И, как всегда, она знала, что это правда. 19 Чарльстон, Южная Каролина Когда Харпер поднималась по лестнице, Сэм, скрестив на груди руки, стоял у двери спальни Авы Шварцман. Она сразу догадалась: дела плохи. Он не решался посмотреть ей в глаза. Харпер подозревала, что для него это испытание: два убийства подряд, да еще и одно за другим, — такого первого опыта не пожелаешь ни одному новичку. Жаль, что он ничего не сказал. Они могли бы немного отвлечься, даже перекинуться парой шуток… Но это было в духе Энди, а не Сэма. Энди тоже наверняка там. Она найдет его позже. Сначала тело. Харпер медленно поднялась по лестнице, страшась того, что ждало ее наверху. Фрэнсис Пинкни она знала всю свою сознательную жизнь, чего нельзя было сказать про Аву Шварцман. Но Ава Шварцман была той, с кем Харпер всего несколько дней назад сидела лицом к лицу. Это делало ее смерть более личной, чем хотелось бы. Не говоря уже о том, что по отделу уже пошло гулять словосочетание «серийный убийца». Серийный убийца в Чарльстоне… Это вселяло ужас. — Жуть? — спросила она у Сэма. — Хуже, — ответил он. За дверью комнаты мигали вспышки фотокамеры техника-криминалиста. Хотя Харпер редко видела лицо, скрытое за объективом камеры, эту женщину легко можно было узнать по «клубничному блонду» собранных в хвост волос. Этот хвост вилял туда-сюда, когда она от кадра к кадру поворачивала свою камеру то влево, то вправо. — Почти готово, Берл, — сказала техник, когда эксперт подошел к телу ближе. Иногда он жаловался на количество фотографий, которые криминалисты снимали на месте преступления: когда Берл пришел работать в полицию, они никогда не делали больше двух десятков снимков, так как пленка была дорогой и не очень качественной. Цифровая же съемка была дешевой, стоимость проявки — нулевой, так что современные техники делали порою от семисот до восьмисот фотографий. Для Харпер просмотр этих фото был важным элементом решения головоломки. Держась подальше от техника, она зашла в комнату, которая как будто перенеслась сюда из Чарльстона 1920-х годов. Мебель темного дерева, украшенная резьбой. В центре комнаты — большой персидский ковер, уходящий под кровать и комод; судя по проплешинам, он пролежал там несколько десятилетий. Комнату освещали лишь две прикроватные лампы. Жалюзи пропускали солнечный свет, но когда детектив подошла к кровати, в комнате стало как-то особенно темно. Лежащая на кровати женщина совсем не походила на Аву Шварцман, которую знала Харпер. Ава Шварцман, сидящая в конференц-зале полиции, была само спокойствие. Сильная, элегантная, очень серьезная. Теперь же она казалась маленькой, испуганной и намного, намного старше. В то время как ее глаза оставались широко открытыми, рот был плотно закрыт; на щеках выпирали желваки. Она была худой, но в ночной рубашке без рукавов выглядела изможденной, почти болезненной. Руки вытянуты над головой, а запястья перехвачены красным эластичным шнуром, привязанным к спинке кровати. — Если на нем не было перчаток, мы можем найти на шнуре эпителиальные клетки, — сказала Харпер. — Угу, — согласилась техник. — Мы проверим. Ноги жертвы были связаны обычной белой веревкой. Квадратный узел. Ничего особенного. — И… — Угу, — прервала ее техник, продолжая фотографировать жертву. — И веревку тоже. Наконец она появилась из-за камеры. Узкие карие глаза и светло-рыжеватые брови. Окинув взглядом жертву, техник посмотрела на Берла. — В вашем полном распоряжении. — Спасибо, мэм, — сказал Берл, хотя девушка — по крайней мере, внешне — была ненамного старше Люси. Его чемодан был уже открыт, а руки — в перчатках. Шагнув к кровати, Берл первым делом осмотрел глаза и лицо жертвы; также посветил фонариком на кожу, меняя угол обзора. Берл как-то раз рассказал Харпер, что однажды нашел на веке покойницы идеальный отпечаток большого пальца. Мальчишка убил свою тетю, потому что та не дала ему тридцать долларов. После этого он закрыл ей глаза и оставил отпечаток. Клялся, что отсутствовал всю ночь, но отпечаток большого пальца говорил об обратном. Суд признал его виновным в убийстве. — Петехии, — сказал Берл, взмахом руки подзывая к себе. Харпер обошла кровать и встала напротив него. — Смотри сюда. Он поднял нижнее веко Авы, чтобы показать красные точки, обычно вызываемые удушением. — А также здесь, вокруг рта. — Направил луч фонарика на лицо. — В общем, явная асфиксия. — Похоже на то. Берл расстегнул на убитой ночную рубашку и обнажил грудь. Харпер заставила себя внимательно посмотреть на тело. Это была не Ава Шварцман. Это была жертва. Прямо под грудью виднелись два овальных синяка, примерно в полтора раза крупнее куриного яйца. — Перимортем, — подтвердил Берл. — Это видно по тому, что края четко очерчены. Из-за травм образовались синяки — этого не происходит, если жертва уже мертва, — но кровь не распространилась на окружающие ткани; значит, прожила она недолго. — И что их вызвало? — Будь я игроком и спорил на деньги, то сказал бы, что колени. — Колени? — Стоило ей это сказать, как она представила себе убийцу, сидящего на худенькой груди жертвы. — Она была задушена. Типичный бёркинг[19]. Харпер ни разу не видела жертву бёркинга, но знала этот термин. Обычно в таком удушении участвуют два убийцы. Один зажимает руками рот и нос жертвы, не давая дышать, а другой сидит на ее груди, выдавливая из легких воздух. В данном же случае улики предполагали, что обе части преступления были выполнены одним убийцей. Связав жертве руки и ноги, он мог ладонью прикрыть ей рот и нос, а коленями давить на грудь, чтобы она не могла приподняться и втянуть в легкие воздух. Берл внимательно рассматривал руки жертвы. — Никаких ран, полученных при сопротивлении. — Думаешь, он набросился на нее неожиданно? — Не могу представить себе, как он связал ее, не разбудив, — сказал Берл. — Он мог пригрозить ей пистолетом и заставить подчиниться. Как только он ее связал, она уже не могла с ним бороться. Я пошлю к соседям патрульного — вдруг они что-нибудь слышали? — Не уверен, что она сильно сопротивлялась. — Почему ты так думаешь? — Если она сопротивлялась, я бы увидел больше синяков. Харпер промолчала, хотя ей и не понравилась мысль о том, что Ава не оказала сопротивления. Но что насчет Пинкни? Что удержало ее от сопротивления? — Хлороформ? — Возможно. В любом случае я проверю. Взяв фонарик, Берл посветил на синяки на груди и повернул голову, чтобы рассмотреть их под разными углами. — Хм… — Что? — Ты ничего не заметила в этих синяках? Харпер присмотрелась внимательнее. — Они… овальные? — Может, мне что-то мерещится… Вот, возьми это. Берл протянул ей свой фонарик. Харпер взяла его и еще раз посветила на синяки — налево, затем направо и обратно, — обнаружив, что ряд рубцов чуть светлее остальной части синяка. — По ним как будто проходят линии. — Значит, ты их видишь. — Берл пальцем указал на такие же три рубца на противоположной стороне. — Вот здесь? — Я сначала увидела их с другой стороны, но да, я тоже их вижу. — Она вернула ему фонарик. — Откуда они? На ее ночной рубашке был рельефный рисунок? Берл снова накинул на жертву одежду. Не считая небольшого ряда пуговиц, которые были бы между двумя синяками, там не было ничего, что объясняло бы эти выступы. — Может, это шов его штанов? — Не думаю. Не посередине колена.