Первый, кого я увидел в коридоре, был Питерсон. Он был в штатском. Лицо его выразило замешательство и досаду. Он подскочил ко мне и схватил за рукав. — Послушайте, Бэрри… — Потом, — сказал я и поспешил за Хэмондом и медсестрой в другую шоковую палату. Там лежала плашмя на столе девушка, очень бледная. Запястья ее были перебинтованы. Она была в сознании, но помутненном — голова моталась из стороны в сторону. Йоргенсен, уже знакомый мне стажер, стоял, нагнувшись над ней. — Тут у нас случай попытки к самоубийству, — сказал он Хэмон-ду, — Вскрыла вены на руках. Мы кровь остановили и делаем переливание. — Он выбирал вену для вливания. Выбирал на ноге. — Группа крови определена, — сказал он, вводя иглу. — Почему на ноге? — спросил Хэмонд. — Запястья пришлось забинтовать. А выше не хочется накладывать жгут. Я подошел ближе. Это была Энджела Хардинг. Теперь она не казалась такой уж красавицей: белое как мел лицо, вокруг рта залегла сероватая тень. — Ваше мнение? — спросил Хэмонд у Йоргенсена. — Спасем, если не случится чего-нибудь непредвиденного. Хэмонд рассматривал забинтованные запястья. — Здесь, что ли, порезы? — Да. На обеих руках. Мы наложили швы. Хэмонд посмотрел на руки девушки. На пальцах проступали темно-коричневые пятна. Хэмонд взглянул на меня. — Это та девушка, о которой ты говорил? — Да. Энджела Хардинг. — Заядлая курильщица. — Присмотрись-ка получше. Хэмонд взял ее руку и понюхал запятнанные пальцы. — Это не табак, — сказал он. — Непонятно. Я поднял ее руки. Подушечки больших пальцев и тыльная сторона обеих рук были испещрены мелкими порезами, недостаточно, однако, глубокими, чтобы кровоточить. — Как ты это объяснишь? — Пробы. У людей, которые кончают расчеты с жизнью, вскрыв себе вены, почти всегда можно найти на руках один, а то и несколько предварительных порезов, словно самоубийца хотел испробовать сперва, достаточно ли остро лезвие или степень боли, которую он собирается себе причинить. — Это не то, — сказал я. — Видел ли ты когда-нибудь человека, побывавшего в поножовщине? Если обороняться от ножа руками, то руки оказываются покрыты порезами. — Но почему ей пришлось… — Потом расскажу, — ответил я. И вернулся к Греку Джонсу. Он находился все в той же палате, там же был Питерсон и еще какой-то человек в штатском. — Бэрри, — сказал Питерсон, — стоит произойти какой-то пакости, и вы тут как тут. — Так же, как и вы. — Да, но это входит в мои обязанности, — он кивнул на своего спутника. — Поскольку в прошлый раз вы так разволновались, я привез с собой врача. Полицейского врача. Чтоб вы знали, что дело будет передано следствию. Парень по имени Грек Джонс. Мы это узнали, поскольку в кармане у него был бумажник. — Знаю его. Где вы его нашли? — Лежал на улице. На славной тихой улочке на Бикон Хилле. С пробитым черепом. Должно быть, упал на голову. На втором этаже, в квартире, где живет девица по имени Энджела Хардинг, было разбито стекло. И она тоже здесь. — Знаю. — Что-то больно много вы сегодня знаете. Я пропустил его замечание мимо ушей и нагнулся над телом Грека Джонса. Кто-то стянул с него одежду, и теперь обнаружились многочисленные глубокие раны. На туловище и на предплечьях. Ноги остались неповрежденными. «Это, — подумал я, — тоже весьма характерно». Врач выпрямился и посмотрел на Питерсона. — Теперь трудно сказать, что явилось причиной смерти, — сказал он. И кивком указал на зияющее отверстие в груди. — Они тут так постарались, что уж и не разберешь. Но скорее всего это перелом черепа при падении. Вы говорили, он выпал из окна? — Так получается по нашим предположениям, — сказал Питерсон. — Сейчас составлю медицинское заключение, — сказал врач. Я продолжал разглядывать тело. В особенности меня интересовал череп. Там бкла круглая вмятина величиной примерно с мужской кулак, но нанесена она была отнюдь не кулаком. Удар нанесли палкой или обрезком трубы, и притом С большой силой. Я присмотрелся повнимательнее и заметил коричневые частицы, деревянные, прилипшие к окровавленной голове. — Вы говорите, перелом черепа — это результат падения? А что вы скажете насчет телесных повреждений? — Мы полагаем, что он получил их в доме. По-видимому, подрался с этой девкой, Энджелой Хардинг. В ее квартире нашли окровавленный кухонный нож. Она, должно быть, бросилась на него. Так или иначе, он выпал из окна или его выкинули. — Питерсон замолчал и посмотрел на меня. — Дальше! — сказал я. — Да это, пожалуй, и все. Я кивнул, вышел из палаты и вернулся с иглой и шприцем. Нагнувшись над телом, я воткнул иглу в шею, так как вся надежда была на яремную вену. Возиться с венами на руках уже не имело смысла. — Что вы делаете? — Беру кровь, — сказал я, вытаскивая иглу. Шприц наполнился несколькими каплями синеватой крови. — Зачем? — Хочу знать, не был ли он отравлен, — сказал я первое, что пришло мне на ум. Положил шприц в карман и пошел было к двери. Питерсон, наблюдавший за мной, вдруг сказал — А ну-ка подождите минутку. — Я остановился. — У меня к вам будет вопрос другой. Согласно нашим предположениям этот парень подрался с Энджелой Хардинг. Затем Джонс вывалился из окна, а девица пыталась покончить С собой. Есть только одно маленькое несоответствие. Джонс здоровый детина, и весу в нем, должно быть, килограммов девяносто пять. Трудно представить, чтобы такая хрупкая особа могла его выкинуть в окно. Может, ей кто-то помог? — Он посмотрел на мое лицо, на повязку, покрывавшую порез. — Что, получили сегодня травму? Каким образом? — Поскользнулся на мокрой мостовой. — Получили рваную рану? — Напротив, очень чистенькую. — Когда-нибудь раньше встречали Джонса? — Да. Сегодня вечером. Часа три назад. — Интересно, — сказал Питерсон. — Развлекайтесь догадками, — сказал я, — желаю удачи! — Я ведь могу вызвать вас на допрос. — Конечно, можете. Но на каком основании? — По подозрению в соучастии. Да мало ли еще на каком. — А я в ту же минуту вчиню вам иск. И сорву с вас миллион долларов. — Только за то, что я допрошу вас? — За подрыв моей врачебной репутации. Знаете ведь, репутация врача — это его хлеб. Даже малейшая тень подозрения потенциально наносит ему урон, Я запросто могу доказать на суде, что мне причинили убыток. 6 У меня было такое ощущение, будто моя голова зажата в тисках. Боль была пульсирующая, мучительная, ноющая. Идя по коридору, я почувствовал внезапный острый приступ тошноты. Ужасная слабость охватила меня, я весь покрылся холодным потом, но потом это прошло, мне немного полегчало, Я вернулся к Хэмонду. — Как ты себя чувствуешь? — Ты становишься однообразным, — заметил я. — Не мог бы ты достать мне мышь? — Мышь? В лаборатории у Кохрэна есть крысы; возможно, она не заперта.