Папа обидится. – Что ты понял? – спросил он. – Сбегать из дома нельзя, – ответил я. – Что важнее: сбегать – или из дома? Я вздохнул: – Из дома. – Где твой дом? – Здесь. – Что еще ты понял? – Больно, когда лупят. Очень. Делиад тихий, Алкимен бережный. А я честный. – Что еще? – Ты бил меня как родного, – сказал я. – Уже лучше. Теперь мы можем поговорить. Как? – Как отец с сыном? – предположил я. – Как мужчина с мужчиной. Это значит: начистоту. Я знаю, почему ты сбежал. – Не знаешь, – возразил я. – Не можешь знать. – Липа, – Главк был серьезен. Лишь в уголках глаз собрались лукавые морщинки. – Старая липа на заднем дворе. Тебя видели на ветке. – Кто? – Раб-прибиральщик. Дальше: щель. Щель между крышей и стеной гинекея. Я все собираюсь ее заделать. Теперь заделаю, не сомневайся. Наглухо! Дальше: мать. Твоя мать наговорила лишнего. – Она призналась? – ахнул я. – Тебе? – Аглая призналась. Мне даже не пришлось грозить ей. Едва узнала, что ты пропал… Ей еще тогда показалось, что она видит твои наглые, твои блестящие глазенки. Щель, если ты забыл, открыта с обеих сторон. Аглая заподозрила, что ты там, но было поздно. Говорит, приметила тебя, когда ты уже слезал на землю. Если бы раньше, и сама молчала бы, и госпоже намекнула… Ты знаешь, что было с матерью, когда выяснилось, что ты удрал? – Что? – бросил я со злостью, которой сам не ожидал. – Обрадовалась? – Кинулась за ворота. Босиком, простоволосая. Искать тебя, дурака. Прощения просить. Когда ее схватили, билась в истерии[71]. Женщины, они такие. Им на слово верить нельзя. На словах они тебя убить готовы, а на деле за тебя кого хочешь убьют. И наоборот… Папа вздохнул: – Учись, сынок, понимать женщин. Дело бесполезное, все равно что сажать оливы на море. Но развивает терпеливость. Все равно ведь не научишься… – Кто меня принес? – спросил я. Он все понял. Все-все, клянусь. – Не знаю. – Врешь! – Сынок, я сейчас не поленюсь, схожу за вожжами. С отцом так не говорят, а с правителем – тем более. Правда, не знаю. – Как такое может быть? – Очень просто. В те дни Эфирой правил Сизиф, мой отец. Помнишь дедушку? Он похож на человека, который будет советоваться с сыном? С кем угодно?! Тебя принесли ночью. Мужчина и женщина, оба закутанные в плащи. Женщина высокая, мужчина не очень. Я их не видел, мне привратник рассказал. Спросили Сизифа Эфирского, привратник доложил. Твой дед вышел. Мужчина что-то сказал ему, привратник не расслышал, что именно. Твой дед пригласил их в дом, они отказались. Привратника выгнали за ворота. В дом твой дед вернулся с тобой на руках. Мужчина с женщиной ушли. Вроде бы на юг, точно не скажу. – Ушли?! – Не улетели. Не расточились. Не обернулись птицами. Ушли своими ногами, за это поручусь. Ты огорчен? Твой дед разбудил меня. Сказал: вот твой четвертый сын. Мама узнала утром, ночью за тобой смотрела Аглая. Боялась, что ты будешь вопить как резаный. Нет, ты проспал до утра. Ты вообще рос спокойным ребенком. Я увидел это воочию. Мужчина и женщина. Женщина высокая, мужчина не очень. Сверток на руках. Ночь на подходе. Разговор с дедушкой. Кто же это был, если Сизиф Эфирский после краткой беседы с незнакомцами принес чужого ребенка домой? Нарек внуком?! Посейдон, подумал я, задыхаясь. А вдруг? – И еще, – папа встал, собираясь уйти. – Привратник сказал мне, что чуть не обмочился. – С чего бы? – От страха. Гости были самые обычные. Но стоять рядом с ними… Страшно, сказал привратник. Так страшно, что дышать нечем. В прошлом – колесничный воин, ветеран, участник многих битв, он ничего в жизни так не боялся, как этих людей. Они ему не грозили, просто спросили Сизифа. И тем не менее у привратника тряслись поджилки. Тебе не кажется это странным? Мне вот показалось. – А дедушка? – Что – дедушка? – У него не тряслись поджилки? Он не испугался? Главк кликнул раба. Подождал, пока тот унесет табурет, двинулся следом. – Твой дед, – папа задержался на пороге. – Полагаешь, он знал, что такое страх? 3 Соринка в глазу Вепрь ломился через сухой валежник. Да, никакого вепря, вы правы. Никакого валежника. Площадка для упражнений. На площадке – мы с Делиадом. А треску как от вепря. Хоть уши затыкай! Уши заткнуть нечем: обе руки заняты. На одной щит, в другой меч. Деревянный, учебный. Рубимся почем зря, как в последний раз: только щепки летят! Ну, это я – почем зря. У Делиада вовсе не зря выходит, получше моего. Не вели наставник Поликрат ему защищаться и только, он бы меня давно зарезал, как мясник свинью. К великому Делиадову сожалению, нападать Поликрат велел мне. Нападаю как могу. А как я могу? Не очень. Делиад мои удары принимает на щит. Меч опустил, издевается. – Не молоти его, не на току́. Это наставник: – Двигайся, иди в обход! И коли, не руби. Ага, как же! Делиад тоже не дурак: я в обход, а он разворачивается. И опять передо мной щит, куда ни сунься! – Коли! Не руби, коли. Ищи щель! А если так? Сверху, снизу! Справа, слева… Нет, слева неудобно. Ноги, голова, ноги! Тычок справа. Голова, голова – ноги! Тычок… Ну никак! Обливаюсь потом, пыхчу, кряхчу. Без толку. Что там кричит наставник? Не слышу, в ушах кровь стучит боевым барабаном. Лоб в лоб! Бросаюсь на Делиада: щит в щит. Сомну, опрокину, добью! Ага, разогнался! То есть я таки разогнался – и как на стену налетел. Делиад старше, тяжелее. На ногах стоит крепко. Зря это я… Хорошо быть умным. Плохо быть умным задним числом. А с размаху сесть на задницу и отчаянно махать мечом, отбиваясь от наседающего Делиада – хуже некуда! Брату надоело защищаться. Прет на меня, не дает встать, молотит почище, чем я его! Закрываюсь щитом. Сунулся подсечь Делиаду ноги – огреб сверху, в плечо, через щит. И еще раз. – Убит! – Ранен! – Хватит. Делиад послушался, отступил. Я махнул вслед мечом, не достал. Поднялся на ноги.