Доктор сделал еще глоток кофе. Похоже, напиток не слишком его радовал — он подальше отставил чашку и промокнул губы салфеткой. — А мы спросим об этом у самой Клены, — ответил он. — Давайте держаться первоисточников, Анна. Зачем нам испорченный телефон? Сейчас гораздо больше меня интересует другой вопрос. За мной в Тольятти кто-то пытался следить. Сразу после нашей с вами встречи… У вас нет никаких соображений, кто бы это мог быть?.. Доктор пытливо глядел на Аню, комкая в руке салфетку. То ли он знал ответ на свой вопрос, то ли догадывался, что об этом может знать Аня? Она не стала темнить и в двух словах пересказала ему эпопею с замененной «Нокией», а заодно и информацию от менеджера Бориса Горбатова о технологии нахождения абонента Location Based Services. Выслушав ее без малейшего намека на удивление, доктор с какой-то брезгливостью произнес: — Приблизительно так я и думал. Грубая и бездарная работа в лучших традициях советского КГБ. Хотите еще соку? — Да ну его, — отмахнулась Аня. — Скажите, а вы действительно думаете, что эти… что они реально разрешат вам с Кленой поговорить? — Не только мне, но и вам тоже, — спокойно ответил Лоренц. — Я в этом нисколько не сомневаюсь в отличие от вас. Аня хотела было подумать о Птушко: «Успеет ли он взять билет?», но усилием воли отогнала эту мысль, боясь, что телепатические радары доктора ее уловят. И чтобы окончательно ее нейтрализовать в своем мозгу, наобум спросила: — А можно вам задать один личный вопрос? — Разумеется, — позволил Лоренц, глядя на нее чуть насмешливо, понимающе. — А почему вы со мной так откровенны? — Откровенен? — Он искренне удивился. — Кто вам это сказал? Я с вами честен — это да. Но честность и откровенность — вещи разные, Анна. — Вы так считаете?.. — Она не нашлась, что ему ответить. — Ладно, тогда другой вопрос. Почему вы берете меня с собой? Честно говоря, я этого не понимаю. Вы не боитесь, что со мной что-нибудь случится? — Обхватив ладошками стакан с соком, она смотрела на доктора с наивностью маленькой девочки. — Вот я, например, ужасно боюсь. И когда сюда ехала, боялась, и сейчас боюсь, и чем дальше, тем больше буду бояться, я себя знаю. И на вашем месте лично я не рискнула бы взять кого-нибудь с собой. Ну, кроме десятка автоматчиков, ясное дело. А вы берете меня… Я почему-то вам верю, очень верю, но мне все равно непонятно… Вы хоть понимаете, что они бандиты, отморозки… Вы их не видели, а я видела… Вы меня, конечно, простите, но я не понимаю, на что вы рассчитываете. Если даже у вас в портфеле все двадцать миллионов долларов, это ведь не значит, что этим дело кончится. Правда же? — Разумеется, не значит. — Доктор взглянул на свой «Ролекс». — Тем более что там нет двадцати миллионов. Там даже миллиона долларов нет. — Даже так! — Аня совершенно не понимала, на что он рассчитывает. На свою телепатию, что ли? Больших денег там нет — это плохо. Очень плохо. — С вами ничего не случится, Анна, — очень серьезно заявил Лоренц. — Если бы у меня были малейшие сомнения, я бы вас, конечно, не взял. Но никаких сомнений у меня нет. Все будет хорошо… Впрочем, я вас не неволю — вы можете ехать прямиком до Москвы, я сойду к ним один. Я прекрасно понимаю ваши страхи, на вашем месте я, наверное, боялся бы еще больше. Вы держитесь молодцом. Вы вообще молодец, Анна. — Угу, — пробурчала она, очень надо сказать ободренная этими его словами. — А беру я вас с собой по очень простой причине. Не знаю, поймете ли вы, надеюсь, что поймете. Мне нужен живой свидетель всего того, что сейчас происходит, понимаете? И того, что произойдет. Разумный свидетель, который потом смог бы все это толково описать. Вы нужны мне как своего рода летописец, если угодно. Собственно, поэтому я вам и рассказал о некоторых моментах моей жизни. Раз уж мы с вами встретились на этих перекрестках мирозданья, давайте увековечим эту встречу. Вы идеально подходите для этой роли: у вас хорошее перо, у вас мужской характер, вы достаточно объективны и никем не ангажированы. Я ангажирую вас. Нет, Аня не понимала его. — А зачем вам это? — искренне удивилась она. — Зачем? — Лоренц навалился грудью на стол так, что его лицо почти приблизилось к Аниному. — У вас же шахматный ум, Анна, мужской шахматный ум, поэтому ответы на большинство вопросов вы знаете априори. У вас в сумочке книга об алхимии — я заметил ее, когда вы доставали паспорт. Так вот в этой книге есть много и обо мне. Много, но не все, а я хочу, чтобы было все. Если хотите, можете считать это обычным тщеславием. Боюсь только, что это для вас слабый аргумент. Аня ничего не ответила. Она не понимала его. У нее не было никакого мужского, никакого шахматного, никакого ума, он ее явно переоценивал, у нее были заурядные бабьи мозги, сильно затуманенные последними событиями и рассчитанные исключительно на стандарты XXI века. И никакого хорошего пера у нее не было, — Бог обделил ее литературным талантом. Она сбилась с толку. Она давно уже сбилась с толку, хотя виду не подает. Какой из нее летописец, мама родная! Она статью-то путную написать не может, какая уж тут летопись! Или он вкладывает в это понятие какой-то переносный смысл? Какой? Она так и не поняла, чего он от нее хочет, а переспрашивать постеснялась. Скоро объявили о прибытии их поезда. Они лифтом спустились на вторую платформу, куда скоро подтянулся дополнительный «Челябинск — Москва». По трансляции объявили, что из-за опоздания стоянка сокращена, и это вызвало взрыв пассионарности на платформе. С удвоенной скоростью пассажиры ринулись к своим вагонам, а Аня все крутила головой по сторонам, надеясь увидеть Птушко. Ан нет. Успел, не успел? Ладно, теперь уже поздно давать задний ход, теперь только вперед, и будь что будет. У них был пятый вагон, и это опять оказался СВ. Аня подумала, что пристрастие к спальным вагонам, очевидно, передается у Лоренцев по наследству, и с этим ничего уже не поделаешь. Впрочем, если есть денежки, почему не пошиковать? Это она живет от зарплаты до зарплаты, и с этим, видимо, тоже ничего поделать нельзя. Они сидели и молча смотрели в окно, а когда поезд, наконец, тронулся, и Аня собралась заговорить с доктором об Оксане, Лоренц вдруг встал и вышел из купе. — Я буду здесь, рядом, — предупредил он. — Мне нужно подумать, — и мягко задвинул дверь. Аня осталась одна. Она сидела и чувствовала, что, закрыв дверь, он как бы отсек все то, что с ней было допрежь, от того, что ждет ее впереди. А что ее ждет? Господи, что ее ждет впереди? Пришел проводник, забрал ее билет и скупыми мазками художника набросал головокружительные перспективы, которые перед ней открывались. Оказалось, что Аня может воспользоваться шахматами, шашками, картами и домино, что в вагоне есть чай и кофе, печенье и вафли, что при желании она может заказать по внутренней связи обед в вагоне-ресторане, и его принесут ей горяченьким прямо в купе. От всего этого она отказалась. Проводник включил радио, отрегулировал громкость. Когда он вышел, Аня выглянула в коридор. Лоренц стоял у окна, держа портфель в левой руке, и глядел в какое-то свое, только свое пространство, наполненное только его химерами. О чем он думал? Как он собирался в одиночку вызволять дочь? Ане было страшно от этой мысли, страшно и все тут. Ну что с этим можно поделать? Как что — ехать до Москвы и постараться забыть все как дурной сон. Только ведь она не сделает этого, она сойдет вместе с ним, потому что доктор Лоренц приобрел над ней какую-то странную власть. Аня вернулась в купе. По радио шел красивый гитарный проигрыш, где она услышала что-то ужасно знакомое. Аня сделала погромче, и как раз вовремя: парень с очень низким и красивым голосом запел: Ева с Чистых Прудов уплывает по черной реке, Уплывает по черной реке на кораблике белом. Ей не страшно ничуть, ведь у Евы зажат в кулачке Вечной жизни залог, на ладошке написанный мелом. А за белым корабликом, как неизбежное зло, Хоронясь под водой и не веря ни в чье воскресенье… Вот же гадство — как специально начались сильные помехи, съевшие продолжение песни. В динамике хрипело и трещало так сильно, что Аня испугалась, как бы там не замкнуло, и выключила радио. Эта песня просто ее преследует… Она разулась и легла на свою полку. «Какой залог? Почему на ладошке?.. Может быть, все-таки прямиком до Москвы? Что он там высматривает в окне? Господи, и зачем она с ним связалась? Он больной, и его болезнь передается ей… И ведь не уснешь, какой тут сон, если в любой момент могут позвонить эти… Может быть, почитать? Книжку или газету?.. Нет, только не газету, вдруг там про эти девятьсот тысяч…» Прислушиваясь к шагам в коридоре, она достала телефон и быстро отбила сообщение Птушко: «Ты успел? Мы в 5 вагоне». Через полминуты пришел ответ: «Я в 9». Глава 23 КАК ДОБЫТЬ ФИЛОСОФСКИЙ КАМЕНЬ? «…Прочитав и усвоив не одну сотню алхимических текстов, написанных в разное время людьми, в той или иной степени имеющими отношение к искусству алхимии, я выстроил некий сюжет, придерживаясь которого можно двигаться по пути создания (обретения) философского камня. Чтобы этим сюжетом можно было воспользоваться на практике, я придал ему форму инструкции, обращенной к гипотетическому алхимику (назовем его Любезный Друг), которого хочу сразу предупредить, что шансов на успех у него практически нет. Итак…» Статья, которую Аня читала, была помещена в самом конце книги об алхимии и называлась «Об эликсире долгой жизни и многом другом». Ее авторство принадлежало некоему А. Кроуну-Барабье. Из-за названия Аня и остановилась именно на ней, ведь «эликсир долгой жизни» — это, наверное, и есть тот самый эликсир бессмертия, о котором они говорили с Лоренцем. Текст излагался от первого лица, причем с юмором, от статьи не веяло древностью и запустением, как от большинства других в этой книге, поэтому первые несколько страниц Аня читала с удовольствием «…Предположим, что в течение многих предварительных лет ты, Любезный Друг, занимался расшифровкой старых текстов, где блуждал, как в закоулках, ибо не обладал нитью Ариадны, которая могла бы вывести тебя на верную дорогу. Допустим, несмотря ни на что тебе удалось понять смысл этих текстов. Предположим, что параллельно с этим ты проникался заповедями, которые оставил своим собратьям-алхимикам гениальный человек своего времени Альберт Великий (1193–1280). В его обширном творческом наследии труд «Об алхимии» занимает не самое последнее место, и ты осилил этот труд, а заповеди не только выучил наизусть, но и поставил во главу всей своей жизненной философии. Вот эти заповеди: «Алхимик должен быть молчалив и осторожен. Он не должен никому открывать результатов своих операций. Ему следует жить в уединении, вдали от людей. Пусть в его доме будут две или три комнаты, предназначенные только для работы. Ему следует выбирать правильный час для своих операций (имеется в виду, что следует дожидаться благоприятного расположения звезд). Он должен быть терпелив и настойчив. Пусть использует он только стеклянные сосуды или глазурованную глиняную посуду. Он должен быть достаточно богат, чтобы покрывать расходы на такую работу. И наконец, да избегает он всяких сношений с князьями и правителями». Надеюсь, ты знаешь, Любезный Друг: чтобы успешно создать философский камень, нужно совершить совокупность операций, которая называется магистерией. В сжатом виде магистерия будет выглядеть приблизительно так: 1. Ты готовишь в агатовой ступке однородную смесь из трех компонентов. 95 % смеси составляет минерал. Пусть это будет мышьяковистый пирит (минерал железа с примесями мышьяка и сурьмы). Вторым компонентом должен быть металл: железо, свинец, ртуть или серебро. И наконец, кислота органического происхождения (винная или лимонная). Тебе предстоит вручную растирать и соединять эти компоненты в течение пяти-шести месяцев. Надеюсь, терпения тебе не занимать. 2. Спустя полгода, когда смесь достигнет нужной консистенции (а главное, когда в тебе самом эта часть процесса хорошенько отобразится, т. е. когда ты созреешь для следующего этапа), можешь начинать нагрев получившейся смеси в тигле. Запасись терпением, мой друг, ибо, постепенно увеличивая температуру, ты завершишь эту операцию примерно через десять лет. Да, десять лучших лет своей жизни проведешь ты в закопченной лаборатории, мало-помалу теряя здоровье и ежедневно рискуя жизнью. Потому что при нагревании твоей смеси будут выделяться токсичные газы: пары ртути и особенно мышьяковистый водород, который, как ты, наверное, знаешь, убил многих алхимиков на разных этапах их нелегкого дела. Но ты ведь знал, на что шел. Однако это еще цветочки. 3. Спустя десять лет ты начнешь растворять содержимое твоего тигля в кислоте. Этот процесс должен происходить либо при слабых лучах солнца, отраженных зеркалом, либо при свете луны. Ты, наверное, знаешь, что такой свет называется поляризованным и что он вибрирует в одном направлении, тогда как обычный свет вибрирует вокруг оси во всех направлениях, что тебе совершенно не нужно. 4. Растворив получившуюся субстанцию, ты должен будешь выпарить из нее жидкость, а оставшееся твердое тело сызнова начнешь нагревать. Эта операция займет у тебя четыре года, а если ты спросишь, почему так долго, то ответ будет предельно прост. Потому что дело не столько в готовности материи, над которой ты трудишься, сколько в тебе самом. Это ты зреешь в тигле своей души, это ты совершенствуешься, а срок определен людьми, которые через все это прошли. Четыре долгих года проходит в однообразной работе, которая не прерывается ни днем ни ночью, и вот, наконец, ты понимаешь (а скорее, чувствуешь), что этот этап завершен и пора двигаться дальше. 5. В тигле у тебя — сера, полученная из пирита, и уголь, извлеченный из органической кислоты. Теперь нужно добавить к смеси окислитель (например, калиевую селитру) и снова начать растворять и нагревать смесь в течение двух или трех лет — вплоть до знака, подтверждающего, что все было сделано правильно. Как выглядит знак? — спросишь ты. Для одних алхимиков — это появление на стенках сосуда кристаллов в форме звезды, для других — слой окиси на поверхности раствора, который затем разрывается, открывая сверкающий металл, где будто бы отражаются уменьшенный Млечный Путь или созвездия. Впрочем, это не так важно, потому что в твоем случае знак может быть совершенно другим. Но ты поймешь, что это — знак, ибо это невозможно будет не понять, поверь. 6. Получив знак, ты извлечешь смесь из тигля и оставишь ее без доступа воздуха и влаги для «созревания» до первых дней ближайшей весны. Первый этап окончен. Целью второго этапа будет то, что в трактатах называется так: ПОДГОТОВКА СУМЕРЕК…» Думая о первых днях ближайшей весны, Аня незаметно для самой себя задремала. А потом уснула по-настоящему и проснулась только, когда поезд, словно лягаясь на каждом стыке, заметно ускорял ход. Она села, ногами нащупывая кроссовки. На душе было спокойно как никогда. Сколько она проспала? За окнами заметно стемнело. Лоренца в купе не было, зато на столе появился стакан чая в красивом подстаканнике и плитка «Аленки». Ага, под шоколадкой записка: «Анна я в вагоне-ресторане. Если придете буду вам только рад». Твердый идеальный почерк без наклона, запятые почему-то пропущены. Нет, она не пойдет в вагон-ресторан, потому что, оказавшись лицом к лицу с доктором, тут же снова утратит часть самой себя и станет как бы и не собой. Нет, ей сейчас этого никак не нужно. Поезд только что отошел от какой-то большой станции — за окном проплывали огромные складские строения, а на заднем плане виднелись корпуса многоэтажных домов. Что за станция? Вскочив, Аня повисла всем телом на ручке окна, и стеклопакет неохотно поехал вниз. Теперь можно было высунуть голову. В лицо ей ударил пахучий ветер, ударил и смел ее волосы в сторону следующего вагона. «СЫЗРАНЬ», — успела она прочитать, прежде чем вокзал скрылся за пакгаузами. Потом она осторожно приоткрыла дверь и высунула голову в коридор. Слева, в самом конце вагона, маячила широкая спина проводника. Двигаясь задом наперед, он выметал серенькую ковровую дорожку, тихонько насвистывая.