Рома вздрогнул. Он не ожидал, что она скажет что-то еще. – Твое имя? – уточнил он. Джульетта кивнула. Она не смотрела на него и даже не моргала. – Дети в Нью-Йорке насмехались надо мной, – сказала она. – Они спросили, как меня зовут, и, когда я назвала им мое китайское имя, начали смеяться, повторяя его слоги снова и снова, как будто распевать их – просто уморительно. Ей тогда было пять лет. Рана от тех насмешек давно заросла, покрывшись толстой кожей и мозолями, но порой, в плохие дни, она все еще ныла. – Для Запада мое имя звучало слишком по-китайски, – с усмешкой продолжала Джульетта. Непонятно, откуда взялась эта усмешка, ведь ей сейчас совсем не весело. – Ты знаешь, как это бывает – а может, и не знаешь. Временное решение, предназначенное только для места, где тебе предстоит временно жить, но теперь эта временная штука въелась так глубоко, что от нее невозможно избавиться. Едва произнеся эти слова, Джульетта почувствовала, как к горлу подкатила тошнота, поскольку она сразу же осознала, что сказала слишком много. Ветреная современная девица Джульетта, чья миссия заключалась в том, чтобы помочь ей выжить на Западе, запустила в нее свои коготки так глубоко, что она уже не знала, где кончается личина и где начинается она настоящая – если от нее настоящей вообще что-то осталось. У всех ее кузенов – Розалинды, Кэтлин и Тайлера – имелись английские имена, поскольку так проще было общаться с многочисленными иностранцами, контролирующими Шанхай, но их китайские имена не исчезли, они оставались неотъемлемой частью их личности, и временами родственники обращались к ним, используя именно эти имена. Джульетта же всегда оставалась Джульеттой. Было душно. Они уже вошли во Французский квартал и шагали мимо рядов одинаковых частных домов со стенами, выкрашенными в яркие цвета, тонувших в зелени. Джульетта опустила свой воротник и скорчила гримасу, когда Рома сказал: – Джульетта… Пограничная линия между врагом и другом горизонтальная или вертикальная? Представляет ли собой эта граница широкую равнину, по которой надо брести, или это высокая стена? Стена, на которую нужно карабкаться либо снести ее одним мощным ударом ноги? – На этом мы закончили, не так ли? – спросила Джульетта. – Делай с тем, что мы узнали, что хочешь. Я уверена, что теперь, когда ты знаешь, что между Чжаном Гутао и Ларкспуром есть связь, тебе будет над чем работать. Она свернула налево, рассчитывая срезать путь и попасть на соседнюю улицу, пройдя через двор. Трава во дворе доходила ей до лодыжек и словно шептала: пройди здесь, по мне. И она шла, пока Рома не остановил ее, сжав ее плечо. Она с силой шлепнула по его руке. – Ты должен перестать вести себя так. – Мы еще не закончили, – сказал он. – Закончили. На этом все. Ближайший дом отбрасывал глубокую тень, Рома и Джульетта стояли ровно на линии разграничения: с одной стороны был сумрак, а с другой – свет. Рома смерил ее взглядом. – Ты все еще считаешь, что это какая-то хитрая затея коммунистов, да? – вдруг спросил он, понизив голос, как будто до него только что дошло, что, находясь на улице, им необходимо говорить как можно тише. В ярком утреннем свете было нелегко помнить о том, что их окружает опасность. Но достаточно одного неверного шага – достаточно не тому человеку посмотреть в окно и увидеть их вместе, – и у них обоих будут большие проблемы. – Рома, – холодно сказала Джульетта, – мы закончили наше сотрудничество… – Нет, не закончили, – стоял на своем Рома. – Одна ты не справишься с расследованием этого дела. Я могу сказать, что ты собираешься сделать, просто посмотрев на тебя. Ты воображаешь, будто тебе достаточно просто-напросто проникнуть в коммунистические круги с помощью ресурсов Алых. Джульетта сделала шаг в его сторону, щурясь от слепящего солнца, отражающегося в оконном стекле. – Ты ничего не понимаешь, – процедила она сквозь зубы. – Я понимаю достаточно, чтобы видеть, что в этой истории с Ларкспуром есть закономерность. Очнись, Джульетта! Ты не обращаешь внимания на эту зацепку просто потому, что тебе хочется прекратить наше сотрудничество и начать расследование в отношении других коммунистов. Но это ничего не даст. Ты находишься на неверном пути, и сама это знаешь. Его слова словно били ее наотмашь. Она с трудом могла дышать, не говоря уже о том, чтобы продолжать этот разговор, произнося слова сердитым сценическим шепотом. Как же она его ненавидит. Как ужасно, что он прав, что он вызывает у нее такую реакцию. И еще более ужасно то, что ей приходится его ненавидеть, поскольку иначе эта ненависть обрушится на нее саму, и ей останется ненавидеть только собственное безволие. – Ты не можешь этого делать, – сказала она, и в голосе ее прозвучала не злость, а печаль. – Ты не должен этого делать. Если она подастся вперед, то сможет подсчитать частички цветочной пыльцы у него на носу. Здесь слишком странная, пьянящая и пасторальная атмосфера. Чем дольше они стояли здесь – у этих жемчужно-белых стен, среди этой колышущейся травы, – тем более она уподоблялась змее, готовой сбросить целый слой своей кожи. Почему она не может заставить себя измениться – почему все непременно должно кончаться вот так? Рома моргнул, и его шепот стал мягче. – Делать что? Видеть меня. Джульетта отвернулась и обхватила себя руками. – На что ты намекаешь? – спросила она вместо ответа. – Почему тебя так интересует этот Ларкспур? – Подумай сама, – прошептал он. – Ходят слухи, что за эпидемией стоит Чжан Гутао, а создателем лекарства называют этого самого Ларкспура. Как же между ними может не быть связи? Джульетта покачала головой. – Есть между ними связь или нет, если мы хотим исправить ситуацию в корне, нам надо заниматься создателем этой заразы, а не создателем средства от нее… – Я не говорю, что у Ларкспура есть ответы на все наши вопросы, – поспешил поправиться Рома. – Я говорю только, что Ларкспур может помочь нам также добыть дополнительные сведения о Чжане Гутао. Я хочу сказать, что если Чжан Гутао откажется говорить, то есть и другой способ докопаться до правды. В этом есть смысл, – подумала Джульетта.. – Он… прав. Но Джульетта продолжала упираться. Ее мать когда-то сказала ей, что она даже родилась неправильно – ножками вперед – и что она никогда не ищет легких путей. – Почему ты так упорно пытаешься уговорить меня? – спросила она. – Почему ты не хочешь заняться этим Ларкспуром сам и просто распрощаться со мной? Рома опустил глаза. Похоже, его тянет к ней, похоже, он борется с этой тягой, но Джульетта сразу же выкинула эту мысль из головы. От мягкости и влечения – вот от чего она давно отказалась. Если Рома когда-нибудь опять проведет пальцем по ее позвоночнику, то только для того, чтобы найти самое лучшее место для удара ножом. – Послушай Джульетта, – выдохнул он. – Мы контролируем разные половинки Шанхая. Если я буду действовать в одиночку, то у меня не будет доступа на территорию Алых. Я не стану рисковать, отказываясь от возможности как можно скорее получить лекарство для моей сестры, просто из-за того, что между нами кровная вражда. Мы принесли достаточно жертв. Я не позволю ей забрать еще и Алису. Он снова перевел взгляд на нее, и во взгляде его читались одновременно грусть и ярость. Джульетте тоже было не по себе, она была в ужасе от того, что ей приходится противостоять распространению помешательства вместе с парнем, который четыре года назад разорвал ее на куски. Однако у нее болела душа за город, на который обрушилось это бедствие. Рома нерешительно протянул ей руку. – Пока все это не закончится, я прошу тебя только об одном: мы должны отказаться от ножей, пистолетов и угроз, пока опасность, нависшая над нашим городом, не минует. Ты согласна? Ей не следовало соглашаться, но он правильно сформулировал свою просьбу, упомянув спасение Алисы. Это было для него всем. Сколько бы они ни говорили о чудовищах и чудодейственных средствах, главное для него – это сделать так, чтобы она поправилась. Для Джульетты же главным был город. Надо добиться, чтобы ее люди перестали умирать. Хорошо, что пути, ведущие к достижению их целей, совпадают. Джульетта пожала его протянутую руку. И, похоже, они оба ощутили одно и то же – пробежавшую между ними ужасную искру. Впервые за четыре года ее кожа прикоснулись к его коже, и это произошло без злого умысла. Джульетта почувствовала себя так, будто она проглотила раскаленный уголь. – Пока все это не закончится, – прошептала она. Они дважды пожали друг другу руки, затем Рома перевернул обе их руки так, чтобы его рука оказалась внизу, а рука Джульетты наверху. Если между ними не может быть ничего серьезного, то может хотя бы это – мгновение, каприз, фантазия. Это длилось, пока Джульетта не опомнилась, не выдернула руку и не прижала ее к бедру, сжав кулак. – Тогда встретимся завтра, – решил Рома. Его голос звучал хрипло. – И начнем охоту на Ларкспура. Глава двадцать один Приклеив к лицу бесстрастное выражение, Кэтлин проскользнула на утреннее собрание коммунистов, пройдя мимо мужчин, охраняющих дверь. Она это умела – все замечать, но делать это незаметно для других. Она естественно сочетала в себе застенчивость и уверенность. Она научилась перенимать ужимки других и делать их частью себя. Она переняла манеру Джульетты вздергивать подбородок во время разговора, требуя к себе уважения, даже когда ей приходилось туго. А у Розалинды она позаимствовала манеру сутулить плечи, как та делала, когда их отец начинал одну из своих гневных тирад, чтобы выглядеть маленькой и чтобы он вспомнил, что она скромна и робка и перестал нападать на нее, даже если при этом на ее губах играла чуть заметная самодовольная ухмылка. Иногда Кэтлин бывало трудно вспомнить, что она это она, а не собрание зеркальных осколков, в которых отражается множество различных людей, причем каждый из них выходит на сцену именно тогда, когда его личность особенно хорошо вписывается в ситуацию. – Простите, – рассеянно сказала Кэтлин, протянув руку, чтобы протиснуться мимо двух коммунистов, поглощенных беседой. Они отодвинулись, не обратив на нее внимания и позволив ей продвинуться дальше, проталкиваясь сквозь толпу. Она понимала одно – надо продолжать двигаться, пока собрание не начнется, иначе она будет выглядеть здесь белой вороной. Собрание проходило в большом зале с высоким потолком, повторяющим контуры шатровой крыши. В другой стране это помещение могло бы быть церковью с витражами и толстыми дубовыми балками. Здесь же оно служило для свадеб иностранцев и мероприятий, которые устраивали богачи. Это парадокс, что сейчас его арендовали коммунисты. – Надо сделать дело и уйти, – пробормотала Кэтлин себе под нос, повторив те слова, которое незадолго до этого в их доме произнесла Джульетта. Когда Джульетта зашла к ней и Розалинде и попросила помощи, в ней ключом била энергия и она уже надевала пальто. – Неспроста среди коммунистов ведутся разговоры о том, что всю эту историю придумал какой-то гений из партии. Об этом не болтали бы, если бы не было доказательств. Если Чжан Гутао тут ни при чем, то доказательства будут указывать не на него, а на кого-то другого. Так что нам нужно искать именно их. Присутствие Розалинды требовалось в другом месте – в кабаре, где у господина Цая была назначена встреча с иностранцами, на которых надо было произвести впечатление и которым надо было показать Шанхай во всем его блеске. Впрочем, судя по ее виду, Розалинда и при другом раскладе не пожелала бы, чтобы ее отправили к коммунистам. А Кэтлин в общем-то не возражала. Как бы она ни старалась презирать шанхайские порядки, она с удовольствием погружалась в здешнюю суету. Ей нравилось чувствовать себя частью чего-то большего, даже если она была всего лишь блохой на теле гепарда, несущегося за добычей. Если она разбиралась в политике, то она понимала и общество. А если она понимает общество, она может адаптироваться к нему и манипулировать его законами до тех пор, пока у нее не появится возможности мирно жить своей жизнью. Как Кэтлин ни любила свою сестру, она не хотела жить так, как жила Розалинда – среди джазовой музыки и сверкающих огней. Ей не хотелось надевать костюм и пудрить лицо так, чтобы становиться белой, как лист бумаги, что каждый день делала Розалинда с презрительной усмешкой на лице. Джульетта не понимала, как ей повезло родиться с такой белой кожей, гладкой, как фарфор. А Кэтлин оставалось одно – идти своим путем. – Я студентка первого курса, – пробормотала она себе под нос, репетируя свой ответ на тот случай, если кто-то спросит ее, кто она такая, – и пишу в студенческую газету. Я надеюсь узнать побольше о возможностях, которые есть теперь у шанхайских рабочих. Я выросла в бедности. Моя мать умерла. Мой отец умер для меня… ох. Кэтлин замерла. Парень, с которым она столкнулась, отвесил ей учтивый поклон. – Прошу простить меня. Я не смотрел, куда иду. – На лице Маршала Сео играла сияющая улыбка, и Кэтлин изумленно уставилась на него. Неужели он ее не узнал? И почему он здесь?