Менее чем за двадцать минут, на противоположном берегу оказалась большая часть батальона. Пруссаки тем временем разворачивались по всем правилам, выкатывая немногочисленную полевую артиллерию и спешно оборудуя подобия щитов из фашин[206] – хоть какая-то защита от пуль прославленных стрелков Кельтики. – Умный, – весело пробурчал Фокадан, глядя на приготовления в подзорную трубу, – да дурак. Бойцы, коих осталось на берегу менее двух десятков, видя промедление врага, вовсе уж раздухарились. На тот берег переправлялось запасное оружие, инструмент. – Хватит, парни, – со смешком остановил бойцов Фокадан, – этак вы и за пруссаков скоро возьмётесь. Вперёд! Через пару минут полковник и сам разделся, но напоследок решил пошалить. Вырвав из блокнота (который сам же изобрёл[207]) листок, написал крупными буквами: Спасибо за интересную игру, полковник Ройсс. Было весело. Фактически перелетев через Отаву, быстро вытерся сухим тряпьём и весело скомандовал: – Ну что, парни? Повоюем ещё?! Дружный рёв восторга стал ему ответом, и Фокадан с некоторой дрожью в душе понял, что с этого момента он не просто командир батальона, а вождь. Снова. – Греться будем на ходу, парни, – поднял он людей, собравшихся разводить костры, – до города меньше десяти миль, сегодня мы будем ночевать под крышами! * * * Несмотря на неблагозвучное для русского уха название, Писек оказался вполне приятным городком, с дружелюбными жителями. Попаданцу дружелюбие чехов показалось несколько наигранным, но винить их сложно: концентрация военных на душу населения превышает санитарные нормы. Свыше десяти тысяч солдат – многовато, как ни крути, в городе немногим больше народа проживает. Бойцы чувствовали себя как в огромном военном городке, в который каким-то чудом затесались нелепые гражданские. На горожан смотрели, как на гостей, и вели себя порой соответственно. Ситуацию несколько смягчало обилие офицеров, так что серьёзных инцидентов не происходило. А задранные озорниками юбки благонравных девиц, это так, мелочи. Особенно, если дальше задранных юбок дело не пошло. – Хоть бабу понюхал, – довольно говорили такие шутники, отправляясь на гауптвахту или чистку нужников. Поговаривали, что иногда удавалось договориться, и кое-кто из не совсем девиц заработал себе неплохое приданое. Пусть денег у солдат и немного, зато много самих солдат… Ну и кое-кто из замужних разговелся в духе досыта и без греха[208]. Подобные отпускные настроения в солдатской среде царили ещё и потому, что Писек по факту оказался этаким госпиталем, или скорее отстойником. Сюда сводят части, нуждающиеся в длительном отдыхе и пополнении. Тяжело раненых немного, всё больше солдаты, нуждающиеся в длительной реабилитации после болезни или ранения. Так что ощущения смерти по соседству не наблюдается. Скорее – вырвались, спаслись, отсюда и не всегда адекватное поведение. Кельтику вынужденно разместили на квартирах: все здания, годные под казармы, давным-давно заняты военными. С жилплощадью дела обстоят совсем туго – даже командиру батальона с чином полковника, и званием личного друга Его Величества, нашлось всего две комнатки, одна из которых стала кабинетом и приёмной, а заодно – спальней для денщика. Семейка бюргеров, коих пришлось немного потеснить, в восторг от новоявленных постояльцев не пришла. Да оно и понятно: небольшой особнячок быстро превратился в проходной двор. То решались дела батальона, то приходили навестить Фокадана шапочно знакомые офицеры. К слову, попаданца удивил этнический состав горожан – немцев здесь жило как бы не больше, чем чехов. Причём жили немцы отнюдь не на птичьих правах[209], а как хозяева. Чехи шли не то чтобы вторым сортом, но где-то рядом[210]. Два дня по прибытии начальство дало на размещение и отдых. Большая часть солдат сразу по прибытии в безопасный город, просто свалилась с ног. Ранее они терпели, а тут сразу вскрылось – обморожения, ранения, мозоли, простуды. Да просто физическое и психическое истощение сказалось. Фокадану отдыха не полагается, разместив батальон, тут же уселся за писанину: утерянное в ходе боевых действий имущество, журнал боевых действий, наградные листы на офицеров и солдат. Жадным на представления полковник не был, следуя извечному принципу проси много, дадут впритык. Благодаря литературному дару, представления на награды получались порой такие, что Алексу самому не верилось, что в его батальоне служат такие воины. Прямо-таки герои кельтских мифов, никак не меньше! – Сэмми! – Да, полковник? – Встрепенулся лейтенант, оторвавшись от бумаг. – Сколько ты с ребятами в той стычке положил? Ну, как его… болото такое, мельница ещё! – Понял, сэр! Человек тридцать самое малое. – А если многое? Фланаган хрюкнул, сдерживая смешок: он уже проникся философией командира, перенятой у Суворова «Пиши поболее. Чего их, супостатов, жалеть!» Прикусив костяшку пальца, адъютант задумался ненадолго, потом начал: – Убили мы точно не меньше двух десятков, за то ручаться могу. Ранили… здесь сложней, но тяжёлых никак не меньше полудюжины, полегче кого… десятка три, не меньше. Выдав это, лейтенант уставился на командира выжидаючи. Алекс вздохнул показательно. – Учить вас и учить. – Теперь пиши, – скомандовал он, – во время разведки, подразделение лейтенанта Фланагана наткнулось на значительный вражеский отряд, после чего умелыми действиями загнало в болото… Что ржёшь, болван?! Бой около болота проходил, там до него никак не больше километра, вот и пиши – в болоте! Сэм закивал, подавляя смех и начал строчить черновик. – Так… Загнало в болото роту прусской пехоты. Только пехота была? – Ещё вестовой от кавалерии, из драгун, кажется. – Славно… С приданными драгунами и прочими подразделениями. Тактически переиграв противника, лейтенант Фланаган со своими бойцами, уничтожил немногим менее тридцати солдат противника. Да, Сэм… не писать же, что были тяжело раненные и просто раненые, часть из которых непременно загнётся? – А раненых сколько? – Невинно поинтересовался Сэм, глядя на разошедшегося командира прикусив губу и с трудом сдерживая смех. – До сотни! – Рубанул Фокадан воздух ладонью, – так и пиши! Сколько их там о сучки покорябалось, а? Далее… они тогда обойти тебя решили? Пиши… Под метким ружейным огнём подразделения лейтенанта Фланагана неприятель попятился, отступая к югу. Поскольку вражеские части пруссаков находились поблизости, лейтенант счёл преследование отступающего противника чрезмерной бравадой, не став преследовать беглецов. Ясно? – Здорово! – Восхитился адъютант, – и что, все наградные так пишут? – Если бы, – вздохнул Фокадан, подперев голову рукой, – я хоть и преувеличиваю, но следую в русле событий. Так, иная трактовка с небольшими преувеличениями. Знаешь, сколько раз армия САСШ во время Гражданской уничтожила Южан? Я взялся подсчитать, поверхностно пока, так не меньше, чем трижды! Так-то вот. А уж врак сколько, ты даже представить себе не можешь. Неожиданно, но командующий гарнизоном Писека, генерал-лейтенант Гельмут фон Зиверс подписал все представления. Благо, на уровне медалей военачальник такого уровня может не подавать запрос по инстанциям. Торжественное построение, речь, награждение и разговоры офицеров. С традиционной пирушки Фокадан возвращался прилично навеселе, и задумавшийся. – Знаешь что, Роб, – пьяно сказал он денщику, помогавшему раздеваться, – а мы-то молодцы, оказывается! Геройских побед за батальоном не числится, зато и провалов не допустили! Ровно воевали, грамотно. На фоне остальных мы прямо-таки гвардейцами получаемся. Глава 23 Англия оказалась куда более зубастой, чем считалось до войны. Бритты, сцепив зубы, отчаянно сражались за мировое господство. Дизраэли[211] и Гладстон[212], оставив в сторонку взаимные претензии, действовали единым фронтом. Выдающиеся политические лидеры нашли подходящие слова и убедили нацию, что эта война идёт за будущее всей Англии, а не только её верхушки. Вот сейчас будет последнее усилие, и… следовали обещания в стиле древнегреческих представлений о демократии, когда все будут равны, и у последнего бедняка будет не менее пяти рабов. Равенство английские аристократы не обещали, но громогласных разговоров о высшей английской расе, и страшной нехватки в Колониях настоящих англичан, из-за нехватки которых так тяжело нести цивилизацию, велись постоянно. К туманным обещаниям добавлялись вполне конкретные виновники – подлые французишки и русские недочеловеки. Как только эти страны будут возвращены на надлежащие им места, народу Британии больше не придётся работать так тяжко. Англичане, как им это и положено, станут делать самую важную работу – управлять миром. Столь неприкрытый расизм поражал попаданца, но привык уже. О какой-либо толерантности и терпимости в Европе пока не слыхали, так что государственные деятели выражались порой и позабористей. В мирное время их останавливал здравый смысл, но во время войны противника поливали отборным гуано, не стесняясь в выражениях и не заботясь такими вещами, как достоверность и факты. Собственно, французы и немцы выражались в том же духе. Правда, более изящно и правдоподобно. Единственной страной, газеты которой хоть как-то сдерживались, оказалась Российская Империя. Алекс восхитился терпимостью соотечественников, но капитан Сергеев, служивший военным представителем России при Зиверсе, развеял его заблуждения. – Терпимость, – артиллерист хмыкнул грустно, – да нет никакой терпимости. Просто Двор не может разыгрывать национализм, там русских почти нет. В кого ни ткни, так каждый второй из царедворцев не лучше Нессельроде[213] будет. Сами не русские и даже по-русски не говорят. Да и прочие – если фамилия русская, то ни по крови, ни по языку, русскими они не являются. – Татары, грузины… – Если бы, – хмыкнул капитан, разливая шнапс по рюмкам, – эти-то свои давно. Не без проблем, да-с… но свои. Даже немцы русские есть. Говорю о тех, кто за пределами Российской Империи родился и все интересы их остались на старой родине. Россия так, деньги зарабатывать, да интересы настоящей Родины лоббировать[214]. Мнооого таких. Сергеев прищурился недобро, но добавлять ничего не стал. Конфликт между дворянством служивым и царедворцами тлел постоянно. Одни служили России, а другие… как-то слишком часто оказывалось, что интересы отдельных групп придворных вступали в конфликт с интересами страны. * * * – … твои патенты сильно выручают, – писал Папаша О,Брайен, – едва ли не вся ирландская община Нью-Йорка кормится с них прямо или косвенно. Кто на фабрике блокноты делает, кто надомником[215] плашки для игр вырезает, кто продаёт. После начала войны работы в доках и на верфях для кельтов стало поменьше – нас увольняют, как неблагонадёжных. Воду мутят англичане, традиционно нас ненавидящие и презирающие. А поскольку ныне в САСШ именно они и хозяйствуют, то официальные власти пляшут под английскую дудку. Местные политики может и рады дать укорот, но слишком много предприятий стало собственностью граждан Британии. Не всегда законно стало, а немалая часть так и вовсе – в нарушение всяческих правил. Поскольку через эти предприятия стали закачивать английское золото, власти проглотили беззаконие англичан. Надо думать, проглотят и прочие придумки этих псов. Единственное, что пока сдерживает англичан от повторного объявления Штатов своими Колониями, так это разве что настроения рабочих. Не для того они сами или их предки пересекали океан, спасаясь от знаменитого английского кривосудия, чтобы снова стать низшей кастой.