Громкий хруст. Груда сухого валежника. По правую руку от тропы. Шевелится, ворочается. Лес наискось пронизан копьями солнечных лучей. Копья бьют, колют, вспарывают. Свет ранит звук. Звук огрызается, делается сильнее. Хрюканье. Грозное, утробное. Ты искал встречи со зверем, Гиппоной, сын Главка? Радуйся! Судьба улыбается тебе! Груда валежника распухает. Щетинится обломками сучьев. Трещит, теряет форму. Еще миг, и мощное тело разнесет ее изнутри. Дротик уходит в полет. 3 Метатель-Убийца Нет зверя опасней вепря, говорят бывалые охотники. Бывалые – это те, кто выжил. Кто выходит в одиночку на матерого секача? Безумцы или герои, что в сущности одно и то же. Свора собак, загонщики, дюжина лучников и копейщиков – вот что значит охота на вепря. И то, случается, кое-кого приносят из леса: ноги переломаны, ребра сокрушены, живот разворочен. Врагу не пожелаешь такой смерти! О, вепрь! Ты воин, титан, боец животного мира! Гора мышц. Панцирь шкуры. Боевой шлем черепа. Копья клыков. Таран рыла. Строительные балки костей. Похоть сатира. Прожорливость циклопа. Если ты занят поиском съедобных кореньев или желудей, остальной мир для тебя исчезает. Проще простого напороться в лесу на груду отвратительного, хуже чем у гарпий, нрава. Другие звери почуют человека, уйдут или предупредят рыком, ты же нет, целиком поглощенный едой. Никогда не скажешь заранее, кинешься ты на врага, на досадную помеху, или фыркнешь с презрением. А если все-таки кинешься, то в какой момент это взбредет в твою уродливую башку. Страх. Злость. Раздражение. Все это бросает тебя, о вепрь, вперед. Тебя не испугать криком. Не смутить хлопками. Не прогнать ударами. Что ни делай, ты лишь свирепеешь. Бьешься насмерть. Не чувствуешь боли, не ведаешь страха. Не думаешь об отступлении. Ты можешь сдохнуть, да. А кто не может? Убить такого, как ты – подвиг. Наставник Поликрат рассказывал юнцам, дуреющим от собственной отваги: однажды в кабаньей туше насчитали семнадцать стрел и девять дротиков. Это не считая дюжины ран от мечей и копий, одно из которых в итоге достало до сердца. Победа далась дорогой ценой: домой принесли трех калек, а из своры локридских псов в живых осталась половина. Славься, вепрь! * * * Валежник замер. Из недвижной бесформенной груды, как из чудовища, убитого героем, торчало ясеневое древко. На локоть, не больше. Попал? В зверя? Если ранил кабана, дальше все ясней ясного. Или белкой взлетай на дерево, или готовься развешивать свои кишки по ближайшим кустам. Дротик? Кто же надеется завалить вепря одним-единственным дротиком? Только тот, кто заранее велел родне готовить его похороны. Я поднял взгляд к небу. Радуга, ты здесь?! Солнечные копья превратились в золотые иглы. Одна уколола меня в глаз. Я отчаянно заморгал, так и не выяснив, что творится в заветной вышине. И пропустил момент, когда древесное чудовище начало оседать с сухим хрустом, хрипом, стоном. Вепрь в ярости. Сейчас бросится… Я ждал: не человек, натянутая тетива. Я был готов стрелой сорваться с места. Бежать, петлять по лесу. Дарить Хрисаору время, чтобы он мог явиться сюда в радужном пламени, взамен зашвырнув меня на остров к Каллирое. Вскарабкаться на дерево? Нет! Мне должна грозить смерть, неминуемая гибель. Иначе… Стон? Храп? Глухое хрюканье? Валежник дрожит? Послышалось? Показалось?! Неужели вепрь так серьезно ранен?! Будь проклята моя убийственная меткость! Что мне стоило слегка его оцарапать, взбесить, превратить в живой клыкастый таран… На негнущихся ногах я двинулся вперед. Шаг. Другой. Третий. Хрип. Теперь уже явственный. Шорох. Ближе, еще ближе. Древко дротика качнулось. Еще раз. Еще шаг. Окровавленные пальцы судорожно вцепились в древко. Человеческие пальцы. Нет, не мои. Ветки и сучья взлетели в воздух. Дождем осыпались наземь. Я расшвырял эту кучу в один миг; даже не понял как. – Алкимен?!! Брат хрипел. Брат улыбался. На губах Алкимена пузырилась багровая пена. Из груди торчал глубоко засевший дротик. По оливково-зеленому хитону, украшенному синей каймой, расползалось пятно: уродливое, красное. – Алкимен, прости! Прости меня! Я… – Молодец, Метатель-Убийца, – прошептал он. – Храбрец. А я шутник, помнишь? – Молчи! Тебе нельзя… – Ты знал, что шутников в Аид без очереди пускают? – Я сейчас! Я быстро! Милитад умеет лечить раны… Я трясся как в лихорадке. Бормотал глупости, словно мог отпугнуть этим смерть. Какой Милитад? Дворцовый лекарь Агатон, и тот не поможет, окажись он здесь. Никто не поможет. Чудо?! Надежда. Надежда вопреки всему. Последняя из бед, хранившаяся на дне ящика Пандоры. Теперь я понимал, о чем говорил мне дедушка. Лучше бы мне никогда этого не знать! – Не надо Милитада. Не уходи. Посиди со мной. В груди Алкимена что-то булькало при каждом слове, каждом звуке. По лицу разлилась восковая бледность, лоб покрыла густая испарина. Но брат все еще улыбался, превозмогая боль. Я опустился рядом, сжал его руку. Переплел наши пальцы. Боги! Что я наделал?!! – Помнишь? На берегу? Ты всех нас камнями уделал! – Помню. Прости… – Это ты меня прости. Мне редко удавались хорошие шутки. Разве что сейчас, а? Надо мной будут смеяться… – Никто не будет смеяться над тобой. – Будут. Отсюда до Крита… С другой стороны, когда бы мы еще… собрались, да? Все вместе? – Кто – мы? Кто – вместе?! – Мы. Братья. Он смотрел мне за спину. Разыгрывает, подумал я. Подшучивает. Мысль была нелепой и болезненной, как дротик под ребрами. Захлебнувшись от мучительной рези, я обернулся и едва не бросился наутек. Они были здесь, мои братья. Делиад стоял в трех шагах, прислонившись плечом к стволу старого вяза. Пирен сидел на поваленном трухлявом стволе, оплетенном побегами вьюнка. Такие, какими я их запомнил. Какими они останутся навсегда. Как теперь Алкимен. – Помнишь? – спросил Пирен. – Ты бросил в нее камень.