Гриндж прижался к стене сторожки и пропустил Марсию и Септимуса. – А, здрасте, – сказал он, заметив Септимуса. – Твой бедный папаша две ночи как не спит, а все из-за тебя. И тут Септимус вспомнил. Папа… Гриндж… Портрет Этельдредды! – Гриндж, тебе придется сейчас же пойти во Дворец и сказать папе, чтобы он поставил портрет туда, откуда его взял. А потом снова запечатать комнату. Как следует! Гриндж удивленно вытаращил глаза. – Что? – воскликнул он. – Поставить портрет туда, откуда он его взял. Портрет королевы Этельдредды! – Хм, не удивлюсь, если ему не нравится смотреть на этот портрет… Вот страшилище… Но к твоему сведению, у меня тут сторожка, и я не могу вот так все бросить и пойти переставлять за кого-то чьи-то портреты. Гриндж резко отвернулся, чтобы взять серебряный пенни у медсестры из Лазарета. Марсия увидела, как Септимус расстроился. Она не знала, в чем тут дело, но за последнее время поняла, что если Септимуса что-то волнует, то к нему стоит прислушаться. Она вскочила на разводной мост, где Гриндж уже болтал с мальчишками, которые несли из Леса хворост. – Гриндж, – сказала она, угрожающе нависнув над сторожем (на ветру у нее развевался плащ, и Гриндж зачихал, потому что у него была аллергия на мех), – ты будешь делать так, как тебе сказали, и немедленно! Ты и Сайлас Хип должны вернуть на место портрет, а я приду и запечатаю комнату. Помяни мои слова, тебе не поздоровится, если я не найду портрет именно там, где ему следует быть. – Апчхи! Я не могу… апчхи!.. оставить ворота… апчхи!.. апчхи-апчхи-апчхи!.. без присмотра. – Тебя заменит миссис Гриндж. – Миссис Гриндж навещает сестру в Лазарете. Ее вчера укусили. – Ах, мне очень жаль. Ну, тогда Люси. – Люси, к вашему сведению, убежала за этим никчемным братом вашего ученика, негодница! – огрызнулся Гриндж. – Но если это так уж важно, то я уберу портрет, когда сядет солнце, и подниму разводной мост. Пойдет? – Нет, Гриндж, не пойдет! Тебе придется закрыть ворота днем! Гриндж пришел в ужас. – Я не могу этого сделать, – возразил он. – В жизни не было такого, пока я на посту! Никогда! – Никогда не поздно начать, Гриндж, – ледяным тоном сказала Марсия. – А может быть, не поздно посадить сторожа в карцер посреди дежурства? – Что? Да как вы… – Так я! Вот возьму и посажу! – Значит, так. Я отойду на минутку, мадам Марсия. Гриндж подошел к двери сторожки и рявкнул в темноту кабинки с механизмом: – Эй, ты, разводчик! Проснись, ленивый увалень! Появился заспанный разводчик моста и спросил: – Чего? – Поздравляю с повышением, – сказал Гриндж. – Ты будешь здесь за главного, пока не вернется миссис Гриндж. Деньги не зажимать, с посетителями обходиться вежливо и никого не пускать без оплаты, особенно твоих никчемных дружков. Понял? Разводчик моста, у которого весь сон прошел при виде Архиволшебника, медленно кивнул. – Ладно, – бросил Гриндж. – У меня важное дело с Архиволшебником, так что я не должен беспокоиться за мост, пока выполняю такое деликатное задание. Гриндж вручил разводчику свою сумку для денег и предупредил: – И я точно знаю, сколько здесь, так что даже не вздумай! Потом он развернулся и отправился прочь от Северных ворот. Опять эти Хипы, думал он. Ну когда это закончится? 46 Лазарет В Лазарете стояла гнетущая атмосфера, несмотря на неимоверные усилия, которые прикладывали целители, чтобы выходить больных. Это было низкое длинное здание, спрятанное под раскинувшимся пологом Леса, обросшее мхом и плесенью, потому что годами на него капали с деревьев вода и растаявший туман, принесенный с реки. Лазарет открывали нечасто, только в случае тех болезней, которые считались заразными. Но сейчас здесь было столько больных жителей Замка, что никто не мог предугадать исход эпидемии. Марсия и Септимус пришли к Лазарету по протоптанной дороге на противоположном берегу реки. Близился вечер, и по мере сгущения сумерек они видели, как в окнах загораются первые свечи. Дверь была открыта, и с некоторой опаской Марсия и Септимус вошли внутрь. – Септимус! Это ты? Что ты здесь делаешь? – Сара Хип бросила свою работу. Она сидела за столиком у двери и раскладывала по горшочкам пригоршни листьев. Сара так и не уходила из Лазарета с тех пор, как пришла туда в первый раз. Сайлас решил не беспокоить ее исчезновением Септимуса и просто надеялся на лучшее. Как оказалось, он поступил верно. Сара посмотрела на своего младшего сына. – Что у тебя с волосами? – спросила она. – Что за воронье гнездо? Нет, Марсия, я понимаю, он вступает в трудный возраст, но ты уж заставь его причесываться хотя бы иногда… – Мы пришли не обсуждать его прическу, Сара, – сказала Марсия, которая с облегчением догадалась, что Сара не знает о случившемся. – Мы пришли по срочному делу. Сара даже не заметила Архиволшебника. Она не могла оторвать глаз от Септимуса и тревожно нахмурилась. – Ты какой-то… другой, Септимус. Ты заболел? Ты что-то от меня скрываешь? – подозрительно спросила она. – Нет, – поторопилась ответить Марсия. – Я в порядке, мам, – заверил ее Септимус. – Правда. Посмотри, я приготовил лекарство от Хвори. Сара с любовью взглянула на Септимуса и похвалила его: – Как мило с твоей стороны, дорогой, но многие пытались, и ничего не вышло. Ничего не помогает. – Это поможет, мам… Я точно знаю. – Ах, Септимус, – ласково сказала Сара. – Я знаю, как ты беспокоишься за Жука. Я знаю, как ты его любил… – Любил? – ужаснулся Септимус. – Что значит «любил»? Я и до сих пор его люблю. Он вообще как? В порядке? Сара посерьезнела. – Ему плохо, Септимус. Он… ах, сынок, он очень болен, и надежды мало. Ты хочешь его увидеть? Септимус кивнул. Они с Марсией прошли за Сарой через несколько распахнутых дверей в палату – длинную комнату, которая занимала все здание. Вдоль каждой стены выстроились узкие койки. Их сдвинули очень близко, и они все были заняты. Пациенты лежали неподвижно и были бледны как полотно. Кто-то лежал с закрытыми глазами, а кто-то смотрел в потолок и ничего не видел. В палате стояла гробовая тишина, в окна проникали вечерние тени и растворялись, потому что маленький помощник ходил по палате и расставлял на окнах свечи, чтобы отогнать подступающую ночь и заблудших лесных существ. Септимусу показалось странным, что, несмотря на такое количество людей в палате, там было так тихо. На самом деле он слышал, только как капли воды время от времени просачивались сквозь прогнившую черепицу на крыше и попадали в железные ведра, расставленные на полу в стратегически нужных местах. – Жук там, – прошептала Сара и, положив руку на плечо сыну, проводила его к ближайшей койке. – Он лежит у двери, чтобы мы могли приглядывать за ним. Если бы Сара не отвела их прямо к койке Жука, Септимус ни за что бы не нашел своего лучшего друга. Жука можно было узнать только по вздыбленной копне густых черных волос, которые его мать, ушедшая совсем недавно, с любовью расчесала именно так, как страшно не нравилось самому Жуку. А в остальном Жук был похож не на мальчика, а на белое полотно с вытаращенными глазами, которые смотрели в пустоту. Сара встревоженно посмотрела на Септимуса. – Прости, сынок, – вздохнула она. – Посидишь с Жуком? Его родители скоро вернутся, но у тебя есть немного времени. Сара принесла еще один стул для Марсии, и волшебница с Септимусом уселись у кровати Жука. – Мне надо идти, Септимус. Я приду через пару минут, – сказала Сара. Септимус вдруг страшно испугался, что противоядие не подействует. Он взволнованно посмотрел на Марсию, и та прошептала: – Подействует, Септимус. Ты должен в это верить. – Врачевание не похоже на магику, – уныло произнес Септимус. – Результат не зависит от того, насколько ты хочешь, чтобы все получилось. Он либо есть, либо нет. – Я в этом сильно сомневаюсь, – сказала Марсия. – Немного веры никогда не помешает. И вообще, ты ведь знаешь, что противоядие действует? Септимус кивнул. Он поставил бутылочку на шаткий столик возле койки Жука и достал из кармана пипетку. Набрав в нее немного противоядия, он капнул три капли в приоткрытый рот друга. А потом стал с нетерпением ждать результата. Когда на последнее окно в дальнем конце палаты поставили свечу, Жук моргнул. И снова моргнул, нахмурился, как будто не понимал, где находится, и вдруг сел, вытаращив глаза, а его волосы встали дыбом, как обычно.