Издалека, с первого этажа послышались аплодисменты. – Ладно, я побежала. Концерт окончен, не нужно, чтобы нас видели вместе. – Давай, я чуть позже выйду. В общем, будь готова. Женщина ушла. Через минуту ушёл и мужчина. Мария их не видела, но догадалась, что это была жена Богдана Александровича. Кто был её спутник не известно. Мария задумалась. А что, собственно говоря, она услышала? Жена одного из сотрудников компании хочет сбежать с любовником. Странно и не современно. Почему бы просто не развестись? Мария пожала плечами своим мыслям. Ну и ладно. Их дело. Ребёнок Бероева не сын ему – ну и что делать с этой информацией? К работе это отношения не имеет. А сплетни разносить нет никакого желания. Неприятно, конечно, что стала невольно посвящена в интимные подробности одного из сотрудников. Но. Рот на замке. Никого это не касается! *** В холле Богдан почти столкнулся с женой. – Ты приехала... Мы уезжаем! – резко и категорично заявил, направляясь к выходу. – Как уезжаем? Я только зашла! – пыталась сопротивляться Кристина. – Откуда, кстати, ты зашла? – Богдан остановился и посмотрел жене через плечо, – ты же мне не навстречу попалась. – Я в туалет забежала. В такси рукой губы задела случайно, надо было помаду поправить, – на ходу сочинила Кристина и тут же быстро зашагала к выходу. Не дай бог, муж увидит, что следом появится Выхляцкий. Сейчас никакие проволочки не нужны. "Не удивительно, что об губы свои раздутые уже руками задеваешь. Красавица чёртова!" – агрессивно подумал о жене Богдан, но сдержался от высказывания вслух. Пропустил супругу вперёд и словно впервые её увидел: даже переодевшись в более скромное из своих нескромных платьев, она выглядела крикливо. Слишком длинные ногти. Слишком большие губы, слишком яркий макияж, слишком, слишком, слишком... Не любящая собственного сына, не интересующаяся ничем, кроме собственного рестайлинга. Как, когда, кем она стала? Неужели она стала... собой? А в это время женщина, умеющая любить, женщина, с которой можно говорить обо всём на свете и знать, что она всё понимает, женщина, в теле и душе которой нет ни грамма фальши, которая сводит с ума одной своей улыбкой – эта женщина сейчас улыбается другому. И он держит её за руку. А с ума сходит сердце Богдана... Глава 51 Марго, в роскошном изумрудном платье, с изящно-небрежной причёской кружит в вальсе с Эткиндом. Тот шепчет ей какие-то пошлые гадости, целует в ушко, шею, а Марго хохочет. Ярко-красные губы, демонически прекрасные глаза... Марго, Марго, ты ли это? Марго с прищуром, с вызовом смотрит на Богдана – мол каково тебе? А как ты хотел? Эткинд смело изучает руками тело Марго. Её плечи, спину, бёдра... Марго изгибается в ответ на его ласки. Это уже не вальс, это неприкрытая страсть. Марго, Марго, каждый раз, как я вижу тебя – я тебя теряю. Теряю бесконечное множество раз... Что я наделал, Марго... Маргарита небрежно вскидывает руку к причёске, достаёт шпильку и в то же мгновение волны огненного моря волос вырываются на свободу. Ты свободна Марго, ты вольна жить своей жизнью. Так мне и надо, что потерял тебя... Богдан очнулся в холодном поту. У каждого свой кошмар. Его кошмар – это Марго в объятиях другого. *** Кристина исчезла, оставив записку. Богдан поймал себя на мысли о том, что ощутил облегчение. Шок, гнев и тут же облегчение, если совсем точно. Столько лет... зачем? Егор был прав. Искалечил всем жизни: Маргарите, себе, Кристине. На последнюю даже злиться сейчас не получалось – одна благодарность за то, что сама ушла. Глупая, пустая женщина... Как он мог откликнуться тогда на её примитивную безынтеллектуальную сексуальность? Почему не хотел замечать её усиленное апгрейживание в образ элитной проститутки? Оплачивал беспрекословно все её хотелки? Как зазомбированный, мозг Богдана выдавал установку: "У тебя всё хорошо! работа, жена, ребёнок. ты успешный, ты победитель, ты чемпион, царь горы. Всё хорошо! У тебя всё хорошо!" Это ведь так страшно: признаться самому себе, что твоя жизнь складывается далеко не так, как хотелось, что рядом – не тот человек, что гонка по карьерной лестнице не приносит удовольствия, а лишь выглядит целью ради цели. Всё не то. Всё ненастоящее. Начни думать об этом и сойдёшь с ума. Люди спиваются, лезут в петлю. Душа Богдана залезла в холодильник. Застыла. Отказалась чувствовать и думать об этом. О Марго, о своём ошибочном решении. Думать о Кристине хоть в каком-либо ключе было таким же болезненным прикосновением к правде. Вот он и не думал, не вникал. Откупался... Посмотрел на часы – скоро придёт Раиса, – помощница по уборке квартиры, – проснётся Артём и нужно будет отвезти его в садик. Как не пытался Богдан создать для малыша семью, но если дом построен без фундамента, если стены бумажные, а штукатурка – мишура наносная, то рано или поздно карточный домик рухнет. Кристина не минуты не была матерью. Богдан при всём отцовском чувстве долга не мог дать больше, чем физически позволяло свободное время. Но он тянулся к сыну, как к единственному лучу света, способному попадать в душу и сердце. Только с ним он становился, пусть и ненадолго, но тем Богданом, которого не знал никто. Может быть только двое знали. Те, которых сам вычеркнул из своей жизни. Артёмка, детским сердцем не перестающий любить холодную свою маму, тоже отогревался лишь в заботе отца. И сейчас, читая в записке ядовитую правду, Богдан не умирал, как фантазировала Кристина, а наоборот – оживал. Наказание достигло своего максимума. Всё. Всё ясно. Все пазлы сошлись. Вселенная поставила точку. Богдан несвязан отныне с Кристиной. А сын... Богдан сжал в кулаке клочок бумаги, извергающий языки адова пламени. А сын всё равно мой! Значит так должно было случиться. Моё наказание и его спасение. Не накосячь Богдан тогда, не прими тогда Кристинину ложь о беременности – как бы он жил безнаказанным? Как бы искупил вину? Что было бы с Артёмом, не пошли ему Вселенная отца в виде Богдана? Был бы вообще Артём сейчас на свете? Бероев не был заморочен эзотерическими взглядами, но неслучайность случайных событий не исключал. Некоторое время Богдан просидел в тишине. "Я ушла навсегда. Оформляй развод. Подавись своими деньгами, мне от тебя ничего не нужно. Но я у тебя всё же заберу главное – отцовство твоё проклятое. Артём не твой ребёнок. Я уже была беременна до того, как трахнула тебя, лох позорный! Оставайся в аду, сволочь! " Всё правильно. Всё справедливо. Богдан был абсолютно спокоен. Артём всё равно сын. Что изменилось? Ничего не изменилось. Наказание само по себе, сын сам по себе. Лох сам по себе. Всё верно. Богдан сидел не шелохнувшись. Ни одна мышца не дрогнула на его лице. Только в груди почему стало тесно, словно появилось что-то инородное. Боль метнулась в живот, тело обдало жаром. Богдан машинально посмотрел в зеркало платяного шкафа – с лицом творилось что-то странное: испарина, синий треугольник вокруг обескровленных губ. Нет, нет... Ерунда. Сейчас пройдёт.