Жрец самодовольно раскинул руки, словно намереваясь обнять село. Слизняк. Пришёл упиваться моим горем, зная, что я давно перестала радоваться всему этому, как безумная? Хорошо, что сын пошёл не в отца. Хотя, что уж теперь говорить. Полынь на моём языке и в сердце. — Пропусти, — я плечом отодвинула его от лестницы, подхватив Кайлу. Надо подниматься наверх. Домой, скорее домой. Всего два пролёта по стволу дерева, и мы у себя. — А твой старший сын, как же его?.. Перл! Тоже был моим? — снизу до меня донёсся крик Борхо. Ещё чего. Перл был сыном бога. Правда, совсем недолго. На седьмую весну Сладострастие забрал его обратно. Сыновья для него всё равно что овощи на грядке — их надо посадить, вырастить, и в нужное время собрать, чтобы получить силу. Он всегда так поступал, но я, конечно же, считала себя особенной. В двенадцать лет уже атун храма, не послушница. И бог выделял меня среди прочих любимиц… Глупышка. Вот оно как обернулось. А ведь могла же просто отслужить положенный срок, уйти и всё! Шаг за шагом, в молчании, я поднималась выше. Дома первым делом, не снимая шубы, кинулась к полке: душица, душица, душица! Несколько раз ударила кремнем, и пучки затлели, распространяя по комнате приятный запах. Пока кипел чайник, Кайла понемногу пришла в себя, по её лицу, наконец, потекли слёзы. — Поплачь, — я в тревоге трогала её живот, ребёнок сильно толкался, оно и немудрено, но в остальном, кажется, всё в порядке. Напоив невестку успокаивающим отваром душицы, отправила спать. Проклятая девчонка! И сын вместе с ней! Почему, ну почему, ты не выбрал невесту из атун или послушниц, кого ничем не проймёшь? Вместо этого, женился на тихоне и неженке, что ревёт по каждому мало-мальски значимому поводу. И почему я не отговорила тебя… Но не время для слёз. Не время. Пусть ледяные иглы врезаются в сердце, распарывая его окончательно. Пусть. Только бы не опустить руки и не сойти с ума. Скамейка протяжно скрипнула, когда я присела у окна с чашкой отвара в руке. Но и этот звук быстро погас, в доме воцарилась пугающая тишина. Словно даже звуки умерли вместе с моим сыном. Вместе со мной. Снег всё падал. Скоро вновь наметёт сугробы, но это не помешает празднику. К вечеру зажгут огненные дорожки на улицах, на главной площади поставят столы, и совсем скоро там появится угощение. Помост в центре площади с вязанками хвороста ждал свою жертву. Тело моего сына подожгут в самом начале торжества. А вокруг все будут пить, есть, смеяться. Повсюду повяжут красные ленты, и весёлые лица засияют в пламени костра. Утром Сладострастие развеет прах жертвы над полями, и, когда сойдёт снег, кровь сына обеспечит нам богатый урожай. И так каждый год. Один мертвец на сотню выживших. Велика ли цена за сытные зимы? Раньше я думала, что нет. Белые хлопья за окном, плавно кружась, ложились на землю, скрывая грязь. — Будьте вы все прокляты! Резкий крик, будто воронье карканье, заставил меня вздрогнуть и проснуться. Всё же я задремала, отвар душицы сделал своё дело. — Чума на ваши головы, проклятые инобожники! Люди! Ещё не поздно вспомнить истинное призвание! Человек на улице кричал, словно какой безумный или юродивый. Но никто не обернулся, хотя его противный голос едва ли можно было не услышать. Откуда здесь взялся этот чудак? Борхо поджарит его на сегодняшнем костре. Никому не позволено кричать мерзости о наших богах. Во всяком случае, открыто. Усмешка скривила мои губы. Тени от домов-деревьев растянулись на всю улицу, и вечерние сумерки постепенно пожирали их вместе со светом. Пора собираться. Я отдернула занавесь. Кайла уже не спала, но тихонько лежала, закрыв глаза и поглаживая живот. Её пухлые пальцы с нежностью порхали, а из уст лилось нечто, что с большой натяжкой можно назвать песней. — Вставай, дитя. Но она не шелохнулась. Я стояла в молчании, не зная, что предпринять — крикнуть или дать пощечину. — Мама, — она соизволила взглянуть на меня, — мама, меня теперь ждёт та же участь? Её глаза, полные слёз, блеснули в неровном вечернем свете. — Не говори ерунды. Жребий богов не связан с родственными узами. Гладко соврала я. Боги творили, что им вздумается. — Вставай, проводим моего сына в последний путь, — протянула ей руку, помогая подняться. — Мама, пожалуйста, позаботьтесь обо мне. Прошу… — её мокрая щека коснулась моей ладони. Моё сердце вновь сжалось. Проклятая девчонка! Порой я волновалась за неё, словно она и впрямь моя дочь. * * * Пламя огненных дорожек освещало улицу. Красные ленты, повязанные тут и там, едва колыхались на ветру, снег перестал, и к вечеру воздух застыл, словно лёд. Лишь слабое дуновение порой волновало тонкую полоску яркой ткани в моих волосах. Я крепко держала мягкую руку Кайлы. Она уже пришла в себя, но ещё похожа на снежное изваяние — вымучено улыбается всем желающим выразить нам своё почтение: — Матушка! — Матушка. — Матушка… Каждый второй касался моей руки, каждый третий — волос, и уж точно каждый встречный кланялся дважды избранной Матери плодородного года. Невероятная честь, от которой меня просто тошнит. От всех этих заискивающих взглядов и жеманных речей! Багровые сферы, словно сгустки крови — вестники Гнева, повисли в воздухе. Ярость захлестнула меня. Проклятье! Культ Гнева ещё хуже, чем наш. Однако боятся нечего, ведь я не слышала, чтобы кого-то изгнали в другое селение, обнаружив в предателе чужую веру! Скорее всего, я просто стану следующей жертвой Сладострастия. На моей крови и костях взрастят будущий урожай — обильный и здоровый! Нервный смешок сорвался с моих губ, но я тут же одёрнула себя. На празднестве нам с Кайлой отвели лучшие места — в самом центре, чтобы ни единый всполох на теле моего сына не ускользнул от нас. Глядя, как послушники привязывали его, я почему-то вспомнила Перла. Каким славным он был мальчонкой! Больше всего на свете он любил бродить в поле, наблюдая за тем, как ветер играет с рожью. А ещё бегать, весело крича, и прыгать в воду с маленького камня в пруду. Искать гадких насекомых, от которых он был в восторге, а меня бросало в дрожь от одного взгляда на них. И ведь он ни разу не навредил, ни единой твари. Проклятье! Да я комара не могла убить при сыне, чтобы не вызвать потоки жалобных слёз. Как же я любила его. Его конопатую мордашку и пухлые ручонки, совсем как у Кайлы… Перед глазами встало его маленькое тельце, объятое пламенем, и холод утраты острым ножом полоснул сердце. Но я сдержалась. Кровь от прокусанного языка обожгла горло, но я сдержалась. Не единой слезинки не пролилось из моих глаз. Перл! Позаботься о своём младшем брате. Если ты слышишь… — Помоги Ему, и он вернёт тебе надежду. Горячий шепот коснулся уха. Я вздрогнула, и Кайла, вопросительно глянув, сжала мою ладонь. Неужели никто не видел безумного чужака? — Что? — Избранная матерь, если хочешь спасти свою кровь, следуй за мной. — Кто ты? — шептала я, не поднимая головы. — Позволь сомнениям расцвести в твоей душе, чтобы спасти её. Я обернулась, но поймала лишь каркающий шепот: — Сомнения… В этот момент жертва на костре вспыхнула, и я обрадовалась, что сын уже ничего не чувствовал. Но если загробная жизнь существовала, пусть Перл позаботится о нём. Если. Кажется, я уже ни во что не верила. Языки пламени взмывали в ночное небо. Потрескивал хворост, слышался смех и звон кубков. Мне кусок не лез в горло, но Кайлу я заставила поесть. Дома мы были далеко за полночь. Сон не шёл, и я проворочалась до утра. Но едва забрезжил рассвет, как знакомый голос зашептал: — Отправляйся на ту сторону к Обожжённой двери, покрытой углём. — Поди прочь, из-за тебя Азарт заметит нас! И его жребий… — Сомнения! Сомнения! Вот твоё укрытие от них. Новые боги могущественны, но не всесильны. Отдай свою веру достойному. Тут уж я не удержалась и рассмеялась в лицо пришлому оборванцу, который невесть как оказался в закрытой комнате у края моей постели.