Экспедиция выдвинулась в Цебельду прямо на рассвете. Гурам договорился с гаишниками, на посту за Сухумом нас подробно проинструктировали и указали ориентиры. Альгис был занят, поэтому просто отдал ключи от машины Володе, Алдона села рядом с Агеевым, я устроилась на заднем сиденье. Быстроходный Костя поехал, как обычно, впереди. А щенка мы оставили дома на попечении Фиры Моисеевны. Она, кстати, с появлением малыша заметно оживилась, внимательно следила за его питанием, за обходными маневрами желающих угостить щена какой-нибудь запретной вкуснятиной (добрые цирковые дети несколько раз пытались поделиться с Вели шоколадом, например, а сердобольные пожилые билетерши и уборщицы почему-то считали, что собачий младенец вообще должен есть круглосуточно), когда я была занята на манеже, выводила его погулять на пустырь и призналась мне, что всю жизнь мечтала о большой собаке: – Ну, и куда бы я с ней в поездки? В передвижке ладно, в вагончике отлично поместились бы, а в стационере? В цирковых гостиницах нельзя жить с крупным псом, на конюшне своих зверей полно – без вариантов. Дети мои поназаводили себе мелких шибздов, каких-то левреток, шпицев, пинчеров, глянуть не на что. А твой гордый сын кавказских гор – то, что мне надо. Сын кавказских гор в процессе разговора меланхолично жевал совсем еще детскими деснами найденную где-то старую кожаную перчатку. О красоте дороги, ведущей в сторону Даринского перевала, о белых, голубых и бежевых домах среди садов, темно-изумрудных от листвы цитрусовых деревьев, о коровах, неспешно бредущих прямо по дороге и абсолютно не боящихся машин, об улыбающихся людях, приветливо машущих нам с обочин, о старике, который показал нам нужный поворот, но перед этим радушно пригласил посидеть у него на веранде, «покушать мяса и выпить стаканчик-другой вина», я могла бы рассказывать бесконечно. Вдали виднелись громадные зеленые вершины, дорога неожиданно нырнула в прохладное ущелье, справа встала стена из светлых пластов известняка, а слева открылся глубокий обрыв, на дне которого шумела бирюзовая Мачара, горная река с водой удивительного цвета. Костя умчался вперед, а мы ехали медленно, любуясь видами. Машинка осторожно наматывала километры извилистой дороги, окна были открыты, и воздух, сладкий воздух гор кружил головы и заставлял нас улыбаться. На другой стороне ущелья деревья карабкались по отвесным склонам, мелькнули развалины какого-то древнего строения на вершине высокой неприступной скалы – как на такую высоту горцы затаскивали камни для постройки, ну как? Навстречу попался грузовик, загорелый водитель посигналил, остановился: – Ваш друг на красном мотоцикле просил передать, что ждет у водопада, – и вдруг протянул круг золотистого копченого сыра в чистой тряпочке. Алдона в ответ уговорила его взять коробку зефира детям. Костя, пока мы разглядывали красоты и плелись неспешно, успел искупаться в небольшом водопадике и ждал нас, сидя на перилах мостика, влажные волосы собрал в хвост (кстати, длинные волосы некоторых наших артистов почему-то не вызывали у кавказцев отторжения; сейчас же, часто бывая на Кавказе, я точно знаю, что здесь подобные прически не приветствуются). Он сказал: – Вы посмотрите на это чудо! Перед нами лежала древняя Цебельдинская долина, утопавшая в зелени, замкнутая со всех сторон горами. Наш путь лежал через нее, еще выше. Когда мы добрались до места, солнце как раз было в зените, а мы – пыльные, уставшие от жары, но в полном восторге. Около километра пришлось пройти пешком, потому что машина проехать сюда не могла, дорога отсутствовала напрочь. Мы сгрузили подарки в багажник мотоцикла, и Костя поехал вперед. Обнаружили мы его на краю небольшой долинки, издалека выглядевшей, как ровная полка на пологом горном склоне. Он стоял к нам спиной и, когда оставалось пройти каких-то двадцать метров, предостерегающе поднял руку. Все цирковые знают этот знак: «Внимание и еще раз внимание!» А потом Троепольский громко сказал: – Впереди собаки, остановитесь. И мы увидели их. Трое огромных псов замерли на равном расстоянии друг от друга, преграждая дорогу, а один вышел вперед и абсолютно спокойно смотрел на нас. Изучал. Хвост его, однако, даже не шелохнулся, приветствовать нас пес явно не собирался. Кобель был черно-серый, невероятного размера, с огромной башкой, густой шерстью и мощными лапами тяжеловеса. А на лапах красовались белые «носочки». Велькин папаня! Так вот ты какой, красавец – я чуть не кинулась обниматься, но вовремя очнулась, хотя впечатление от впервые увиденной взрослой кавказской овчарки меня, признаться, потрясло. Агеев это отлично заметил и теперь улыбался ехидно. Сколько бы еще мы любовались друг другом, неизвестно, но из-за кустов самшита раздался свист, и вышел сам батоно Джамал. Он бросил собакам несколько гортанно-отрывистых команд, те немедленно развернулись и пошли куда-то, освободив нам дорогу. Серый гигант, правда, несколько раз обернулся: «Ты уверен, хозяин, что справишься? Их вон сколько, один здоровенный какой. Ты зови, если что, я рядом», – совершенно отчетливо услышала я беззвучный монолог. Уже потом, когда уважаемый Джамал усадил нас за стол, вкопанный под старой шелковицей, когда были вручены подарки (Агееву пришлось уговаривать старика, тот поначалу отказывался, поминая вину внука, вину всего рода и свою персональную вину, но Володя очень мягко переубедил его), и на углях в каменной открытой жаровне зашипели огромные шампуры с бараниной, потом, когда были подняты первые стаканы – тогда старый Джамал внимательно и дружелюбно оглядел меня и одобрительно кивнул, сделав для себя какие-то выводы. А потом свистнул – собаки показались из-за сараюшки и сели на почтительном расстоянии. У ног крупной бежево-коричневой суки вились три круглых щенка. Это были братики и сестричка моего Мцвели. – Пока мясо готовится, пойдем, сынок, – позвал Джамал Костю, – нарубим тушу, с собой барашка возьмете. И ты иди, гого, познакомлю тебя с Кобой поближе, вижу, как ты хочешь этого. Мади сейчас с детьми, ее беспокоить не будем, ты и так поняла, что это мать Мцвели. Получив короткую команду, Коба подошел к нам почти вплотную и оказался мне ровно по место, где заканчивался кулон, что висел на шее. То есть его холка была почти на уровне моей груди, он свободно мог смотреть мне в лицо, лишь слегка запрокидывая голову. Нет, я, конечно, не великанша, ниже среднего роста, но размеры этого пса были грандиозны. Он смотрел на меня какое-то время, а потом скорчил рожу, клянусь: вывалил дурашливо язык, закатил глаза и поднял брови. Тут же получил за представление от хозяина кусок мяса, который с достоинством поймал пастью и, кажется, даже не глотал, оно просто исчезло. Я спросила позволения потрогать пса, Джамал снова что-то коротко сказал. Коба тут же сел и выжидательно уставился на меня. Мол, давай уже скорее, гладь или чего ты там хотела, и я пошел. Руки мои погрузились в теплую шерсть по запястья, потом я, едва касаясь, провела по мощной шее и сделала шаг назад: – Спасибо, батоно Джамал, спасибо, Коба. Коба степенно вернулся к семье и работе, наш хозяин пошел к столу, а я пригорюнилась: пришло осознание, что Агеев и Костя, наверное, были правы. С таким псом мне не справиться, потому что нужно работать ежедневно, чтоб получить хоть приблизительно такое же уважение и послушание, а у меня времени от репетиций и работы остается всего ничего. Это пока щеночек хорошенький, маленький, спит у моей кровати на матрасике, но очень быстро он вырастет и станет гораздо сильнее и тяжелее меня (Коба весит почти восемьдесят килограммов, а Джамал сказал, что Вели будет крупнее отца), и если я не смогу стать лидером сразу, то, скорее всего, нас с ним ожидает печальное будущее. А еще дома ждет обаятельный разгильдяй Митька, любящий весь мир подобранец из чистокровных дворян, считающий нас с мамой исключительно своей собственностью. Понравится ли это «гордому сыну кавказских гор»? И вот как быть? Расстаться с моим Хранителем я была совершенно не в силах. Сидя на одной из колод, которые батоно Джамал использовал в качестве табуреток, я печально обоняла дивный аромат почти готового шашлыка и чуть не плакала. Идти за стол в таком настроении мне было стыдно, наши тут же заметили бы, что я включила заднюю. Понимаете, он всегда появлялся именно в тот момент, когда больше всего был мне нужен. Откуда он всё знал? Костя ведь не делал никаких попыток к сближению, у него просто не было возможности хоть немного ко мне приглядеться. Я и до сих пор не нашла ответа на этот вопрос, хотя прошло больше тридцати лет. Мне было почти семнадцать, ему – целых тридцать два (Агееву, которого я для себя назначила папой и относилась к нему как к папе, исполнилось тридцать шесть), между нами беспощадно пролегла Костина взрослая жизнь, но начинающая просыпаться женская интуиция говорила мне, что этому необыкновенному человеку я отчего-то небезразлична. Было прекрасно и страшно, и ни секунды из тех пятидесяти трех дней (да, я каждый из них отметила в настенном календаре), которые уже прошли рядом с Костей, и тех, которые были еще впереди, я не отдала бы ни за какие блага. – Тяжкую думку думаешь, Ло? Осознала масштабы? Ничего, ты пока люби Вельку своего, расти, воспитывай и радуйся ему, а проблемы будем решать по мере их возникновения. И решим. Веришь мне? Верю ли? После мамы и Агеева Костя был третьим человеком, который мог бы, подведя меня к краю Гранд-Каньона, предложить прыгнуть вниз, утверждая, что ничего плохого не случится, что я не упаду, а взлечу, например. И я прыгнула бы, ни на миг не усомнившись. Именно Костя раз и навсегда поселил во мне уверенность: внимания и любви стоит только тот мужчина, который абсолютно естественно воспримет твои трудности как свои собственные и незаметно подставит плечо. Мы еще погуляли по долинке, посмотрели на белых и черных овечек, поиграли с ягнятами, понаблюдали, как батоно Джамал что-то делает возле ульев, которые стояли чуть в стороне, в роще каштанов – а Коба издалека приглядывал за нами. Особенно за огромным Агеевым. Наш хозяин рассказал, почему у взрослых собак и у щенков так низко купированы уши. Оказывается, в горах отару подстерегают волки и шакалы, а Коба и все остальные – настоящие грузинские волкодавы, древний род охранников и пастухов. И они сражаются с волками (шакалы трусливо убегают, им с огромными псами не справиться, мелковаты), битвы бывают и смертельные. В бою уши – уязвимое место, волк легко может вообще оторвать собачье ухо. Как останавливать кровопотерю, как в горах лечить возможные последствия битвы? Вот потому щенкам в первые семьдесят два часа жизни ушки и режут, коротко, остатки хряща зарастают и прячутся в густой шерсти, а голова собаки становится похожа на шар. Мы уезжали уже к вечеру, нагруженные мясом, сыром, медом в сотах и в банках, молодым фундуком и каштанами. А наш гостеприимный хозяин получил приглашение на представление и пообещал приехать вместе с женой. Дома Вели, спавший у кресла-качалки Фиры Моисеевны, кинулся ко мне так, будто я вернулась из рекрутчины и отсутствовала двадцать пять лет, а не десять часов. Он восхищенно всхлипывал, лизал мне лицо и руки, отчаянно махал хвостиком и втягивал кожаным носишкой родные запахи. Подозреваю, что я здорово пахла пастбищем, медом и даже овечками. Может, он и отца своего почуял, не знаю, но очень интенсивно тыкался мне в колени и нюхал, нюхал. Я гладила широкую спинку и думала о том, что очень скоро этот ласковый комок шерсти превратится в грозного зверя, волкодава, воина и охранника. Но это будет потом, а до «потом» мы что-нибудь придумаем – Костя ведь пообещал. 29. Пассионарии Сентябрь в Сухуме оказался таким же прекрасным, как и август. Даже еще лучше. Солнце стало ласковым, а море по-прежнему было таким же теплым, как летом. Каждый день я просыпалась, уже согретая мыслью: мы надолго останемся в этом чудесном городе с этими гостеприимными, славными людьми. А впереди еще столько теплых дней, столько ночных купаний, столько мест, в которых мы пока не побывали, – счастье же! В одну из суббот на вечернее представление приехал батоно Джамал с супругой. Двое сыновей почтительно высадили родителей из машины, вытащили из багажника здоровенную корзину с инжиром и фундуком, отнесли ее в кабинет Барского и уехали, а я проводила почтенную пару в директорскую ложу и побежала гримироваться и одеваться – через двадцать минут будет первый звонок. В вагончике у себя с нежностью думала о стариках: батоно Джамал надел праздничный костюм с внушительным иконостасом из орденов и медалей на груди, до синевы выбритые щеки подпирал крахмальный воротничок белоснежной рубашки, о стрелки на брюках можно было порезаться, а его скромная большеглазая жена уложила толстенную косу в какой-то необыкновенной красоты узел (я рассмотрела это великолепие под тончайшей шелковой косынкой). На блузе калбатоно[50] Нино я заметила синий орден – «Материнскую славу II степени». Эта маленькая женщина вырастила восьмерых детей. Восьмерых! И, судя по возрасту внука Алика, его отца она родила в войну, а может, и не одного его. И такая деталька: на ногах пожилой женщины были новенькие чешские туфли, – моя мамочка хотела именно такие, но ее тридцать пятый размер почему-то не завезли, – и я порадовалась тому, что эти заслуженные люди пришли к нам в цирк, одевшись как для настоящего праздника. Конечно же, все представление (снова полный аншлаг, между прочим) мы с Давидом Вахтанговичем наблюдали за нашими гостями. В ложе сидели уже привычные чиновники с супругами и детками, но два лучших места в первом ряду занимали Джамал и его Нино. И Джамалу, похоже, это очень нравилось. Агеев сказал мне за форгангом: – Наши-то какие гордые сидят, ты погляди. У батоно Джамала плечи расправлены так, как будто бурка под пиджаком надета. Как они смотрели представление! Детский восторг, неподдельное изумление, восхищение, радость, уважение – я любовалась стариками, и мне хотелось, чтоб наши работали еще лучше. Для них персонально. А уж когда сначала Володя, а потом и Костя, отработав номер, преподнесли букеты, которые вручили им зрители, калбатоно Нино, ее муж и вовсе засиял, а она зарделась словно девушка и спрятала лицо в охапку цветов. После представления бебиа[51] Нино проводили в машину, которая уже ждала у входа, а Джамал зашел на конюшню – там играл с собаками Алдоны наш Мцвели. Старик одобрительно покивал головой и достал из кармана кулек с чем-то. Это что-то тут же было высыпано в миску Вели, и тот мгновенно слопал угощение. Мне показалось, что батоно Джамал угостил щенка очищенными семечками. Но нет. – Это пчелиная детва, личинки, перга там еще, прополиса немножко, ну и медку чуток, сладенько ему. Они у меня все такое едят, как от материнской титьки отлепляются. Может, потому и здоровенные вырастают? Потом Костя мотался к батоно Джамалу регулярно. Отвозил в горы лекарства, передачи от сыновей, а привозил лакомство для Вели и корзинку с гостинцами от славного старика. Забегая вперед, скажу, что Мцвели к году весил почти девяносто килограммов. Впрок пошло. Дни стояли совершенно чудесные, и в выходной вдруг заскучавший Сашка Якубов уболтал нас поехать по всяким красивым местам, взял у инженера Инала ключи от машины, и мы стали собираться. Володя на этот раз был занят – к нему приехал друг, Ирка давно уехала, но зато Рита Бакирева пожелала составить нам компанию. А тут и ларчик сам собой открылся: к окончанию погрузки провианта и напитков Чингачгук привел прехорошенькую девочку Машу (ту самую, с которой мы катались на катамаране, помните?) из кордебалета, за которой он, оказывается, легонько так ухаживал. Может даже, и с дальней перспективой, потому что многие парни предпочитали жениться не на цирковых артистках (если не работали в одном номере с будущей женой), а на танцовщицах. Некоторые вообще брали в жены девочек «с той стороны манежа», как говорили цирковые старики. То есть к цирку вообще отношения не имевших, как Татьяна, жена дрессировщика медведей Забукаса, например. Объяснение простое: жена ездит с тобой как хозяйка дома, пусть временного, но настоящего дома, и как мать детишек, а не уносится туда, куда забросит ее цирковой конвейер. Ты в Сочи, а она – в Свердловске, ты в Новосибирске, а она – в Киеве, видитесь вы три раза в год, когда повезет в одну программу попасть, да в отпуске еще разок встречаетесь. Перед нашим отъездом к Фире Моисеевне приехала в гости тетя Тая, которая за столько лет жизни в Сухуме уже получила представление о почти всех здешних красотах. Она и посоветовала нам взять курс на Ткварчал, очень красивый город шахтеров. Бывшую наездницу горячо поддержал директор Барский, сказав, что вот и прекрасно, мы как раз завезем пригласительные в местный исполком, куда он, Барский, сейчас же и позвонит. Я взяла на руки Вели, Маша села рядом с нами на заднее сиденье, Рита заняла место рядом с Якубовым, довольный Витька уселся позади Кости на «Кавасаки», и экспедиция выдвинулась на поиски приключений, как провидчески выразился Сашка. Город оказался небольшим, но действительно сказочно красивым. Со всех сторон его окружали горы, Ткварчал, как затейливая мозаика, лежал на дне огромной зеленой чаши, куда вела единственная дорога, петлявшая между гор. Бежевые, розовые, терракотовые трех- и пятиэтажные дома с красивой лепниной террасами поднимались вверх, а на улицах росли молодые кедры вперемежку с пальмами. Мы быстро нашли монументальное здание горисполкома, отдали секретарю председателя пригласительные и спросили, чего бы посмотреть в окрестностях. Девушка посоветовала съездить в Верхний город, покататься на канатной дороге и заглянуть в Акармару, поселок неподалеку от города, – там есть целебные источники и просто очень красиво, сказала она. Нигде больше я не видела такого количества улыбающихся лиц. Люди на улицах были веселы, очень радушны и охотно объясняли нам, как лучше всего проехать в эту самую Акармару. Было ощущение, что нас тут знают и рады нам. Мужчины абсолютно не стеснялись спросить у Кости, что это за мотоцикл, осмотреть «Кавасаки» и пощупать, справиться о характеристиках и выслушать ответ, уважительно хмыкая при сакраментальном словосочетании «тысячекубовый двигатель». Добрались. Городок лежал внизу, напоминая россыпь разноцветных кристаллов на бархатной изумрудной подушке, вокруг нас были горы, поросшие лесом, справа – полянка. А дорога уходила куда-то дальше, туда, наверное, где слышался шум реки. Мы хотели есть, Вели хотел есть, писать и пить, потому решили сделать привал. Расстелили покрывала, ребята сложили из камней мангал, мы с Машей и Ритой накрыли стол, Ковбой разлил сухое вино из последней корзины подарков батоно Джамала (мне, как всегда, обидно налили лимонад), поставили жариться мясо. Настроение у всех было преотличным, но тут вернулся из разведки на местности Костя: – Народ, дальше офигенно красиво! Но самое главное – там невероятный мост, который уходит куда-то в заросли. Поехать по нему нельзя, он железнодорожный, и наша дорога сворачивает в сторону от него, но какая же красота буквально в трехстах метрах отсюда… Зерно его слов упало на благодатную почву: выпив пару стаканов сухонького, Якубов принялся уговаривать нас сходить к мосту, а потом вернуться к столу, доесть мясо и двигаться дальше. И мы согласились. Оставив сытого и уже сонного Вельку спать в машине с опущенными наполовину стеклами, затушили огонь и пошли по лесной дороге. Они роскошно смотрелись вместе, Саша и Маша: оба невысокие, великолепно сложенные, он – смугло-загорелый, и она, вся какая-то персиково-розовая, с пышным хвостом русых волос. Мне было радостно на них смотреть, но совершенно не нравилось, что и Костя тоже смотрит на легкую фигурку Маши. Ну и что, что мы идем позади них и Троепольскому, если честно, смотреть особо некуда больше, потому что вокруг только лес? Лес – тоже красиво, почему бы не посмотреть по сторонам? Так вот, сухое вино, солнечный денек, молодая силушка, бедовая головушка, красивая Маша рядом – пазлы сложились, адреналин смешался с допамином, и этот коктейль, видимо, бабахнул в бубен Якубову нешутейно. Мост оказался даже чудеснее, чем мы могли представить: он едва заметно изгибался в горизонтальной плоскости над горной речкой, опираясь на три огромные арки, а на противоположной стороне ущелья скрывался в тоннеле, который виднелся в горе. Очевидно, это и был тот необыкновенный кривой мост, по которому, как нам сказали в городе, из шахт возили уголь на железнодорожный вокзал Ткварчала. Конечно, мы пошли по нему, шагая прямо по шпалам. Все как раз были на самой середине и спорили, сколько десятков метров до камней на дне реки, – бирюзовая вода внизу была очень прозрачной, и мы хорошо видели огромные валуны, – когда я услышала обморочное «ааахххх» Машки. Сумасшедший Якубов стоял на перилах моста. И даже, дрянь такая, не покачивался. Стоял себе, как на родном манеже. Спиной к пропасти стоял, и физиономия у него прямо сияла от кайфа! Не в мягких чешках с кожаной подошвой, натертой магнезией, чтоб не скользила, а в обычных кедах стоял, гори оно все огнем… Мне уже бывало страшно к тому моменту. Вспомнить хотя бы пожар в городе, откуда мы приехали в Сухум – проплешина от ожога на моей голове так и не заросла. Да и потом случалось всякое, но вот такого чистого, не приправленного никакими больше эмоциями – тьмой, отвращением, горем, – такого абсолютного ужаса, что парализовал меня напрочь на мосту, я не припомню и сейчас. Все остальные тоже боялись пошевелиться и вякнуть – наша скульптурная группа из пяти соляных столбов таращилась на несчастного сумасшедшего Якубова в гробовом молчании. А он повернулся на девяносто градусов на этих долбаных узеньких перилах и спокойно пошел вперед, балансируя руками. Я еще в первый день нашего знакомства слышала от Витьки Ковбоя, что Сашке страх неведом. Вот просто неведом, и все. Ему было совершенно наплевать на десятки метров пропасти, на валуны внизу, которые не оставили бы ему ни единого шанса, случись что. Речка быстрая, но мелкая – сентябрь, неоткуда в горах снегу взяться, а дождей давно не было, и воды, чтоб упасть в нее и выжить, тоже почти не было. Мы приросли к шпалам, а Якубов шел себе спокойно, ничуть не напрягаясь, даже красуясь слегка, и прошел так метров десять. Потом ему надоело, и он спрыгнул на мост. Тут мы обрели речь и способность двигаться. Костя в три прыжка подлетел к герою-высотнику и мощной оплеухой сбил его с ног, в крайне непарламентских выражениях объясняя, кто Якубов такой, и что он может сделать со своей жизнью, но только не при нас. Витька орал, что Якубову надо лечиться, Маша разрыдалась, а Бакирева, сначала схватившись за сердце, отдышалась и выдала такое, что я чуть под мост не провалилась – Рита наизусть знала так называемый «большой Петровский загиб». Очень, очень матерный, разумеется. Как же отреагировал наш герой? Он улыбнулся во всю пасть и растерянно протянул: – Ну вы чего-ооо, люди? И столько было в этом искреннего недоумения, что я сразу поверила: не врет Ковбой про него. Якубов и впрямь не знает страха. С его точки зрения, не произошло ровно ничего экстраординарного, он не понимал, почему заурядный выпендреж («трючок», как он потом назвал этот кошмар) вызвал у нас такой шквал эмоций. – Ты безнадежен, – махнул рукой Костя. – И когда-нибудь, Сашка, это плохо закончится, потому что сейчас мы наблюдали проявление тяжелой адреналиновой зависимости. Ты хоть отдаешь себе в этом отчет, пассионарий ты чертов?