— Трое, — откликнулся Саграмор. — Он приходит повидаться, задает вопросы, возглавляет набеги, а потом уезжает восвояси. И ничегошеньки-то не скажет. — Может, хоть думает, — промолвил я. — Небось с молодой женой занят, — кисло предположил Кулух. — А ты ее видел? — полюбопытствовал я. — Ирландская кошечка. С коготочками, — презрительно бросил Кулух. Как выяснилось, он навестил Артура и его молодую жену по пути на север, едучи на сбор посвященных Митры. — Ну, милашка себе, — нехотя признал он. — Будь она рабыней, пожалуй, ты и впрямь не возражал бы, кабы она задержалась в твоей кухне. Ну, то есть я не возражал бы. Ты-то, Дерфель, как раз вряд ли. — Кулух вечно прохаживался насчет моей верности Кайнвин, хотя ничего такого необычайного в моем постоянстве не было. Саграмор женился на пленной саксонке и, подобно мне, вовеки не изменял своей женщине. — Ну и что проку в быке, ежели обхаживает лишь одну телочку? — фыркнул Кулух, но никто из нас не ответил на колкость. — Артур напуган, — вместо того промолвил Саграмор. Он помолчал, собираясь с мыслями. Нумидиец неплохо говорил по-бриттски, пусть и с кошмарным акцентом, но язык этот не был для него родным, так что порою он говорил медленно, пытаясь выразить свои мысли как можно точнее. — Он бросил вызов богам, и не только на Май Дуне, но еще и тем, что забрал власть у Мордреда. Христиане его ненавидят, а теперь вот и язычники объявили врагом. Вы понимаете, как он одинок? — Беда Артура в том, что он не верит в богов, — махнул рукой Кулух. — Он верит в себя, — возразил Саграмор, — а когда Гвиневера предала его, он принял удар близко к сердцу. Ему стыдно. Гордость его здорово пострадала, а ведь он горд. Он думает, мы все смеемся над ним, и держится от нас подальше. — Я над ним не смеюсь, — запротестовал я. — А я — смеюсь, — отрезал Кулух, выпрямляя раненую ногу и морщась от боли. — Ублюдок безмозглый. Ему бы хорошенько отходить Гвиневеру ремнем пониже спины разок-другой. Глядишь, стерва урок и затвердила бы. — Так вот, — как ни в чем не бывало продолжал Саграмор, пропуская предсказуемое замечание Кулуха мимо ушей, — ныне Артур страшится поражения. Ибо кто он, как не воин? Артуру нравится думать, что он хороший человек и что правит он, поскольку у него все задатки правителя, но это меч проложил ему дорогу к власти. В глубине души он об этом знает, и если он проиграет эту войну, то потеряет самое дорогое, что у него есть: репутацию. Его запомнят как узурпатора, который даже удержать не сумел захваченного. Он панически боится, что от репутации его камня на камне не останется. — Может, первую из ран исцелит Арганте? — предположил я. — Очень сомневаюсь, — покачал головой Саграмор. — Если верить Галахаду, Артур на самом-то деле отнюдь не рвался на ней жениться. — Тогда зачем женился-то? — нахмурился я. Саграмор пожал плечами. — Чтобы насолить Гвиневере? Доставить удовольствие Энгусу? Показать нам всем, что Гвиневера ему на дух не нужна? — Перепихнуться с молоденькой милашкой? — предположил Кулух. — Твоими бы устами, — обронил Саграмор. Кулух потрясенно вытаращился на нумидийца. — А как же иначе-то! Саграмор покачал головой. — А я слыхал, Артур ее не трогает. Разумеется, это только слухи, а когда речь заходит о сношениях мужчины и женщины, молве вообще веры нет. Но сдается мне, эта принцессочка не в Артуровом вкусе — слишком уж юна. — Тоже мне оправдание, — проворчал Кулух. Саграмор только плечами пожал. Он был куда проницательнее Кулуха и Артура понимал гораздо лучше: Артур любил прикинуться человеком простым и прямым, что называется, душа нараспашку, да только на самом-то деле душа эта была примерно столь же сложна и запутанна, как хитросплетения спиралей и драконов на лезвии Экскалибура. Мы распрощались поутру — лезвия наших мечей и копий были все еще алы от крови жертвенного быка. Исса себя не помнил от восторга. Еще несколько лет назад он был самым обычным деревенским парнишкой, а теперь вот он — воин Митры и скоро, как он мне поведал, станет отцом: Скарах, его жена, забеременела. После посвящения Исса заметно воспрял духом и внезапно преисполнился убежденности, что мы разобьем саксов даже без помощи Гвента, но только я его уверенности не разделял. Да, Гвиневеру я никогда не жаловал, но при этом знал: она далеко не дура, и ее предположение, что Кердик, дескать, нападет с юга, меня не на шутку встревожило. Безусловно, и второй вариант развития событий выглядел вполне правдоподобно: Кердик и Элла, союзники поневоле, конечно же, намерены не спускать друг с друга глаз. Всесокрушающая атака вдоль Темзы — это самый быстрый путь до моря Северн, тем самым бриттские королевства окажутся расколоты надвое, а с какой бы стати саксам жертвовать численным превосходством, поделив силы на две небольшие армии, которые Артур сможет разбить одну за другой? И однако ж, если Артур ждал лишь одного удара и только от одного готовился защищаться, нападение с юга сулило немыслимые преимущества. Пока Артур схлестнется с первой саксонской армией в долине Темзы, вторая обогнет его с правого фланга и беспрепятственно выйдет к Северну. Впрочем, Иссу такого рода домыслы не тревожили. Он все воображал себя в щитовом строю: то-то он, осененный благоволением Митры, станет косить саксов — прямо как косарь траву! После солнцестояния пришли холода. День за днем рассвет брезжил мерзлый и бледный, красноватый диск солнца повисал совсем низко и тонул в южных облаках. Волки забирались глубоко в обжитые угодья — точили зубы на наших овец, запертых в переносных загонах. В один прекрасный день мы затравили шесть серых зверюг и разжились шестью новыми волчьими хвостами на шлемы для моего боевого отряда. Мои люди впервые нацепили такие хвосты на гребни шлемов в глухих лесах Арморики, где мы сражались с франками: поскольку мы трепали их, как хищные звери, франки прозвали нас волками, а мы приняли оскорбление как комплимент. Мы были волчьи хвосты, хотя на щитах наших вместо волчьей морды красовалась пятиконечная звезда в честь Кайнвин. Кайнвин по-прежнему отказывалась бежать по весне в Повис. Морвенна и Серена пусть едут, а вот она останется. Я разозлился не на шутку. — Значит, пусть девочки разом потеряют и отца и мать? — упрекнул ее я. — Если такова воля богов, значит, да, — безмятежно отозвалась Кайнвин и пожала плечами. — Может, я и эгоистка, да только мне так хочется — и все тут. — Тебе хочется умереть? И это, по-твоему, эгоизм? — Мне не хочется уезжать так далеко, Дерфель, — возразила она. — Ты знаешь, каково это — жить в чужедальней стране, пока твой любимый сражается? Ты ждешь, обмирая от страха. Ты боишься каждого гонца. Жадно ловишь обрывки слухов. На сей раз я останусь. — Чтобы дать мне лишнюю причину для беспокойства? — Не задирай носа, — спокойно отозвалась она. — По-твоему, я не в состоянии сама о себе позаботиться? — Это твое колечко от саксов тебя не убережет, — проговорил я, указывая на осколок агата у нее на пальце. — Значит, я уберегусь сама. Не тревожься, Дерфель, я не буду путаться у тебя под ногами и живой в плен не дамся. На следующий день в овечьем закуте под самым холмом Дун Карика народились первые ягнята. Для окота было еще совсем рано, так что я порадовался доброму знаку от богов. Прежде чем Кайнвин успела вмешаться, первого из новорожденных принесли в жертву, чтобы овцы и дальше ягнились благополучно. Окровавленную шкурку прибили гвоздями к стволу ивы над ручьем, и на следующий же день под ней зацвел аконит — крохотные золотистые лепестки стали первым проблеском ярких красок в новом году. Тогда же я заприметил трех зимородков — слепящей вспышкой у льдистой кромки ручья. Жизнь пробуждалась. На рассвете, разбуженные петушиными криками, мы снова слышали трели дроздов и малиновок, жаворонков, крапивников и воробьев. Артур послал за нами через две недели после того, как появились на свет первые ягнята. Снег стаял, Артурову гонцу пришлось пробираться к нам в грязи по колено, чтобы сообщить: наше присутствие требуется в Линдинисском дворце. Нас звали туда на Имболк — первое зимнее празднество после солнцеворота, посвященное богине плодородия. На Имболк мы прогоняем новорожденных ягнят через пылающие обручи, а после молодые девушки, улучив минутку, когда никто не смотрит, прыгают сквозь дотлевающие обручи, окунают палец в золу костров и мажут серой пылью себе между бедер. Ребенка, рожденного в ноябре, называют дитя Имболк: зола — мать ему, а огонь — отец. Мы с Кайнвин прибыли в Линдинис вечером в канун Имболка; зимнее солнце роняло длинные тени на блеклые травы. Артуровы копейщики окружили дворец, охраняя правителя от угрюмой враждебности людей, что еще помнили, как Мерлинова магия явила во дворцовом дворе видение мерцающей нимфы. К вящему моему удивлению, обнаружилось, что во дворе все готово к Имболку. Артур всегда терпеть не мог любого рода священнодействия, и всяческие обряды и ритуалы оставлял главным образом на усмотрение Гвиневеры, она же в жизни не отмечала грубых деревенских праздников вроде Имболка. Но сегодня посреди двора красовался гигантский, сплетенный из соломы обруч, а в переносном загоне к маткам жались новорожденные ягнята. Кулух поприветствовал нас — и лукаво кивнул в сторону обруча. — Вот тебе случай обзавестись еще младенцем, — поддразнил он Кайнвин. — Так я ж затем и приехала, — отозвалась она, целуя его. — На твоем-то счету сколько? — Двадцать один, — гордо объявил Кулух. — И от скольких же матерей? — От десяти, — ухмыльнулся он, хлопая меня по спине. — Завтра нам наконец-то сообщат, что от нас требуется. — Нам — это кому? — Тебе, мне, Саграмору, Галахаду, Ланвалю, Балину, Морфансу, — Кулух пожал плечами, — ну, словом, всем. — Арганте здесь? — спросил я. — А кто, по-твоему, обруч-то установил? — хмыкнул он. — Это все ее задумка. Она и друида из Деметии привезла; нынче вечером мы и за стол-то не сядем, не воздав прежде почестей Нантосуэлте. — А кто это? — не поняла Кайнвин. — Да богиня такая, — небрежно пояснил Кулух. Богов и богинь было такое великое множество, что никому, кроме разве друида, не удалось бы запомнить всех имен; ни Кайнвин, ни я в жизни ни про какую Нантосуэлту не слышали. Артура с Арганте мы увидели лишь после наступления темноты, когда Хигвидд, Артуров слуга, созвал нас всех во двор, подсвеченный просмоленными факелами в железных скобах. Я вспомнил ту, Мерлинову ночь и благоговейную толпу — людей, что поднимали недужных младенцев и калек навстречу Олвен Серебряной. А теперь вот знатные лорды и их жены смущенно переминались с ноги на ногу по обе стороны от плетеного обруча, а на возвышении в западном конце двора стояли три кресла, задрапированных белой тканью. Рядом с обручем ждал друид: надо думать, колдун, привезенный Арганте из отцовского королевства. Невысокий, коренастый, с буйной черной бородой, в которую были вплетены клочья лисьей шерсти и связки мелких косточек. — Его зовут Фергал, — шепнул мне Галахад. — Христиан он ненавидит лютой ненавистью. Весь вечер закидывал меня заклинаниями, а тут возьми и появись Саграмор — и Фергал чуть в обморок не грохнулся от ужаса. Подумал, это Кром Даб нагрянул собственной персоной. — Галахад расхохотался. Саграмор и в самом деле сошел бы за темного бога: одет он был в черную кожу, у бедра — меч в черных ножнах. Он приехал в Линдинис со своей дюжей, благодушной женой-саксонкой Маллой; эти двое стояли чуть в стороне в дальнем конце двора. Саграмор поклонялся Митре, а вот бриттских богов оставлял без внимания, но Малла до сих пор молилась саксонским богам — Водену, Эостре, Тунору, Фиру и Сеакснет. Здесь собрались все Артуровы вожди; хотя, дожидаясь Артура, я размышлял о тех, кого с нами уже не было. Кай, выросший вместе с Артуром в далеком Гвинедде, погиб в Думнонийской Иске во время Ланселотова мятежа. Его убили христиане. Агравейн, что долгие годы командовал Артуровой конницей, умер зимой от лихорадки. Его обязанности принял на себя Балин: этот притащил в Линдинис трех жен и целый выводок крепышей-детишек. Те в ужасе пялились на Морфанса, самого уродливого человека во всей Британии; мы же так к нему привыкли, что уже не замечали ни заячьей губы, ни зобастой шеи, ни перекошенной челюсти. Если не считать Гвидра, еще совсем мальчишки, я, похоже, был здесь самым младшим — и мысль эта потрясла меня до глубины души. Мы нуждались в новых военных вождях, и я тут же мысленно решил, что дам Иссе собственный отряд, как только война с саксами закончится. Если, конечно, Исса останется в живых. Равно как и я сам. Галахад приглядывал за Гвидром; завидев нас с Кайнвин, оба подошли к нам. Галахад всегда был хорош собою, но теперь, в зрелые годы, красота его обрела особое благородство. Золотые волосы поседели; кроме того, он отрастил небольшую острую бородку. Галахад и я всегда были хорошими друзьями, но в ту трудную зиму он, пожалуй, был ближе к Артуру, нежели к кому другому. При позорной для Артура сцене в морском дворце Галахад не присутствовал; благодаря этому, а также его спокойному сочувствию Артур и терпел его общество. Кайнвин, понизив голос так, чтобы не услышал Гвидр, спросила, как там Артур. — Вот бы знать бы, — вздохнул Галахад. — Наверняка он счастлив, — предположила Кайнвин. — С какой бы стати? — Как насчет молодой жены? — изогнула бровь Кайнвин. Галахад усмехнулся. — Когда у путешественника по дороге украдут коня, милая госпожа, частенько случается так, что замену он выбирает наспех. — И в результате так и не оседлает ни разу? — грубо спросил я. — А, Дерфель, и ты сплетен наслушался? — отозвался Галахад, не подтверждая моих слов, равно как и не отрицая. Он улыбнулся. — Брак для меня великая тайна есть, — туманно добавил он. Сам Галахад так и не женился. Собственно, он нигде и не обосновался толком после того, как Инис Требс, его дом, пал под натиском франков. С тех самых пор Галахад обретался в Думнонии, на его глазах выросло и повзрослело целое поколение детей, а он по-прежнему жил как в гостях. В дурноварийском дворце ему отвели собственные покои, да только из обстановки там почти ничего не было, и удобств — никаких. Он разъезжал с Артуровыми поручениями по всей Британии из конца в конец — улаживал споры с соседними королевствами либо сопровождал Саграмора в набегах вдоль саксонской границы, — и казалось, счастлив он лишь тогда, когда занят делом. Мне порою мерещилось, будто он влюблен в Гвиневеру, но Кайнвин всегда высмеивала эту мою догадку. Галахад, уверяла она, влюблен в совершенство: слишком уж он придирчив, чтобы полюбить живую женщину. Он любит саму идею женственности, объясняла Кайнвин, а вот реальность — недуги, и кровь, и боль, — ему претит. В битве он к такого рода вещам никакого отвращения не выказывал, но это потому, утверждала Кайнвин, что в битве кровью истекают мужи и не в лучшем свете предстают они же, а мужчин Галахад в жизни не идеализировал, только женщин. Может, Кайнвин и была права, не знаю. Знаю лишь, что порою мой друг, надо думать, мучился одиночеством, хотя жаловаться не жаловался. — Артур очень гордится своей Арганте, — мягко промолвил Галахад, но по тону его было ясно: он чего-то недоговаривает. — Но она — не Гвиневера? — подсказал я. — Ни разу не Гвиневера, — согласился Галахад, благодарный мне за то, что я озвучил его мысль, — хотя кое в чем они схожи. — Например? — полюбопытствовала Кайнвин. — Арганте честолюбива, — с сомнением протянул Галахад. — Она считает, Артур должен уступить Силурию ее отцу. — Но Силурией Артур распоряжаться не вправе: Силурия не его! — возразил я. — Не его, — согласился Галахад, — но Арганте думает, Артур сможет ее завоевать. Я сплюнул. Чтобы завоевать Силурию, Артуру придется биться с Гвентом, мало того — с Пови

Вы прочитали книгу в ознакомительном фрагменте. Купить недорого с доставкой можно здесь.