— Простите, не могли бы вы сказать, что случилось с Робертом Мил… Полицейский прошел мимо. Я попробовала поговорить с другим. Этот детина посмотрел на меня так, как будто я оскорбила его своим вопросом, и тоже оттолкнул в сторону. В тот момент для полицейских было важно проявить себя на глазах у Мертона. Любой, кого инспектор благословит своим взглядом, мог бы получить повышение или — кто знает? — даже перевод в Лондон, когда придет его срок. Я здесь была совершенно не к месту. Но я хотела выяснить, что случилось с Робертом. Я больше не любила его, нет, но его судьба тревожила меня и теперь, потому что когда-то я его любила и он меня тоже любил, пускай только в самом начале. Крепкие руки полицейских, оборонявших дверь, едва справлялись с напором вопящих глоток, взъерошенных усов и алчных до новостей ушей. Я встала перед голодными репортерами, и тут произошла пугающая смена ролей: я задавала им вопросы, они были призваны отвечать. — Кто-нибудь может мне сказать, что случилось с мистером Мил… — Каково это — чувствовать себя бывшей любовницей убийцы? — выкрикнул один из газетчиков. И тогда страшная правда постепенно, слепым кротом, начала прокладывать себе дорогу в моей голове. — Вы что-нибудь знали?!! Вы были его сообщницей?!! Мисс Мак-Кари?! Это правда, что вы МЕДСЕСТРА?! Вы ухаживаете за больными преступниками?! Почему вы плачете, мисс Мак-Кари?! Вам жаль Убийцу Нищих?! МИСС МАК-КАРИ?! 9 Рукав. Вот что я увидела. Рукав форменного сюртука, который вытягивался как веревка или как сеть, словно бы обладая способностью изолировать меня от голосов и людей. Рукав тянул меня за собой. Он выволок меня из месива блокнотов и оглушающих разинутых глоток. — Оставьте ее в покое! — командовал обладатель рукава. — Оставьте ее в покое! Эту женщину ни в чем не обвиняют! Пропустите! На улице передо мной материализовалась полицейская карета. Держащий меня рукав заставил меня поднять голову. Я увидела лицо молодого полисмена со светлыми усиками. Он смотрел на меня с таким же презрением, как и все остальные, но в его взгляде все-таки было и понимание. — Он повесился ночью в своей комнате, гостиница «Павлин», в Пойнте… — Юноша говорил быстро и неприязненно. — Он оставил рядом с вашим письмом собственноручное признание, он сознался во всех преступлениях. Он жил в Лондоне, нанимался на поденные работы в порту — в море не выходил, вот почему он не хотел, чтобы вы его навещали. Инспектор считает, что он бродяжничал уже много лет, а ваше решение уехать из Лондона привело его в ярость — он решил, что вы его ненавидите из-за бедности. Он приехал в Портсмут за неделю до вас и принялся убивать людей, так похожих на него самого, — местных бродяг. Отправляйтесь домой и в следующий раз будьте осмотрительнее в выборе друзей. Рукав усадил меня в экипаж. Дверь закрылась. Я не могла понять только одного. Пожалуйста, я хотела уточнить… Собственноручное признание? Роберт почти не умел… 10 Кошмар повторился в обратном порядке. Дорожка, ведущая к Кларендону. Я захожу в холл. Не хочу ни о чем думать, как будто у памяти тоже есть спина и я не могу увидеть то, что осталось позади. Двигаюсь вперед на трясущихся ногах, без подсказок зная, куда я должна попасть, — зная задолго до того, как мистер Уидон (хочется верить, что не без сострадания) сообщает мне, что доктор Понсонби ожидает меня в своем кабинете. Что бы там со мной ни случилось — это пустяки, думала я. Пустяки по сравнению с тем, что со мной уже произошло. На сей раз доктор Понсонби пригласил меня сесть. На сей раз доктор Понсонби помнил, как меня зовут. Я больше не плакала. Я вообще ничего не чувствовала. Я погрузилась в эмоциональный хлороформ, это было почти приятно. Я смотрела, как Понсонби ходит взад-вперед (он не стал присаживаться), очертания его тоже были расплывчаты, нечетки, разбавлены моей анестезией. Время от времени я его слышала. — …долгие годы… мисс Мак-Кари, именно это я стремился поддерживать любой ценой! Потому что мы зависим от нашей репутации! Ой, я не хочу сказать, что это все, чем располагает Кларендон, но… мы здесь не заглаживаем морщины, не принимаем роды и не удаляем бородавки! Это частный пансион для нервнобольных, но уважаемых людей, из благородных семейств… Пока он говорил, я рассматривала свои руки. Совершенно верно. Я не ассистировала при операциях. Мое сострадание и мой опыт работы распространяются только на безумцев. В моем сердце находят прибежище только сумасшедшие и преступники. Я недостойна, во мне нет необходимости. Душевнобольные живут взаперти. Мистер Икс живет взаперти. Почему кто-то должен во мне нуждаться? Чем я на самом деле занимаюсь? Милосердием. Я — это только сострадание. И как однажды верно заметил мистер Икс, я ищу, кого бы пожалеть, чтобы люди вернули мне немного милосердия. Я нуждаюсь в чужой жалости! — …чего мы, повторяю, не можем допустить, поскольку на кон поставлено наше доброе имя. Поэтому вы должны собрать вещи и завтра ранним утром покинуть Кларендон. Без выплаты жалованья. И не ждите от меня рекомендательных писем. Откровенно говоря, будь на то моя воля, вы бы уехали прямо сегодня, однако мистер Икс… Это имя прозвучало как стук в дверь. Я тотчас вышла из спячки и посмотрела на Понсонби. — …отказался допустить, чтобы вы уезжали сегодня. Он хочет, чтобы вы уехали завтра. — Что? — прошептала я как будто во сне. — Вы меня вообще слышите? Мистер Икс тоже хочет, чтобы вы уехали, он не желает, чтобы за ним ухаживала женщина такого пошиба. Но вы покинете наш пансион завтра. Вы — не человек Кларендона. У вас нет никакого права именовать себя медсестрой, и я лично приложу все усилия, чтобы об этом узнало врачебное сообщество нашей страны. — (Я продолжала изучать свои руки, сложенные на коленях одна поверх другой. И думала об этих жестоких словах: «Мистер Икс тоже хочет, чтобы вы уехали».) — Кажется, судебного преследования вам удалось избежать… Утром у меня был разговор с инспектором Мертоном. Он сообщил, что, хотя ваш допрос являлся простой формальностью, сейчас можно считать почти доказанным, что вы ничего не знали о преступлениях этого изверга… Complex ignorantia![19] Дела сложились для вас удачно — я не хочу сказать, что совсем удачно, но все-таки удачно, потому что в противном случае вы бы уже сидели за решеткой! Да, в глазах закона вы себя спасли. Но в глазах уважающих себя джентльменов, достойных леди да и достоинства как такового вы получили свой приговор! Остается только очистить доброе имя Кларендона. А теперь будьте так любезны убраться с моих глаз. Я желаю, чтобы завтра на рассвете вас уже не было в этом доме. У меня все. Я осталась сидеть на стуле как дура, понимая, что малейшее дуновение ветра унесет меня прочь. 11 Меня одевали чужие руки, не мои. Они возникли передо мной, умелые и уставшие от повторения одних и тех же движений. Чужие глаза смотрели на меня в зеркало. Вот оно — мое лицо, мой нос картошкой, мой маленький, почти не существующий подбородок. Мои слишком близко посаженные глаза. Чужие руки в последний раз увенчали меня сестринским чепцом. Именно этого от меня и ждали. А потом я приступила к перемещениям. Я вышла из комнаты, прошла по коридору, миновала кухню, где миссис Гиллеспи украдкой взглянула в мою сторону, и холл, в который Гетти Уолтерс ввела меня в мой первый день и где она, кажется, решила оказаться специально, чтобы попрощаться со мной, одновременно улыбаясь и плача. Я превратилась в скандал. В несчастье. Это несчастье заключено в определенное тело, на которое все пялят глаза. Короткие медленные шаги. Руки сложены на животе, как будто я получила смертельную рану и истекаю кровью. Остановиться я не могла. Я поднялась наверх, как будто паря над ступеньками. Мэри Брэддок в это время шла вниз, она не сказала мне ни слова. Мистер Конрад Х. высунул голову в коридор, но, увидев меня, тотчас захлопнул дверь. Я, вероятно, заразилась от него паранойей: решила, что даже он все про меня знает. Я подошла к самой последней двери. Я ее открыла. И тогда наконец-то я остановилась. 12 Все здесь казалось прежним, но прежним уже не было. — Чувствуйте себя как дома, мисс Мак-Кари, — произнес голос из кресла. Но я ничуть не растрогалась. — Вы тоже, — ответила я. — Не беспокойтесь, сэр, я уеду завтра рано утром, как вы и пожелали. Могу я узнать, для чего я понадобилась вам сегодня? Слова давались мне с трудом, как будто я отхлебнула адской смеси у этого демона, который был моим — любовником, Энн, — спутником на протяжении нескольких лет. Но даже это не ранило меня так больно, как безразличие мистера Икс. — Я хочу, чтобы вы кое-что сделали, — сообщил он. — Я вас извещу. Завтра вы уедете. Чтобы не разреветься снова, я повернулась и притворилась, что занята уборкой. Это не так больно, думала я. Да, болезненно, но не чересчур, а если ты рассудишь здраво, Энни, то поймешь, что это самое разумное решение в отношении тебя, и так с тобой волен поступить любой — даже такой человек, как мистер Икс, пускай тебе в какой-то безумный момент и показалось, что ты можешь быть ему нужна и что он понимает тебя лучше, чем понимаешь ты сама. Но теперь на тебе клеймо. Ты давала пристанище и деньги Убийце Нищих. Ты предоставила свое тело и душу дьяволу. С этим не примириться даже мистеру Икс. Вполне разумно. Он заговорил со мной всего однажды — спросил своим обычным мягким тоном: — Вам пришлось очень тяжело в полицейском участке? — Немножко. — Там наверняка были и репортеры… — задумчиво прибавил он. — От «Портсмут ай» кто-то был? Вопросов задавали много? — Я дважды ответила утвердительно (того репортера я хорошо запомнила), и тогда он произнес как будто про себя: — Конечно, теперь они нуждаются в информации… Я не поняла, что он имел в виду. Больше мы не разговаривали. 13