Чарльстон, Южная Каролина Шварцман вошла в комнату, полную гробов. — А вот и ты, — сказала мать, глянув в ее сторону, и повернулась к стоявшему рядом с ней мужчине в темном костюме. — Мистер Вудворд, это моя дочь Аннабель. Племянница Авы. Мистер Вудворд прошел через всю комнату и предложил сухое, прохладное рукопожатие. — Соболезную вашей утрате, Аннабель. Она поблагодарила его и подошла к матери. — Я так рада тебя видеть, мама… — О да, дорогая. — Мать коснулась ее руки и подставила для поцелуя щеку. Аннабель покорно поцеловала ее и окинула взглядом ряды гробов. — Этот прекрасен, — сказала мать, взмахом руки указывая на лакированный белый гроб. Он тотчас напомнил Анне о ее ребенке. Белый гробик. Так ей обещала медсестра, унося крошечное тельце. «Сейчас мы должны забрать ее, — сказала она, выхватывая сверток из ее рук. — Но вы можете потом взять ее и похоронить, обещаю вам». Однако когда Анна проснулась на следующее утро, останки ее дочери уже были уничтожены. По приказу Спенсера. До двадцатой недели беременности зародыш не считался живым существом. Ее дочь дотянула лишь до шестнадцати. Шварцман хотела, чтобы ее кремировали, но кремация противоречила канонам иудаизма. Тело ее отца предали земле, как и тела его родителей. Конечно, Ава хотела бы лежать в земле. По еврейской традиции погребение должно состояться в первые двадцать четыре часа после смерти. Убийство сделало это невозможным. Им повезет, если они смогут похоронить Аву в течение недели после ее смерти. Анна была непоседливым девятилетним ребенком, когда ее отец и Ава сидели у гроба своей матери. У гроба Авы никто сидеть не будет. Анна не могла оставаться здесь дольше необходимого. Ава поняла бы. Ее отец понял бы. — Тебе нравится белый цвет? — Белый гроб был таким типично южным, таким красивым, но для Авы это был ужасный выбор. И все же Шварцман считала, что на самом деле настоящей Авы больше нет внутри тела, которое хранилось где-то в этом здании или в морге. Она ушла. Навсегда. И гроб предназначался для семьи, а не для усопшей. — Аннабель? — Конечно, — сказала она. — Да. Внутрь проскользнул мистер Вудворд. — Ну, так как? Берете этот? Анна кивнула. — А внутренняя обивка? Можем сделать шелковый креп, хлопок, бархат, замшу… — Шелк подойдет. — Значит, шелковый креп. Хотели бы какой-то конкретный цвет? Возможно, нечто поярче, для контраста с белым? Розовый или что-то в желтых тонах? Когда прозвучали слова про цвет, глаза ее матери загорелись, но Анна лишь покачала головой. — Белый, пожалуйста. — Да, — согласилась мать. — Белый цвет — это красиво. — Значит, решено, — сказал Вудворд. — Начну оформлять документы. Как только он вышел из комнаты, Анна повернулась к матери. Та была на несколько дюймов ниже ее ростом — пышная грудь, округлые бедра и ягодицы; но при этом ее нельзя было назвать полной, хотя у нее было как минимум фунтов на пятнадцать больше веса, чем у многих ее анорексичных подруг и других жительниц Гринвилла. Анна вспомнила, что отец всегда очень хвалил полную фигуру своей жены, чему Шварцман завидовала, поскольку сама она была долговязая и по-мальчишески тощая. Как ее отец и как Ава. Именно благодаря весу мама казалась моложе своих сверстниц. Но сегодня она выглядела похудевшей, щеки и глаза ввалились сильнее, чем когда они виделись в последний раз. — С тобой все в порядке, мама? — Не совсем, Белла. Наверное, мне не следовало приезжать. — Что ты имеешь в виду? — Дорога утомляет. Дорога от окраин Гринвилла до Чарльстона пролегала по двадцать шестой автомагистрали и занимала ровно три часа. В детстве Анна совершала поездку по ней по нескольку раз в год. — Ты имеешь в виду, когда сидишь за рулем? — Да. Наверное, я зря приехала. Боюсь, мне нужно вернуться домой, Аннабель. — Конечно, — сказала Шварцман в ответ на панику в голосе матери. — Я потребую, чтобы нам выдали ее останки, и тогда мы могли бы провести заупокойную службу в воскресенье. У нас есть четыре дня, чтобы поговорить с адвокатами и разобраться в делах Авы. Губы ее матери сжались в тонкую линию, означавшую, что она приняла решение. — Что такое? — спросила Анна. — Ты думаешь, нам следует провести службу раньше? — Я утром же уеду домой. — Завтра? Ее мать помахала рукой, неопределенно указав на потолок. — Сейчас уже слишком поздно. Через несколько часов стемнеет. Я не умею водить в темноте. — Ты не можешь уехать завтра! Ты должна быть здесь. Нам нужна пара дней, чтобы во всем разобраться. — У меня нет выбора, Аннабель, — сказала мать, и Шварцман заметила, что у нее дрожат руки. — Мне нужно быть дома. — Я тоже хочу домой. Но речь идет всего о нескольких днях. Миссис Шварцман направилась к двери, Анна — следом за ней. — Мама… Походка матери была неустойчивой, шаткой. Переступая порог, она покачнулась. — Я отвезу тебя домой. Первым же делом, сразу после службы. Мать покачала головой. — Мама, всего несколько дней. Ты нужна мне здесь. Я не могу сделать это одна. — Ты должна знать… Я нездорова, Аннабель. Шварцман взяла за руку матери в свои ладони. Она больна? — Рак, — было ее первой мыслью. — Что ты имеешь в виду? Что с тобой не так? Рак? — Рак? — возмутилась мать. — Нет-нет. Нет болезни чище, чем рак. — Чище?! Миссис Шварцман гордо вздернула подбородок. — У меня всевозможные симптомы, но диагноза нет. Полная загадка. — Ты обращалась к врачам? — Я только и делаю, что хожу по врачам. — Почему ты мне не сказала? Мать махнула рукой, как будто отгоняя саму мысль о том, что она должна делиться проблемами со здоровьем с дочерью. — Какие симптомы? — Аннабель обвела взглядом улицу и увидела скамейку. — Пойдем сядем. Она повела мать к скамейке. Пока они шли, та тяжело опиралась на ее руку. Место биопсии под правой подмышкой напоминало о себе при каждом движении. Они подошли к скамейке, и мать медленно села. Ее лицо искажала гримаса боли. — Опиши мне симптомы. — Аннабель, это бесполезно. Даже врачи не могут понять, что не так.