— Конечно, — улыбнулась соцработница. — Ну так как, согласны? — Да, согласна! — выдохнула кхмерка. — Только… А муж?.. — А он у вас кто по профессии? — Строитель. И кладовщик. — Давайте с ним свяжемся, для него в интернате тоже найдется работа, — предложила имперка. — У меня нет телефона, мы все продали, телефоны тоже… — понурилась Бофа. — Ничего страшного, — заверила Майа. — Как его зовут? Какой у вас адрес? — Юн Хан, — ответила женщина и назвала адрес. — Найдите этого человека через дроидов, — повернувшись влево, велела неизвестно кому соцработница. — И дайте связь. Не прошло и пяти минут, как на стене засветился голографический экран, на котором появилось удивленное лицо мужа Бофы. Увидев жену, он явно удивился еще больше, что выразилось в подергивании губ. — Здравствуйте, уважаемый Юн Хан! — наклонила голову Майа. — Я имперская социальная работница. Ваша жена обратилась к нам по поводу детей. Мы предложили ей такие вот варианты. И озвучила их. Кхмер задумался, нахмурив лоб, все это казалось какой-то невозможной сказкой. Им готовы просто так подарить сорок тысяч рублей⁈ Невозможно! К тому же, не хотелось быть кому-то обязанным. А вот работа — это очень даже здорово. — Хорошо, жена станет воспитательницей, а мне кем быть? — наконец поинтересовался он. — Вы ведь работали кладовщиком? — вопросом на вопрос ответила соцработница. — Да, работал, — подтвердил Хан. — Это примерно такая же должность. Вы станете заведующим хозяйством интерната. Будете выдавать нужное по требованиям воспитателей и директора, если оно есть на складе. А если нет, то заказывать в распределителе. Ну и следить за тем, чтобы все работало, как следует. В помощь вам будут выделены дроиды, способные выполнять любые работы, так что с этим проблем не возникнет. Кстати, а почему вы сразу, как потеряли работу, к нам не обратились? У нас работы всегда хватает! — Да слухи о вас уж больно страшные ходят… — покраснел кхмер. — Просто побоялся… Кто бы мог подумать, что вы к людям так хорошо относитесь?.. Кстати, а можно спросить?.. — Спрашивайте. — Сутенеры, которые до вас скупали детей, куда-то все разом подевались. Исчезли, словно их никогда и не было. И борделей подпольных не стало. Это вы сделали? — Да, это мы, — с легкой улыбкой подтвердила Майа. — Твари, способные насиловать детей, права на жизнь не имеют. Таковы наши законы. — Правильно! — выдохнул Хан, вспомнив, как бандиты вынудили соседей продать двух девочек еще до прилета имперцев. — Туда им и дорога! Немного помолчав, он спросил: — Значит, вы нас всей семьей берете? — Да, — кивнула соцработница. — Мы очень много детей выкупили. И далеко не все их так любили, как любит ваша жена. Безразличным мы ничего не стали предлагать, просто заплатили и забрали малышей. Причем, в основном, это девочки. Опять будет у нас перекос с женским полом. Ну да ничего, мы к этому давно привыкли. На Ирине вон женщин вообще вдесятеро больше, чем мужчин, и ничего, живут, любят, растят детей. Да, там бывают семьи, в которых и по двенадцать жен, но ничего страшного. — Двенадцать жен⁈ — чуть не вывалились из орбит глаза Хана. — Знаете, мне их мужей жаль, не представляю, каким половым гигантом надо быть, чтобы их всех удовлетворить. — Справляются как-то, — весело хихикнула Майа. — У нас многое совсем не так, как на Земле. Ничего, привыкнете. — А интернат не на Земле? — встревожилась Бофа. — Нет, на Лейте, — отрицательно покачала головой соцработница. — На большом острове Ивария, там круглый год лето, и не особо жарко, где-то около тридцати градусов по Цельсию. На южном побережье курорт, а северное все отдано интернатам. Думаем еще на Владии организовать несколько десятков, там тоже климат чудесный. — Но… — растерянно протянула женщина. — Да какая разница, на какой планете? — строго посмотрел на нее муж. — Работа есть, зарплата будет, а остальное приложится. Мы согласны! — Вот и хорошо, — снова улыбнулась Майа, пододвинув пачку купюр Бофе. — А это возьмите, как аванс. Соберитесь, завтра в шестнадцать часов за вами прилетит флаер, сядет прямо у вашего дома, предупредите соседей, чтобы не беспокоились. — Спасибо… — сквозь слезы пролепетала женщина, неуверенно беря деньги. — Мы… Мы будем готовы! Да благословит вас Гаутама Будда! С этими словами она встала, низко поклонилась, собрала детей и покинула кабинет. Соцработница проводила ее задумчивым взглядом. Надо же, никто и не думал, что объявление о покупке детей даст такой великолепный результат. Главное, что среди женщин, пошедших на это от безысходности, найдено больше десяти тысяч воспитательниц для интернатов, причем искренне любящих детей. А остальные, которые хотели просто избавиться от своих отпрысков, получили свои деньги, но были внесены в серый список. В итоге имперские интернаты пополнились почти двумя миллионами воспитанников. Правда, около девяноста процентов из них девочки, но это имперцев совершенно не волновало. Главное, что их вырастят настоящими, крылатыми душой, стремящимися к небу. А что женщин опять будет больше, так к этому давно привыкли и приспособились. Ничего страшного. * * * На кухне питерской квартиры собралась невеселая компания либеральных интеллигентов, всегда считавших себя солью нации. Однако новая власть считала их, наоборот, дерьмом, и ни во что не ставила. Причем лучших из лучших имперцы, будь они трижды прокляты, сослали на свою паскудную Саулу, а остальные после этого предпочли молчать в тряпочку. Да и не могли они больше выступать, им не оставили такой возможности, всех присутствующих еще в первый месяц оккупации включили в серый список, и они больше не могли опубликовать ни одной статьи, да даже ответить на комментарий права не имели. От них интернет ничего не принимал, с какого бы компьютера или телефона они ни пытались это сделать. Бумажные письма и разговоры на кухнях — вот и все, что им осталось. — Ну и что нам теперь делать? — нервно спросила Алевтина Семеновна, в далекой молодости балерина и роковая женщина, а сейчас сухощавая старуха, все еще уверенная в собственной неотразимости. — А что тут сделаешь? — язвительно поинтересовался Федор Ильич, экономист и тайный либертарианец. — У нас выбили из рук все рычаги воздействия на общество. Даже слухов не запустишь! — Наши предки вполне обходились без интернета, но все равно смогли разрушить проклятый совок, — возмутилась женщина. — Именно посредством запускаемых слухов! — Вам очень хочется на Саулу? — невинно поинтересовался третий собеседник, журналист Кирилл Шмаков, хотя на самом деле Шапиро. — Я вот туда как-то не спешу, посмотрел в интернете, что это такое. Наши дорогие коллеги там и сами такой ад друг другу устраивают, что у меня слов для описания не хватает. — Вы лжете! — возмущенно взвизгнула Алевтина Семеновна. — Клевещете на достойных, уважаемых людей, пострадавших от тирании! — Да кто вам мешает самой посмотреть трансляции с Саулы? — усмехнулся журналист. — Их сотни и сотни, причем из разных поселений, мужских и женских. Задайте в голосовом поиске, вам множество ссылок выдадут. Записи оттуда транслируются, а при открытии врат в Снегиревске и прямая трансляция идет. Достаточно часа просмотра, чтобы ни в коем случае не захотеть туда попасть. — Это действительно так страшно? — тихо спросил экономист. — Вы не представляете, насколько, — помрачнел Кирилл. — Причем кошмар создали не имперцы, а сами ссыльные. Имперцы всего лишь предоставили жилье, самое необходимое для жизни и инструменты. Но среди наших коллег быстро нашлись сволочи, сбившиеся в банды и начавшие терроризировать остальных… Там такое творится, что с ума сойти можно… Он нервно поежился и продолжил: — Так что я не рискну высказывать крамольные мысли за пределами кухонь. Я туда не хочу! Жаль, что засветился и попал в серый список, а то бы завербовался и улетел колонистом на другую планету, а там бы получил гражданство и долгую жизнь. И на хрена мне сдался этот ваш либерализм? Что он мне принес, кроме неприятностей⁈ Ничего! — А свобода? — зло выпрямилась бывшая балерина. — Нужно бороться за свободу от тирании! — Вам нужно, вы и боритесь! — отрезал журналист. — А с меня хватит! Я завтра пойду в имперскую канцелярию и спрошу, что я должен сделать, чтобы меня исключили из серого списка! — Тише-тише, — постарался успокоить спорщиков экономист. — Вот, выпейте лучше, не хватало нам еще между собой ссориться, нас слишком мало осталось. Сталинские времена пережили, и имперские переживем. Фигу в кармане никто не отменял. — Да? — неприятно усмехнулась Алевтина Семеновна. — Фима Кольцов, хороший мальчик, вы его знаете, он несколько толковых фильмов снял, от которых быдло плевалось, именно так и решил. Принес в канцелярию проект нового фильма, там, как обычно, Совок изображен мрачной тюрьмой, энкаведешники — зверьми. В общем, правильная, наша повестка. Думаете, ему позволили снимать? Сейчас! Его в черный список внесли! Сказали, что за оскорбление всего святого для русского народа. Это энкаведешники со Сталиным — святое⁈ У меня слов от возмущения нет! — Дурак этот ваш Фима! — хохотнул Кирилл. — Вы что, не смотрели имперских фильмов? Они же приторные! Похабень худшего вида. Все гером в них светленькие, добренькие, чудесненькие, все только за дело переживают, чисто любят и так далее. И тем, кто такое снимает, ваш протеже решил подсунуть свою фигу в кармане? Точно дурак. Посмотрел сперва хотя бы, что снимают в империи, чтобы быть в курсе дела. — Там все хуже, — скрипнула зубами бывшая балерина. — Намного хуже. Фиме заявили, что ни один из обласканных старой властью киношников больше никогда и ничего снимать не будет. Мало того, все их старые фильмы изъяты из оборота, их сейчас даже в интернете не найти. Там только эта, как вы выразились, имперская сладкая водичка. Да старые совковые фильмы. — Похоже, вы не понимаете, что происходит, — нахмурился журналист. — И что же? — Идет полная зачистка информационного пространства от чуждых империи идей. Мне недавно рассказывал приятель, модный писатель, хотя вы его вряд ли читали. Ему позволили оставить в доступе первые произведения, наивные, где еще была вера в людей и тому подобная чушь. Потом человек повзрослел и начал писать уже жизненную правду. Так эти книги изъяли из всех библиотек, онлайновых и обычных, и заявили, что никому не позволят пропагандировать эгоизм и преклонение перед чуждыми, либертарианскими идеями. — Если так и дальше пойдет, то через одно-два поколения наша молодежь станет копией имперской… — сразу дошло до Алевтины Семеновны, дурой она никогда не была, только истеричкой. — Да о чем речь, всего полгода интенсивной накачки через интернет, телевидение и фильмы, и даже ребята из нашего клуба начали сомневаться в либеральных ценностях! Если мы что-то не сделаем, то потеряем их, а они — наше будущее! — Нет-нет! — выставил ладони перед собой Кирилл. — Я это понимаю не хуже вас, но не полезу. Имперцы доказали свою безжалостность. Либерализм — запрещенная на Земле идеология, за ее популяризацию — пожизненная ссылка. Я уже говорил, что не хочу на Саулу. Посмотрите пару репортажей оттуда, вам тоже не захочется. Мне плевать на любую идеологию, главное самому хорошо устроиться. Да-да, не делайте такие лица. Будто вы своей выгодой не озабочены. Пора понять, что мы проиграли. Потому я завтра иду в канцелярию. Может, смогу оказаться новой власти полезным, и меня простят. Хватит, за свой дурной язык я уже достаточно наказан, чтобы еще и усугублять. — Как хотите, — поджал губы Федор Ильич. — Раз вам безразлична свобода, то вас никто не держит! — Вот именно! — выпрямилась и поджала губы бывшая балерина. — Мы будем бороться против тирании. Убирайтесь к вашим чертовым имперцам! Журналист пожал плечами, встал, оделся и ушел, бросив на прощание: «Идиоты!». А оставшиеся двое проводили его суровыми взглядами и принялись обсуждать свою будущую борьбу за прекрасную, величественную свободу, не понимая, что это свобода от совести, чести и всего человеческого. * * * Леонид устало посмотрел в окно. Ему предстояло новое собеседование. Точнее, на самом деле это было не собеседование, а вполне себе допрос, но называть его так смысла не имело, тогда бы нужные люди просто попрятались, ведь у каждого морского волка рыльце в пушку, каждый, пусть даже по мелочи, но возил контрабанду. Они ни знали, что мелкие грешки имперцев совершенно не интересуют, и могли подумать, что угодно. Тем более, опустившиеся моряки, которых приходилось выискивать в притонах, дешевых кабаках и публичных домах, которых на Западе хватало — там, в пику империи, официально разрешили проституцию. Поиск моряков, видевших во время рейсов что-то необычное, длился уже третий месяц, но пока ничего не дал. Проверялись даже самые дикие слухи и байки, но неизменно оказывались именно слухами и байками. А уж их моряки придумывать горазды. Так что никакого результата не было. В дверь постучали, и в приоткрывшуюся щель просунулась небритая физиономия невысокого мужичка лет тридцати пяти на вид. Однако одет он был чисто и аккуратно, одежда была пусть и не новой, но выстиранной и даже выглаженной. — Можно? — спросил он и поздоровался на голландском языке. — Добрый день! — ответил Леонид. — Проходите, пожалуйста.