— Почему он решил повеситься? — наклонился Храпнёв. — Ты открылась ему? Ты что-то сказала ему? Вика повернула голову. Тёмные, совершенно без белка глаза уставились на Храпнёва. Он сдавил её плечико ладонью. — Кто вы? — Бёнок! — вскинула свободную руку Вика. Четыре пальчика и один наполовину сформировавшийся. — Нет, — оскалился Храпнёв, — это я уже слышал. Скажи мне правду. Кто вы? Какого чёрта вы… Вика захныкала. — Ойно! — Ах, и это вы знаете! Знаете, что такое больно, — Храпнёва затрясло. — А нам каково здесь — знаете? Он сдавил плечо девочки сильнее. — Мы! Ничего! Не можем! Мы — никто, нигде… Неудавшиеся колонисты, команда потерянных людей. — Ойно-ойно-ойно! — заверещала Вика, вырываясь. — Разве? Храпнёв усилил нажим. Плоть потекла сквозь пальцы, будто пластилин. Передавленная, упала под скамейку рука. — Ядя Сей! Не надо! Кто-то напрыгнул на него сбоку. — Да кто тут ещё? — Храпнёв поймал и швырнул маленькую фигурку на землю, чувствуя себя Гулливером среди лилипутов. — Ай! Фигурка упала головой на камни могилы. Раздался глухой звук. — Лисс? Девочка не шевелилась. Свет Караппы превратил белое в горошек платье в тёмно-синее. Храпнёв похолодел, внезапно осознав, что сотворил нечто страшное. Нет, он совсем не хотел. Но убил. Убил? — Лисс! Храпнёв поднялся, но подойти почему-то не смог. Внутри всё сжалось. Вика хныкала, отклонившись от него на боковую перекладину. — Лисс. Кто-то толкнул Храпнёва обратно на скамейку, долговязой тенью метнувшись к лежащей девочке. — Вот ты дурак! Тень присела на корточки и склонилась над Лисс. — Я не хотел, — выдавил Храпнёв. — Ну да! Человек обхватил голову лежащей девочки ладонями. Возможно, он, как скульптор из глины, наново формировал череп. Храпнёв не видел со спины. Он с замиранием ждал, что получится в итоге. Чувство вины превратило его лицо в жуткую, перекошенную маску. — Что там? — спросил он. — Нормально. Человек не обернулся. Вика, спрыгнув со скамейки, подошла к нему, легла на широкую спину, обняв одной рукой. — Где ты ручку потеряла? — ласково спросил человек. — Это я, — хрипло сказал Храпнёв. — Понятно. Человек вздохнул, потом неуловимым движением поднял и поставил Лисс на ноги. — Ну-ка, — он щёлкнул девочку по носу. Лисс распахнула глаза. Храпнёву показалось вдруг, что над ней вздулся тёмно-синий прозрачный купол, развернулся в острые крылья, но быстро скомкался и опал под мягкими пассами рук. Впрочем, возможно, это всего лишь проплыла подсвеченная луной дымка. — Ну, вот, — все так же сидя, человек одернул платьице, повернул к себе голову Лисс левым боком, что-то рассматривая. — Простишь, дядю Алексея? — Не надо, — сказал Храпнёв. Но Лисс кивнула. — Ащу! — Молодец. — Ядя Сей. Храпнёв не знал, как ему реагировать. Когда пятилетнее, шестилетнее существо приблизилось к нему с полными слёз глазами, он просто распахнул руки, и Лисс ткнулась в него. Как игрушка, у которой кончился завод. — Ядя Сей. — Прости. Храпнёв приподнял и посадил её на колено, осторожно притянул к себе голову, коснулся губами коротких рыжих волос. — Прости, пожалуйста. Я сорвался. — Нова добрый? — спросила Лисс, накрыв тёплой ладошкой его щёку. — Да. — Незя так — ллой. — Я знаю, — сказал Храпнёв. Лисс совсем не дышала, но он подумал, что этому можно научить. Это просто. Это надо дышать рядом. Впереди скрипнули камешки, и Храпнёв поднял глаза. — Ну, мы пойдём, — сказал человек. Вика сидела на сгибе его руки и обнимала за шею. В глазах её сияла Караппа. — Ты всё-таки жив, — сказал Храпнёв. — Нет, — качнул головой Вальковский, — это, скорее, посмертие, другая форма жизни. Понимаешь, я ни черта не понял. Мы вообще мало что понимаем, да? Мой поступок… Моя смерть — это оттого, что я всё неправильно… Нет, так не объяснить. Мы здесь можем достичь реального бессмертия. — Ты уверен? Вальковский кивнул. Он был чёрный и синий, в чёрных рубашке, брюках и с синим носом, но всё же он был Вальковский. Женька. Не сон. Или это я его сейчас создал, подумал Храпнёв, прижимая к себе Лисс. — Понимаешь, в чём дело, — сказал Вальковский, — это простая истина. Всё есть любовь. Лёшка, нас просто пытаются научить этому. — А мы, типа, тупые. — А мы дети, Лёшка. Вроде бы взрослые, но ни черта и ни в чём не смыслим. Как ты. Как я. Как Барабанов. И если бы Вика не любила меня, я бы умер на самом деле. — А дальше? — спросил Храпнёв. — Не понял, — сказал Вальковский.