Вот эту фуфайку мне отец привёз! — говорит Гела и, расстегнув ворот рубахи, показывает голубую майку. — Хорошая! — хвалю я, потому что только эта фуфайка подходит ему по размеру. Потом мы попрощались с Гелой и пошли дальше. По дороге я всё подробно рассказал Джимшеру. — Значит, это сын Илико?! Надо же! — Из-за него-то бедняга и пьёт. — Вот это я понимаю — путешествие! — воскликнул Джимшер. — Что бы было, если б мы не пошли в горы! ГОРА-БЕГЛЯНКА Джимшеру повезло — он поранил ногу. Ссадина у него порядочная, даже завидно: идёт, идёт, потом остановится, сядет и начинает повязку поправлять или заново себя перебинтовывать. Губы прикусит от боли, сопит, но зато сидит, отдыхает. А мне как быть? Что делать? Ноги у меня в полном порядке… Постою над ним, отдышусь — и на том спасибо. Мы идём вдоль горной речки. И куда бы мы ни свернули, в гору ли, под гору ли лежит наш путь, отовсюду отлично видна моя вершина, моя избранница. Так она хороша — не наглядеться! Понизу зелёная, чуть даже в голубизну отдаёт. Вокруг неё много других гор, но ни одной нет такой голубовато-зелёной. Повыше трава на ней не растёт. Серая, но не такая, как пёс у Гелы, там тоже в ней какая-то синь в цвете. Ещё выше красноватая, а на макушке сванской шапочкой лежит белый, чистейший, нетронутый снег. Поблизости нет ни одной вершины, сохранившей снег на макушке. Белые огромные горы громоздятся вдали. Моя вершина близко, смотрит на меня в упор, и так и кажется, что машет мне рукой; но сколько мы ни идём к ней, она всё удаляется и удаляется. Просто удивительно… Вот я стою, вон она возвышается, между нами горы. Перевалим через одну гору, мне кажется, что теперь путь вдвое сократится, а посмотришь — она опять на том же расстоянии. Даже дальше, чем с предыдущей горки казалось. Хороша, глаз не оторвать — белая шапочка у неё на макушке, — и зовёт тебя, приглашает, разок мне будто даже голос её послышался. Не пойму я, гора это или шахматная королева, что без труда переходит с места на место. «Стой! Не беги! Обожди!» — чуть не крикнул я и пускаюсь вниз с очередной горки. За мной прихрамывающий Джимшер спешит, за ним, высунув язык, бежит Ломгула. И Гела тоже своих коз погоняет, следом за нами идёт. Впереди опять крутой подъём. Попробуй одолеть его! А поднявшись, убедись, что гора-беглянка опять отступила вдаль! Что тогда?.. Ведь мне так не терпится ступить на неё; может, хоть тогда меня заметят люди. Переведу дух на самой вершине, присяду, ногу за ногу закину — ох и натрудились мои ноги! — и крикну вниз, в долину: «Здравствуйте, учитель! — поздороваюсь я с учителем математики; может, он хоть теперь улыбнётся, когда меня на макушке горы увидит, не то ни разу в жизни человек не улыбался — жалко. — Хочу задать вам задачку, учитель, на дом могу задать, запишите условие: как по-вашему, сколько метров и сантиметров в этой вершине?» Учитель арифметики растерялся, он не готов к такому вопросу, станет учителю географии знаки делать: мол, высота гор по твоей части, подскажи. Но я всё замечаю, меня так легко не проведёшь, и я предупреждаю, что обоим поставлю двойки. Заворчит учитель математики: «Почему сразу меня вызвал, разве других учителей нет в школе?» — «А разве я один в классе учился? — отвечу я. — Почему же вы только на меня зуб имели? К тому же у меня по вашему предмету переэкзаменовка. Вы всегда хмурились, стоя у меня над головой, а теперь я на вас сверху вниз посмотрю, и, если вы не ответите на мой вопрос, у вас на всю жизнь будет переэкзаменовка…» «А-а, учительница грузинской литературы, здравствуйте! Как поживаете? Не будете ли вы так любезны, не почитаете мне стихи? Вы же их очень много знаете. Да вроде и я немало знал: и про Амирана, и «Коза и виноградник», но вам каждый раз хотелось, чтоб я вам новое стихотворение прочитал. Прочитайте, пожалуйста, и вы стихи об этой прекрасной вершине. Что? Не знаете? Ставлю вам двойку, почтеннейшая…» «О-о, учительнице немецкого наше вежливое гутен таг! Как здоровьице? Вы меня никогда не забывали, и я не мог вас забыть. У меня к вам один вопрос: как это получается, что я сумел без немецкого покорить эту вершину, сижу на ней и прекрасно себя чувствую? Вы же уверяли нас, что без немецкого языка нельзя сделать ни шагу. Вы уж, пожалуйста, извините меня, но я прошу вас ответить по-английски! Или по-французски. Что? Вы можете только по-немецки? Но ведь и я всегда был готов отвечать вам по-грузински. Этого вам было мало. Теперь-то вы хоть понимаете, какая это мука — отвечать на незнакомом тебе языке. Ставлю вам рослую немецкую двойку…» «Учительница географии, я прошу у вас прощения! Очень мне туго пришлось без географии. Ваш учебник и сейчас у меня в рюкзаке лежит. Каждую свободную минуту его читаю. Почему вы с меня шкуру не спустили за безделье? Польза бы большая была… Ставлю вам пятёрку, от всего сердца!» Только я собрался в своих мечтах обратиться к учителю истории, смотрю — а моя вершина опять вдаль отступила. Кланяется мне издали, улыбается. Что за напасть? Почему всё, что прекрасно, высоко и способно прославить человека, так труднодоступно? Джимшер присел перебинтовывать ногу. Ему-то что! Он может оправдаться, может сказать, что из-за раненой ноги не смог догнать гору-беглянку. А у меня и этого оправдания нет. И солнце уже к закату клонится. Через несколько часов ночь настанет. И кто его знает, куда эта гора за ночь убежит. Далеко, наверное… Внизу у реки Гела согнал своих коз в кучу и машет нам рукой. По ту сторону реки скалы. А над скалами опять моя вершина маячит, улыбается мне, ждёт. Спустились мы к реке. Гела сперва поглядел на нас из-под бригадировой шапки, потом на солнце глянул и говорит: — Я, — говорит, — пастух, и мне пора коз на ферму гнать. — Делать нечего, гони, раз ты пастух. — Идёмте к нам, гость от бога, — сказала выгоревшая рубаха деда Кимоте. — Куда? На ферму? — засмеялся я. — А что? На ферме и люди есть, не только козы. — Это, наверное, обиделся широкий ремень заведующего фермой. — Ты не обижайся. Я совсем не то хотел сказать… — Наша ферма почти первая во всем районе… — неуверенно сообщили поношенные брюки ветврача; Гела пошарил в их глубоких карманах, словно надеялся там отыскать ещё какие-то слова. — Нет, Гела! — прервал я его. — Ты пастух, и тебе вместе со стадом и с собакой пора возвращаться на ферму. А мы, — я оглянулся на Джимшера и Ломгулу, — мы альпинисты, и наш путь к вершинам. — Вас наградят золотыми медалями? — поразился Гела. — На серебро мы не согласны. — И его тоже? — спросил он о Джимшере. — Конечно. И Ломгулу… — Ты о собаке? — Если и она поднимется, почему бы и нет. — Собаку не наградят. — Он с сомнением покачал головой в бригадировой шапке. — Но эту ночь вы всё-таки переночуете у нас…