– А что ты понимаешь в любви? Удар попал в цель. Когда он этого хотел, Гефест бил без промаха. – Меня дважды сбрасывали с Олимпа, – в бороде кузнеца мелькнула усмешка. Казалось, горный склон, поросший густым лесом, приоткрыл зев черной пещеры. – Оба раза я падал на ноги, а не на голову. Я калека, но ты зря считаешь меня дураком. Тебя зовут Девой, Воительницей, Стражем Городов. А меня? Я Амфигей, Хромой-на-обе-ноги. Киллоподион – Кривоножка. Кандаон – Пылающий. Я не только молотобоец, помнишь? Забыла, да? А вот отец не забыл, нет… Возбуждение не превратило его в оратора. Но обычное косноязычие куда-то делось. – Я все-таки бог огня. Любой огонь – я, даже если это Тифонов огонь. Никто другой не сумел бы превратить это пламя в молнии. Говори, чего ты хочешь. Если смогу, я сделаю. – Почему? – не удержалась Афина. – Ты ведь еще не знаешь, о чем я попрошу. И знаешь, что я не расплачусь за помощь. Той платы, которой ты жаждешь, у меня нет. Я не люблю бессмертных. Она сама не знала, как вырвалось это признание. – Я тебе должен, – Гефест взял утку, жареную в меду, с хрустом разорвал пополам. – Ты приходила ко мне. По приказу отца, да. Дралась со мной до утра. Но ты пришла, а остальное неважно. Я и не рассчитывал на большее. Ты не любишь бессмертных? А за что нас любить? Афродита тоже не любит, представляешь? По-моему, она вообще никого не любит. Со всеми спит и никого не любит. Говори, я слушаю. И он вгрызся в птицу. – Цепи, – решилась Афина. – Золотые цепи, которыми сковали Зевса. У тебя сохранился обрывок? Ты бережлив, ты не разбрасываешься полезными вещами. Если нет, ты можешь выковать что-то вроде этих цепей? Гефест ел утку. Афина ждала. Ждать пришлось долго. – Когда мы бежали от Тифона в Черную Землю, я превратился в быка. Представляешь? Сказать по правде, Афина надеялась на другой ответ, но пришлось довольствоваться этим. Мудрость подсказывала, что Гефеста лучше не перебивать. Военная стратегия была согласна. Если кого-то, подобного Гефесту, оборвать на середине речи – он начнет с начала и не остановится, пока не дойдет до конца. – Мне не понравилось. Отцу нравилось быть быком. Дяде нравилось. Мне – нет. Черный бык со светлыми отметинами. Рога, хвост. На спине пятно в виде жука-навозника. Кому понравится? Копытами не удержать молот. Мерзкая судьба, грязная. Я не позволю тебе заново сковать Зевса. – Зевса?! – А кого еще ты собираешься пленить моими цепями? Я ковал их для отца. Это была глупость, теперь я понимаю. Преступная глупость. Если придет новый Тифон – или вырвется старый – я опять стану быком в Черной Земле. Или погибну здесь. Бессмертные смертны, тебе это известно лучше других. Нет, пусть отец сидит на троне, в силе и славе, а не в цепях. – Но я вовсе не посягаю на отца! – Тогда зачем тебе цепи? – У тебя есть обрывки? Да или нет?! – Есть. Отец об этом знает. Если ты донесешь ему на меня, это ни к чему не приведет. Он рассмеется, и только. – Уже хорошо. Ты можешь выковать из обрывка уздечку? – Уздечку?! Гефест пил долго, жадно. Чувствовалось, что мысль об уздечке была для него внове. – Отец не превращается в коня, – фыркнув как лошадь, заявил бог-кузнец. – Уздечка тебе не пригодится. – Да при чем тут отец? Я для него же и стараюсь! – Зевс хочет, чтобы ты его взнуздала? Мудрость, подумала Афина. Мудрость, где ты? Говорить с Гефестом о любви было вдесятеро проще. – Уздечка мне нужна для Пегаса. Ты слышал о Пегасе? Гефест кивнул. – Так ты можешь или нет?! – Я слышал о Пегасе, – вслух произнес бог-кузнец, знаком показывая слугам, что время наполнить чашу. – О да, я слышал. Например, я слышал, что ты ловишь его. Хочешь, чтобы он возил мои молнии отцу на Олимп. Отличная идея, не спорю. Мои молнии, отметила Афина. Мои, не отцовские. Случайная оговорка? «Я все-таки бог огня. Любой огонь – я, даже если это Тифонов огонь…» Любой огонь. Молнии – тоже. Всякое изделие Гефеста – это он, в той или иной степени. Чем рискует отец, соглашаясь на эти молнии? Чем отец рискует, не согласившись?! – Ловить не значит поймать, – вновь наполнившись, чаша в мгновение ока опустела наполовину. – Говорят, тебя преследуют неудачи. Ты преследуешь Пегаса, тебя преследуют неудачи. Хо-хо! Отменная шутка! Я умею быть остроумным, не находишь? Не нахожу, подумала Афина. Днем с огнем. – Ты бог философов, – она улыбнулась, стараясь, чтобы издевка не выбралась наружу. – Твое остроумие соперничает лишь с твоим умом. Шутки ты куешь лучше, чем треножники. Так что насчет уздечки? – Треножники я тоже кую неплохо, – Гефест обиделся. – Не одна ты желаешь помочь отцу с доставкой молний. Я думаю над этим днем и ночью. Я даже выковал железного коршуна. Железо дороже золота, да и плавится оно труднее. Ничего не вышло, представляешь? Коршун растекся лужей, едва поднявшись в воздух. Наверное, есть металл, способный нести такой груз. Адамант? У меня нет нужного количества адаманта. Хо-хо! Хмель, вне сомнений, ударил ему в голову: – Вряд ли отцу пригодится воробей, способный принести на Олимп жалкий огрызок молнии. Туда-сюда, туда-сюда! Крылышками фыр-фыр-фыр! За десять полетов одна молния наберется… Афина сцепила зубы. Желчь переполняла богиню: желтая и черная желчь, чистый яд. Гефестов юмор[64] проникал в жилы Афины, доводил ее до белого каления. Казалось, хозяин подземного дворца сунул гостью в пылающий горн и ухватил клещами. Крепись, велела богиня, приказывая той Афине, которая была готова схватиться за копье. Он тебе нужен, сохраняй хладнокровие. – Если ты найдешь решение первым, я буду только рада. Наклонившись вперед, она нашла в себе силы похлопать кузнеца по руке. Впечатление было такое, будто хлопаешь по камню. – А пока что я стану ловить Пегаса. – О да, – согласился Гефест, сверкнув кривыми зубами. – Будешь ловить, а как же! И убеждать себя, что делаешь это с одной-единственной целью: оказать услугу нашему драгоценному отцу. Ты так убедительна, что убедить себя – для Афины это пустяк. Афина встала: – Что ты хочешь этим сказать? Гефест взял лепешку, макнул в мед. – Ты не любишь дядю, – тяжелые капли падали на стол, собирались в лужицу, в маленькое янтарное море. – Посейдон ревнует к отцу, к его власти. Тебе это против шерсти. Твоя ненависть к Медузе Горгоне – тоже не секрет. Приспособить их четвероногого, крылатого, непокорного сына на службу Олимпу? Взнуздать Пегаса? Превратить ураган во вьючную лошадь?! Это не только услуга, Дева. Это еще и месть. Афина ждала, пока он доест лепешку. – Месть подают на стол холодной, – Гефест смотрел на нее снизу вверх. Могучий, бородатый, он ухмылялся так, будто и впрямь был не ремесленником, а философом. – Я кузнец, это не по мне. Все, что подаю я, пышет жаром. Но я не отвечу тебе отказом, сероокая. Да, я сделаю для тебя уздечку. Узда из золотых цепей, выкованных для бессмертных? Для самого Зевса?! Я дам тебе желаемое – и бегай за Пегасом хоть до скончания веков! Боюсь, уздечка скорее пригодится тебе, чем этому коню. Неутоленная страсть раздирает рот, уж я-то знаю… Он наклонился вперед: – Так с чем, говоришь, соперничает мое остроумие? Эписодий восьмой Сильная и попрыгунья 1 Кровь в воде Три шага до дверей. Их я проделал бы и с закрытыми глазами. Три – это если по прямой. Мне понадобилось пять: три вдоль стены, поворот и еще два. По привычке я обошел ложе брата: то место, где оно стояло раньше. Который год, как Пирена нет, а привычка осталась. Я закусил губу. Распустил нюни на дорожку? Стыдись! Лучше проверь еще раз, ничего ли не забыл. Котомка с хлебом, сыром и плащом. Фибулы: серебряная, с Пегасом, и две бронзовые на обмен. Мешочек с солью. Мешочек ячменной муки. Огниво и трут. Спасибо табунщикам: огонь я разведу в любую погоду. Нож на поясе. Вроде, все. Дверь открылась без скрипа. Коридор я знал как свои пять пальцев. Вот и выход наружу. Я шагнул на задний двор, и перед глазами зарябило. По двору текли лужи лунного молока, соревнуясь в беге с угольными тенями. Ночной Зефир гнал по небу рванье облаков, луна выглядывала из прорех: краешком, целиком, наполовину. Случалось, она исчезала с глаз полностью. Тогда во дворе разверзались черные провалы: добро пожаловать в Аид, глупый мальчишка! Я мотнул головой, гоня наваждение. Двинулся напрямик, совсем не так, как намеревался раньше: по краю, в тени ограды. Плевать! Никто не увидит, все спят. А и увидят – все равно плевать. Всем плевать. Значит, и мне тоже. Дротик лежал там, где я его припрятал: под северной стеной, присыпан прошлогодними прелыми листьями. Здесь, в глухом закутке, рабы подметать ленились: никто сюда не заглядывал, кроме меня. Это был не тот дротик, которым я угрожал Гермию. К тому я больше не притронусь! Я стащил другой, с новеньким блестящим наконечником и крепким ясеневым древком. Да, стащил. И не стыдно. Ну, может, самую малость.