Не перечь мне, звучало в словах отца. – Но почему я? Зевс пожал плечами: – Он так захотел. Прекрасный работник, золотые руки. Увы, я никогда не понимал, что творится в его косматой башке. Детские мечты, глупые восторги. Наверное, он ударился головой, когда я сбрасывал его с Олимпа. Грезит о всякой ерунде, болван. Афина закусила губу. Детские мечты, глупые восторги. Грезы о ерунде. Каждое слово отца стрелой впивалось в сердце. Она уже пожалела, что заговорила с Зевсом. – Его жена – богиня любви, – предприняла Афина обходной маневр. – Ему что, мало Афродиты? Она прекраснее всех нас! – Любовь? Зевс хохотал долго. Хватался за живот, утирал слезы. – Дитя мое, – произнес он, отсмеявшись, – ничто не надоедает так быстро, как любовь. Уж я-то знаю! Мы, мужчины, находим любовь, как медведь – пчелиные соты с медом. Мы едим горстями, измазываемся с головы до пят, набиваем брюхо до отказа. Потом нас тошнит. При одном взгляде на мед нас выворачивает наизнанку. Что же мы делаем тогда? Пьем воду? Холодную ключевую воду? Ложимся спать? Нет, это не в нашей природе. Не утерев бороды, мы кидаемся на поиски новой любви, следующей, пятой, сотой… В итоге мы находим кое-что, что приедается гораздо медленнее, от чего не так тошнит. И удовольствия эта находка доставляет никак не меньше. Гефест – мужчина, я его хорошо понимаю. Он тоже нашел замену любви. – Что же это? – Насилие. Мы ищем любовь, а находим насилие. Ты видела, как он смотрел на тебя перед тем, как уйти? Ты меня поймешь. – Но я же дева! Зевс молчал. Этот довод он слышал тысячу раз. От каждой жертвы, вернее, каждой избранницы – по одному разу. Второго не было. – Что же мне делать? – в отчаянии взвыла Афина. И отец дал совет: – Защищайся. Афина не поверила услышанному. – Как? Чем?! – Всем, чем есть. В первую очередь копьем. – И это говоришь ты?! – Это говорю я. Я пообещал Гефесту исполнить его желание. Значит, сегодня ночью ты придешь к нему, иначе мой гнев будет ужасен. Но я не обещал Гефесту, что ты уступишь ему добром. Он забыл попросить, а я не напомнил. А может, он и не хотел просить об этом. Ему надоел мед, помнишь? Ты придешь к нему, а дальше поступай, как знаешь. Но учти: ты не оставишь его подземный дом до рассвета. В остальном ты свободна, дитя мое. Вся горечь мира сошлась в улыбке Афины. О да, отец! Я богиня, я свободна. Кто бы спорил? Кто вообще рискнет спорить с тобой, владыка?! Ночь с Гефестом была отвратительна. Хромой урод кинулся на Афину прямо в кузнице, едва она переступила порог. Ни слова, ни жеста, ни приглашения возлечь на ложе. Вино? Нектар? Амброзия? Ласковая беседа? Учтивое обхождение?! Нет, только напор, бешеный напор зверя. Они дрались до утра, не останавливаясь ни на миг. Проклятый калека лопался от силы. Родные стены удваивали, учетверяли его мощь. Хромота? Она не имела значения в тесноте кузни. Сверкало копье, гремел молот. Афина изнемогала. Опускались руки, дрожали колени. Неутомимость Гефеста превращалась в утес, скалу, гору; падала на плечи неподъемной тяжестью, гнула к земле. Мудрость подсказывала Афине сдаться. В конце концов, до рассвета не так уж далеко, можно потерпеть. Что Гефест может сделать такого, чего не делали другие мужчины с другими женщинами?! Мудрости вторила военная стратегия – другая ипостась Афины. Если не можешь одолеть силой, предприми обходной маневр. Уступи, подпиши позорный мир. Отдай требуемое, вышли дань. Затаись до поры. Смейся, когда хочется вцепиться в глотку. Выиграй время, залечи раны. Собери возможности в единый кулак. Месть требует терпения. Придет и твой час, не сегодня, так через год… Нет. Афина не слушала мудрость, не слушала и стратегию. Она оглохла к голосу разума – впервые в жизни. Билась как смертная, до последнего. И упала ничком, едва Гефест отступил. Кузнец не обессилел, нет. Просто ночь подошла к концу, а с ней и обещание Зевса. Потом скажут, что Афина вышла из кузни с гордо поднятой головой. Чепуха, она выползла, волоча копье. Скажут, что Гефесту так и не удалось добиться от богини желаемого. Приплетут клок шерсти, которым Афина вытерла с ноги семя насильника; превратят шерсть в дитя. Афина не опровергнет слухи, но и не подтвердит. Ни слова не слетит с ее уст, когда родня станет шушукаться – да что там! – открыто сплетничать в ее присутствии. Мудрость и военная стратегия. Вот тут они и придут на помощь: с опозданием, но тоже ничего. Молчи, велят они, скорее забудут. А даже если и не забудут, все равно молчи. Думаешь, они чем-то лучше Гефеста? Ты не можешь так думать, ты слишком умная для этого. Никто не знал, что сказал ей Гефест напоследок. – Копье, – бросил он вслед изнемогшей Афине. – Твое копье. Пришли мне его, я перекую наконечник. Он выщербился о мой молот. Твое копье станет лучше прежнего. В устах хромого бога это было равносильно признанию в любви. ⁂ Белый конь пасся на склоне горы, возле ручья. Афина следила за конем из буковой рощи. Все зря, думала богиня, кусая губы. Все будет зря, если я не укрощу Пегаса. Мой позор. Талант Гефеста. Молнии, вышедшие из-под его молота, будь он проклят. Надежды отца. Будущее Семьи. Мое будущее, в конце концов. Гефест выполнил свою часть сделки. Зевс – свою. Дело за мной, а я не знаю, с какой стороны мне зайти к этой мерзкой, этой неуловимой лошади. Ананке, вечная Ананке[46]! Ты, кто превыше богов, мать мойр[47], Судьба и Неизбежность, чье веретено – ось миров! Чтоб ты сдохла со своей гнусной иронией! Мудрость гоняется за конем? Стратегия записалась в коногоны?! Разрабатывает план военной кампании? Представляю, как ты хохочешь сейчас, стерва Ананке. Я бы тоже посмеялась, только мне, знаешь ли, не до смеха. Белый конь взлетел. Афина проводила его взглядом. Эписодий пятый Сын черногривого 1 Чудеса и диковины – Что ж ты на корабле не поплыл? Лепешки и сыр – скромная пастушья еда – приятной тяжестью улеглись в животе. Сами мы тоже улеглись: на краю дубравы, в тенечке. Жаркие дни лета миновали, в темной зелени дубов уже начала проступать бронза, но солнце в полдень еще припекало, не жалея. Тут, на опушке, хорошо. И табун, опять же, как на ладони. – А, Кимон? Кимон, сын Аристида, встретился нам на дороге, ведущей на юг, из Немеи в Аргос и дальше, к морю. Мы перегоняли табун, лошади нуждались в новом пастбище. А Кимон – по его словам, он шел из самого Пилоса – нуждался в отдыхе и компании, и еще неизвестно, в чем больше. Сбитые сандалии, дубовый посох, плащ в пыли и заплатах, сделанных на скорую руку – похоже, странник действительно прошагал весь Пелопоннес из конца в конец. Я уже знал, что странники – это бродяги, у которых есть дело, важное или пустяковое, и общие с тобой знакомые. «Вот у кого полная котомка новостей!» – решили табунщики. Они даже не представляли, насколько правы. Кимон много где побывал: Микены, Афины, Элида, Тиринф, Скирос и Родос, Крит и Эвбея – по возможности он старался путешествовать морем. В Эфиру он тоже захаживал не впервые. Он даже звал город Эфирой, а не Коринфом, в отличие от многих чужеземцев, чем окончательно покорил и пастухов, и нас с братьями. Чего только не было в Кимоновых россказнях: пираты, штормы, дельфины, наяды, заморские диковины, беседы с мудрецами… Ну, врал. Так ведь не все время же? Странники склонны к преувеличениям. – Басилей Пилоса, да хранят его боги, поручил мне составить описание Пелопоннеса. В мельчайших, сказал, подробностях. Как тут управишься на корабле? Вот, иду, составляю. Самое важное – здесь… Кимон извлек из котомки связку вощеных дощечек для записей. Пастухи грамоты не знали, дощечки их не впечатлили. Зато мы с братьями оценили. – И это только самое важное?! – Остальное – здесь. Кимон постучал себя по лбу костяшками пальцев. Я все гадал: сколько ему лет? Жилистый, крепкий, но не сказать, чтоб здоровяк. Росту среднего. Кожу солнце пропекло, выдубило. В рыжей бороде – проседь. Морщины на лбу. Когда улыбается, сразу молодеет. Улыбка открытая, добрая, с хитрецой. Сорок? Пятьдесят? – Не опасаешься, а? – хмыкнул табунщик Фокион. – По дорогам бродить, а? Вот так, в одиночку? – Точно! – поддержал его Фотий, другой табунщик. – Разбойников сейчас, что… Он замялся, подыскивая сравнение. Сорвавшийся с дуба желудь звонко щелкнул его по макушке. Мы прыснули. – …что желудей на дубе! – закончил Фотий, нимало не смутившись. Милитад промолчал. Он вообще молчун, слова не вытянешь. – Было дело, – согласился Кимон. – Встретились мне разбойники. – Где? – Под Аргосом. – И что? – Убежал?