— Согласен. Но выбирать тебе, — и указывает взглядом в окно. Смеюсь: — Я что, могу назвать любой месяц, и на улице сразу пойдёт снег или зацветут подснежники? — Конечно. Только перестань прятаться. Почему-то его слова не кажутся шуткой. Почему-то они больно ранят. Странная игра надоедает. Отодвигаю кружку с недопитым чаем, встаю. Ноябрь крепко хватает за запястье. — Лида, пожалуйста, послушай! — теперь его голос хриплый и отчаянный. — Ты застыла — ни вперёд, ни назад! Укрылась в этом своём сером мирке. Если не двинешься дальше, просто исчезнешь! — Хватит! — вырываю руку и почти бегу к входной двери. Что делать, если она окажется заперта? — Отпусти его! — слышу за спиной. — Вам обоим так будет лучше! Открыто. Подхватываю ботинки и куртку, вылетаю в подъезд в одних носках. Ступеньки мелькают перед глазами, как и багровые цифры на стенах лестничных клеток. Царапаю ключом замок, хлопаю дверью и тяжело опускаюсь на пол. Почему я решила, что Ноябрь будет за мной гнаться? Нет, неверный вопрос. Почему я вообще к нему пошла? Стас с ума сойдёт, когда расскажу ему про встречу! Если расскажу… Чёрт, ещё же нужно приготовить ужин! Взгляд останавливается на пакете в углу прихожей. «Хорошо, хоть взяла не замороженную курицу», — вздыхаю с облегчением. И вдруг начинаю безудержно хохотать, сбрасывая оцепенение. * * * Утро будит вокалом Клауса Майне: «Is there really no chance I’m loving you…»1 Нащупываю телефон, тыкаю крестик и перекатываюсь на подушку Стаса. Вдруг получится подглядеть его сны? Вчера был какой-то идиотский день: разругались на пустом месте, разбрелись по разным углам. Столько лишнего наговорили! Надо мириться. Блестят золотистые цветы на шторах, пропуская в комнату серый свет. Далёким приливом бормочет телевизор в соседней квартире. Вылезаю из тёплого кокона одеял и иду умываться. У стены напротив стоят три разноцветных прямоугольника. Когда были последние сообщения от заказчика: вчера, позавчера? Надо взять себя в руки и выполнить работу! К тому же аванс давно потрачен. Надо взять себя в руки! Но… только не сегодня. Временная индульгенция притупляет совесть. Одеваюсь, ползу на кухню за дозой «баварского шоколада». — Вот дерьмо! Горячий кофе обжигает руку, оставляя болезненный след. Чашка падает вниз, кружится по линолеуму, рисуя коричневатые разводы. Да что со мной не так?! Грохаю туркой по плите и иду за тряпкой. Смываю с пола кофейный авангард, поднимаю любимую чашку Стаса. Облегчённо вздыхаю — целая. Зачем я взяла именно её? Убираю чашку в раковину, достаю с верхней полки бокал, из холодильника недопитое вино и подхожу к окну. Снаружи сейчас всё монохромное: выцветшие дома, сизое небо, грязные лужи. Даже воздух какой-то серый, потерявший прозрачность. Такой становится вода, когда в неё падает капля чёрной краски. Вино заканчивается предательски быстро — придётся идти в магазин. На улице прохожих немного. Промозглый ветер срывает капюшон, нагло лезет под куртку. Супермаркет в двух шагах от дома, пятнадцать минут туда и обратно — нужно просто успокоиться и считать шаги. Нужно успокоиться! В магазине беру продукты и две бутылки «Пино Гриджио» — про запас. В подъезде сталкиваюсь с незнакомцем. Высокий шатен в графитовом пальто и невозможно оранжевых кроссовках ждёт у лифта. — Привет, — грустно смотрит на меня парень. — Похоже, сегодня не работает. Странный тип. Почему мне кажется, что он ждёт здесь именно меня? В конце концов, пакет не такой уж и тяжёлый. — Нет, не работает, — бросаю я незнакомцу и прохожу мимо лифта к лестнице. * * * «I’m still loving you…» — разрывается будильник… Горячий кофе обжигает руку… В магазине беру молоко, хлеб, курицу и две бутылки «Пино Гриджио»… Сорок три, девяносто семь, тридцать девять. И обратно: тридцать девять, девяносто семь, сорок три. Вдоль серой улицы, мимо серых людей. И я тоже становлюсь серой, растворяюсь в бесконечности ноября… Горячий кофе обжигает руку… * * * Хватит. Хватит! Я так больше не могу! Стас, пожалуйста, прости меня, но кто-то из нас должен признать, что всё закончилось! Любимая чашка Стаса падает вниз и разлетается вдребезги… * * * В подъезде сталкиваюсь с высоким шатеном в графитовом пальто и невозможно оранжевых кроссовках. — Привет, — здоровается он и неуверенно спрашивает: — Лифт не работает? Жму на шершавый кругляшёк кнопки, и тот мгновенно вспыхивает оранжевым. — Вот! — неожиданно улыбаюсь я. — Всё работает. Заходим в кабину. В голове пульсирует мысль: «Я откуда-то знаю этого парня! Откуда?» Не выдерживаю: — Извините, мы не знакомы? Господи, что я делаю?! Пристаю в лифте к незнакомцу! — Возможно. Я живу на девятом. У него грустные ярко-серые глаза. Как серый цвет может быть ярким? Лифт дёргается и распахивает двери. Четвёртый этаж. Мой этаж. — Может… выпьем чаю? — слышу из-за спины. — Может, лучше кофе? — отвечаю прежде, чем понимаю, что делаю. Оборачиваюсь и получаю радостный, почти ошеломлённый взгляд. Старина-лифт хочет захлопнуться, упрятать незнакомца в своё нутро, но тот крепко держит створки. Почему-то вдруг становится легко и смешно. — Я бы пригласила тебя к себе, но у меня, кажется, закончились чашки. Парень кивает, словно признаёт такую причину достаточно серьёзной. — Это ничего. Могу предложить отличные новые кружки, — и, немного помолчав, с озорной улыбкой добавляет: — А ещё у меня есть вафли и смородиновое варенье. * * *