Я никогда не забуду выражение его лица: не испуг, а безграничное удивление мелькнуло в детских глазах, когда произошло что-то, невидимое нам. Только некоторое время спустя мы поняли, что Толик не может вытащить из воды руки, но не очень в это поверили, решив, что он притворяется. Неподвижный тёплый воздух наполнила вонь стухшей, пролежавшей на солнце рыбы. Внезапно всё вокруг как-то изменилось: лужа превратилась в затянутое ряской болото, деревья встали стеной вокруг, словно в густом тёмном лесу. А потом из лужи вынырнуло… нечто. Голое белокожее — ни до, ни после мне не приходилось встречать таких светлокожих людей — тело покрывала блестящая прозрачная слизь. Фигура напоминала своими округлостями женскую, но ростом создание было не выше Толика. Длинные мокрые волосы свисали на плечи и спину, перепончатые пальцы держали руки нашего друга. Она приблизила своё бледное лицо к уху Толика и зашептала что-то нам непонятное. Мы сидели как парализованные, не способные поверить в реальность происходящего. Время замерло. Наконец странная женщина замолчала. Она посмотрела на нас, застывших у края лужи. По тёмным глазам создания скользнула мигательная перепонка. Мы успели увидеть на месте носа два отверстия, а небольшой рот оказался безгубым. Тут же нечто нырнуло в лужу, оставив на поверхности лишь лёгкие волны. Толик повернулся к нам. — Чего уставились, идиоты?! И тут нам стало по-настоящему страшно, потому что это как-то совсем не походило на нашего друга. С того дня он стал сам не свой. Начал ругаться матом и курить. Мы неуклюже переняли привычки, не желая казаться слюнтяями. Толик всегда был заводилой, подбивавшим нас на проделки, но теперь его затеи обрели новый характер. Казалось, изменилось представление нашего друга о веселье, а то, что нравилось нам, стало «фигнёй для малолеток». Не решаясь отказать, мы поджигали мусор в урнах, разрисовывали стены подъездов, сыпали гвозди на проезжую часть и творили много чего другого. Но самым странным в поведении Толика казалось нам постоянство, с которым он ходил в парк. После происшествия у лужи, мы и носа туда не совали, но друга тянуло туда словно магнитом. И после каждого возвращения у него появлялись новые идеи для всё более пугающих забав. И сейчас события повторялись. Чтобы окончательно убедиться в правоте моих сомнений насчёт троицы вредитилей, мне надо вернуться к месту, которое годами преследовало меня в кошмарах. Я не был в парке с детства. Всю жизнь обходил его стороной, но тянуть дальше не мог. Разболелось колено, ноги в прямом смысле отказывались идти. Но я шёл, вернее, тащился. Медленно и тяжело, сгибаясь, словно под порывами дующего навстречу ветра. Нерешительно остановился перед входом. Металлический забор напоминал клетку, и там внутри меня ждало нечто более опасное, чем всякие львы и тигры. Я собрался с духом и ступил внутрь. Около одной из скамеек сидел мальчик в инвалидном кресле. Он безразлично смотрел на играющих детей, блестящая струйка слюны собралась у него в уголке рта. Сидевшая рядом женщина отложила книгу, нашла платок и аккуратно вытерла рот мальчика. «Митька!» — болезненно взметнулось воспоминание. Сердце затрепыхалось где-то в горле, колени стали мягкими как глина. Я почти рухнул на соседнюю скамейку. — Вам нехорошо? — участливо спросила женщина. Я успокаивающе помахал рукой, но женщина покопалась в своей объёмистой сумке и протянула бутылку. Отпив несколько глотков, хотел вернуть воду. — Оставьте себе, — сказала женщина. — Нам уже пора домой. Она устроила ребёнка поудобнее и покатила кресло прочь из парка. Солнечные блики играли на воде в бутылке, погружая меня в воспоминания. Тем злополучным летом мы целыми днями пропадали на улице, предоставленные сами себе. Бегали даже на речку, купались там, пекли картошку, утянутую из дома. Толя тоже был с нами, хотя и смотрел на нас как на малышню. В то воскресенье он уговорил нас пойти на стройку. Толя отодвинул доску в заборе, и мы проникли внутрь. Я, Митька, Лёша и Сашка сразу разбежались в разные стороны, осваивая новую территорию для игр. Толик ничем не интересовался и со скукой смотрел на нас сверху из недостроенного здания. Постепенно мы все тоже стянулись туда, оживлённо обсуждая увиденное. — А слабо прыгнуть вниз отсюда? — лениво спросил Толик. Мы подошли к краю. Закатное солнце светило в спины, уродливо вытягивая наши тени. Внизу рассыпались щебёнка, битый кирпич и какие-то железки. — Надо разбежаться и прыгнуть вон туда, на траву, — указал Толик. — Я так уже сто раз делал. Я попятился от края. Все ребята молчали. — Трусишки, трусишки, наделали в штанишки, — подначивал Толя. — Мы не трусы, — ответил Митька. Но Толик продолжал смеяться и дразнить: — Трусливые девчонки, испугались мыши из коробчонки. Не знаю почему, но это показалось обиднее всего. — Никакие мы не трусы, — снова сказал Митька, но голос его предательски дрогнул. — Ну раз по одиночке дрейфите, прыгайте вместе! — подначил Толик. Тогда они отошли для разбега. Митька посмотрел на меня, но я только жалобно проканючил: — Ребят, не надо, а? Пожалуйста, не надо… — А потом трусливо зажмурился, поэтому не увидел, что пошло не так. Раздался глухой звук. Толя приблизился к краю и посмотрел вниз. — Живы? — непослушными губами спросил я. Толик обернулся и уставился на меня. В его глазах не было страха, только весёлый интерес. Поверив, что с ребятами всё в порядке, я подбежал посмотреть. Друзья лежали внизу в странных изломанных позах и не шевелились. Я хотел отойти от края, но Толик преградил мне дорогу. Он молчал, только продолжал смотреть на меня с любопытством, словно изучая. — Я никому ничего не скажу, — мой язык заплетался, словно ноги соседского пьяницы дяди Вовы. Почти севшее солнце бросало багровые отсветы на всё вокруг. Было очень тихо, только где-то далеко тренькал трамвай. Всё так же молча, Толик теснил меня к краю. Он не прикасался ко мне, просто двигался, как-то по-птичьи наскакивая. Я не оборачивался, но спиной чувствовал ту грань, что уже забрала моих друзей. На лице Толика засияло злобное торжество, и я прыгнул. Прыгнул вперёд, а не назад. Оттолкнул этого злобного монстра, прячущегося под личиной моего друга, и сбежал вниз. Споткнулся об арматуру на лестнице и упал, больно ударившись коленом. Застилая глаза, потекли слезы. Но я всё равно бежал. Потом долго метался перед забором в поисках нужной доски. Всё же вырвался на свободу и помчался домой. Колено ужасно болело, кровь текла в сандалию. Но я нёсся так, словно за мной мчалась стая волков. Дома коленку намазали зеленкой и забинтовали. Мама говорила что-то успокаивающее, и я немного пришёл в себя. Но не смог выдавить и слова о случившемся. А вот Толик рассказал своим родителям. Переврал всё, представив виноватым меня. Ему поверили все, даже мои родители. Мама только плакала и причитала: — Горе-то какое… Горе… Рука папы потянулась к ремню, но он отдернул её и только прожёг меня взглядом. Лучше бы он дал ремня, лучше избил бы меня, чем так смотреть. Ребят нашел сторож. Каким-то чудом выжил Митька, но он больше не мог двигаться и говорить. Сашку и Лёшку хоронили всем городом. И взгляд каждого присутствующего с укором останавливался на мне. Так что я действительно почувствовал себя виноватым. Потеря друзей и стыд за свою трусость выжгли в моей душе дыру, залечить которую не получилось и годы спустя. Я избегал заводить новых друзей, не женился и даже не задумывался о детях. Слишком многое во мне самом так и осталось напуганным и несчастным ребёнком. Иногда родные вывозили Митьку на прогулку. Он, кажется, не узнавал меня. После таких встреч меня особенно жестоко мучили кошмары. Всё детство я мечтал вырасти и уехать из города, но сделать этого так и не получилось, словно город не отпускал. Моё желание сбылось для Толика: его родители решили уехать в другой город к дальним родственникам. — Он стал сам не свой после того случая, — рассказывала его мама. Я не слышал о нём несколько лет, а потом увидел однажды на глянцевом листке, какие щедро раздают перед выборами. Лицо друга детства было отталкивающим и пугающим, но это не помешало ему построить неплохую политическую карьеру. Я приказал себе вернуться в здесь и сейчас. И так годами ворочал эти воспоминания, словно они были хворостом, поддерживающим огонь моей жизни. Парк изменился, поредел. Бывшие тропинки превратились в асфальтированные дорожки, я испугался, что не найду нужное место. А ещё больше испугался, подумав, что никакого особенного места нет вовсе, а все мои наблюдения и выводы — начало сумасшествия. Но, увидев небольшой фонтан рядом с одной из дорожек, почувствовал — это здесь была лужа. На бортике фонтана, держась обеими руками за длинную деревянную ручку метлы, сидела маленькая старушка. Она подняла голову, и я задохнулся. — Здравствуй, — сказала она, словно старому знакомому. Мигательные перепонки скользнули по водянистым тёмным глазам. Мне в нос ударил запах протухшей рыбы, но не такой сильный, как в детстве. Вокруг помрачнело, потемнела вода в фонтане, но это всё ещё был парк, а не лес из моих страшных воспоминаний. — Старею, — невесело усмехнулась дворничиха. — Да и ты уже не мальчик, побереги колено, садись, в ногах правды нет. Страх не пропал, но с удивлением я почувствовал, что выдержу. — Кто ты? — спросил я, осторожно опускаясь рядом со старухой. — У меня больше имён, чем ты сможешь запомнить. Зови шишигой, но разве ты это пришёл узнать? Я отрицательно покачал головой. Действительно, для чего я пришёл сюда? — Зачем ребят губишь? — вырвалось у меня. Шишига крикнула недовольно. — Обвинять, значит, пришёл, не разобравшись. Столетия с людьми вожусь, ни на пядь не изменились. Ходят по миру слепышами, строят города на гиблых местах. Здесь раньше болото было, ты знал? Я снова покачал головой. — А на болотах граница миров тонкая, вот и лезет сюда всякое — такого тебе и не снилось. Я хотел возразить, мол, откуда ей знать о моих снах. Но промолчал, внезапно догадавшись, что она знала. — Я несколько веков тут на страже. Неблагодарная работёнка, но людское мне не чуждо. Только состарилась, не удержать всего. Вот и приходится выпускать зло. Но я выбираю деток — думаю, они по силам столько плохого сотворить не смогут, как взрослые. — Да ну? — горько спросил я. — Дети вырастают.