Дело было не только в Делиаде. Но я не стал откровенничать. – Измором себя берешь? Понимаю. Сам так делал, помню. Брат наставника погиб на войне. Давно, меня тогда еще на свете не было. – Помогло? – Отчасти, – наставник вздохнул. – Иначе вообще заснуть не мог. Только когда с ног валился от усталости. – Вот и я. Валюсь, значит. – Главное, вином глушить не вздумай. – Ага, – пообещал я. – Ни за что. Вино, как лекарство, я уже пробовал. Неразбавленное. Мне такое по возрасту не положено. А братьев терять – положено?! Поборов стыд, я втихаря умыкнул бурдючок крепкого лемносского – и в одиночку прикончил его, запершись у себя в каморке. Может, и не прикончил: наутро возле ложа меня ждала подсохшая лужица. Экая подлость! Я в нее угодил босой ногой, когда вставал. Вино, не блевотина. Точно вам говорю, вино! Тяжелое, муторное забытье сморило меня, дурака, на очередном глотке, вот бурдюк и выпал из рук. Хорошо хоть, на ложе сидел: на него и рухнул. Пьяный сон походил на горячечный бред. Год назад я подхватил лихорадку, знаю, настрадался. Ничего связного, жалкие обрывки. Волнами накатывал жар: горит погребальный костер, ревет пламя Химеры, пылает море, мерцают обугленные фигуры. Скачут лошади, грохочут боевые колесницы. Лязг мечей, полет копий. Хищными черными росчерками они проносятся по небу, на миг рассекая гневный лик Гелиоса: багровый, косматый. В вышине зловеще хлопают крылья, вниз падает, леденит душу ужасная тень. Великан Хрисаор топчет назойливых букашек: людей, лошадей. Тень бросается на него, великан взмахивает мечом. Золотой высверк окрашен кровью… И снова: пламя, лошади, копья. Не этот кошмар преследовал меня каждую ночь, заставляя с криком просыпаться в холодном поту. Увы, кошмар-победитель оказался не лучше побежденного. Я снова проснулся в поту, на этот раз горячем, липком. В голове ярился громовой прибой, катал шершавые валуны. Мышцы были вялыми, чужими. С третьего раза я встал, держась за стену. Покачнулся, вступил в лужу – помните? – глянул на нее, родимую, и едва успел добежать до отхожего места. Откуда и прыть взялась! Там меня вывернуло наизнанку. Славься, холодная вода! На голову, внутрь, снова на голову. Полегчало. Окончательно пришел я в себя лишь к вечеру, после чего зарекся искать забытья в вине. Лекарство хуже болезни, говаривал дворцовый лекарь Агатон. Мудрый человек, а главное, опытный! Короче, обещание наставнику я дал, не покривив душой. – Со временем попустит. – Совсем? – Нет, не до конца. Просто станет легче. – Год? Пять? Десять?! – Не знаю. У всех по-разному. – И что делать? – То, что делаешь. Только смотри, не загони себя! А неплохо было бы загнать себя. Как лошадь. Вот она с хрипом падает, вся в мыле. Вот не может встать. Вот ей перерезают горло. Чтоб не мучилась. Все равно не выживет. Кто бы меня добил, чтоб не мучился? Нет же, лечить примутся, ухаживать… – Что любишь? Я пожал плечами: – Мечу всякое. В цель. Дротики, копья. Ножи, камни… – Заметил, не слепой. Скоро икру метать начнешь. Еще что-то? Я снова пожал плечами. – Найди, чем заняться. Тоже мне, средство: швыряться чем попало! Ищи такое, чтобы обо всем забыть. Иначе пропадешь. Я кивнул. Поликрату мой кивок, похоже, не понравился. – Разное пробуй. Бегай, плавай, – таким многословным я его видел впервые. – Ослов из дерева вырезай! Бери камень, приседай. Пока брат являться не перестанет. – Может, жертвы ему принести? Погребальные? – Может, и жертвы. Младший не приходит? Пирен? – Нет. Младший, подумал я. Пирен старше меня. Был старше. Теперь он навсегда младший. Так я скоро стану старше Делиада. Не хочу. – Ну, уже хорошо. – Спасибо, наставник. – Ладно, иди. Поликрат был добр ко мне. Он просто не догадывался об истинных причинах моей бессонницы. Являйся мне в снах тень Делиада, это было бы еще полбеды. Дело обстояло хуже. 2 Каша с мясом Когда я вошел, все уже сидели за длинными дощатыми столами. Наворачивали за обе щеки чечевичную кашу с конскими бобами и луком. Не забывали откусывать и от лепешек с сыром, как всегда подгоревших по краям. Я прошел на свое место в углу, возле масляного светильника, что свисал с закопченного крюка. Едва я опустился на скамью, объявилась рабыня-служанка. Надо же! Обычно дворцовые служанки не слишком расторопные. Передо мной возникла такая же, как у всех, миска с кашей, накрытая лепешкой. Нет, не такая же. Я украдкой покосился на соседа – Метиона, сына отцовского советника. Перевел взгляд на Праменида, сидевшего дальше. Еще дальше; напротив… У всех миски были одинаковые: меньше моей и без орнамента из морских волн. Такую, какую мне подали сегодня, я видел впервые. Ну и ладно. На кухне, небось, всякой посуды полно. Взяли, какая под руку попалась. Каша пахла вкусней обычного. Или это я проголодался? В серо-буром вареве попался кусок козлятины. Еще один, с жирком. Вот откуда идет дразнящий запах! Кто это расщедрился? С чего бы? Я попытался припомнить, нет ли сегодня праздника. Вроде, нет… Главк Эфирский был богачом. Нас могли бы кормить мясом два раза в день. Мясом, медовыми коврижками, вялеными смоквами, жареными перепелами – в кладовых любой вкуснотени завались. Не обеднели бы! Но отец учил: «Пировать каждый день? Тогда праздник превратится в будни. Чем же мы почтим богов? Усладим себя? Доведись вам отправиться в поход, на третий день начнете жаловаться: где перепела? финики? бараньи ребра в меду? сладкое вино?! Нет уж! Привыкайте. Тогда пир будет в радость, а поход – не в тягость.» Правильные слова. На полный желудок – так и вовсе мудрость. А на пустой – ничего особенного, старческая болтовня. Бывало, так хотелось мяса, что аж в брюхе урчит! Праздник же не наступал, хоть за уши его тащи… И вот – пожалуйста! Набив рот праздничной кашей, я обвел взглядом трапезную. Странное дело: никто вокруг не радовался, не удивлялся. Замечательную во всех отношениях кашу мои сотрапезники поглощали без особого рвения, словно самую обычную. У меня закралось дурное подозрение. Я бросил взгляд в сторону кухни. Это что, только для меня? И миска лучше, чем у других. Эй, неведомый благодетель! Объявись, откройся! У прохода, ведущего на кухню, стояла женщина, закутанная в темное покрывало. Служанка? Нет, служанки одеваются иначе. Стряпуха? Стряпухи не стоят без дела у всех на виду. Если уж увиливают от работы, то прячутся, боясь попасться кому-нибудь на глаза. Впрочем, там, где она стояла, ее вряд ли бы кто заметил. И я б не заметил, если бы не подумал о благодетеле и не взглянул в сторону кухни. Я смотрел на женщину, забыв жевать, женщина смотрела на меня – на меня, точно вам говорю! – и сердце ударило шесть раз, прежде чем я скорее догадался, чем разглядел в полутьме: это Эвримеда, жена Главка. Моя мать. Сдобренная мясом каша – ее рук дело. «Этот несносный мальчишка! – прошелестело в ушах. – Боюсь, из-за него пострадаем мы все… Убей Гермий его прямо там, во дворе, я сказала бы, что так лучше. Не хватало еще потерять двух остальных по вине этого сумасброда…» На колеснице, во время погони, Делиад опомнился. Хотел повернуть обратно. Это я его не послушал! Настоял на своем. Делиад погиб из-за меня! Поверни мы, мама, твой сын был бы жив. Я Делиада под смерть подвел, а ты меня за это мясцом подкармливаешь? Раньше, замечу, ты так не делала. Я потянул носом: пахло жарким из козлятины, кашей, жареным луком. Ничего особенного. Ничего подозрительного. Может, для того и мясо, и лука больше обычного, чтобы я запах не учуял? Запах отравы, которую мне в кашу сыпанули? Заодно, сынок, и вкусненького поешь в последний раз. А что? После смерти Делиада ты, мама, совсем отчаялась, вот и решила меня отравить. Пока я и беднягу Алкимена, отцова наследника, в Аид не спровадил. Я поднял взгляд. Глядя на маму с молчаливым вызовом, зачерпнул каши. Полную ложку, с горкой. Отправил в рот. Прожевал. Проглотил. Зачерпнул. Прожевал. Проглотил. Зачерпнул… Эй, парень, спросил я себя голосом дедушки Сизифа. Хотел, чтобы кто-нибудь тебя добил? Как загнанную лошадь, а? Держи и радуйся. Ты права, мама. От меня одни несчастья. Пусть Алкимен живет тебе на радость, а я отправлюсь к дедушке, камни таскать. К Пирену с Делиадом… Едва я подумал о Делиаде, как тень брата встала у меня перед глазами, заслонила маму. Мне показалось или в трапезной потемнело? Я тонул, опускался в морские глубины, а может, в мрачное подземелье Аида. Яд уже действует? Где ты, Гермий, Водитель Душ? Отведешь к деду? …нет, не трапезная. Не пучина вод. Не царство мертвых. Зеленый ковер: склон зарос густой травой. Вместо Гермия по склону бежит вихрастый конокрад с пращой. Еще миг назад он бежал ко мне, а теперь в панике спешит прочь. Это он зря. От меня не убежать. Меня много. У меня десятки ног: сильных, быстрых. Я – со всех сторон. Я – бешеный Агрий. Я табун. От моего топота дрожит земля. Окружаю. Тесню горячими, тяжко вздымающимися щитами конских грудей. Бью копьями копыт. Опрокидываю наземь. Этого мало. Мало! На земле копошатся искалеченные жуки. Кричат, просят пощады. Мой ответ, мой смех вырывается громовым ржанием. Зубы впиваются в шею убийцы Делиада. Рвут живое. На языке – вкус крови. Пьянящий. Упоительный. Хватаю руку. Отрываю кисть.