Ричард открывает входную дверь, и мы входим внутрь. Он включает свет, и мне становится легче от того, что освещение работает. Затем расстегивает молнию на своей сумке и протягивает мне зарядное устройство. — На, держи. Пойду проверю, как там Кэт. Надеюсь, мы ее не разбудили. Чувствуй себя как дома, если в таком бедламе это возможно, а я скоро вернусь. Уверен, в холодильнике должно быть что-то съедобное, и я знаю, что там есть выпивка — мой тесть не признавал самодеятельности, но хорошо следил за своими винными запасами, — я скоро вернусь. Он старается, чтобы мне здесь было комфортно. Это не его вина, что гостиница отменила наше бронирование; я проявила неблагодарность и чувствую, что мне надо извиниться. — Извини, просто я очень устала… — Прекрасно. Ты трудилась, как пчела, — перебивает он меня. Ричард произносит эти слова так, что я начинаю дрожать. — Знаешь, пчелы не такие трудолюбивые, как думают люди. Они могут спать в цветках до восьми часов в день, свернувшись вместе парами и держа друг друга за лапки, — говорю я, пытаясь немного разрядить обстановку. — Кто тебе это сказал? — спрашивает он. — Моя мать. Стоит подумать о ней, как мне становится грустно. — О да, я забыл, что твоя мама держит пчел, — откликается Ричард, а потом идет наверх по старой деревянной лестнице. Странно, я не помню, что рассказывала ему об этом. Но, наверное, за эти годы мы несколько раз вели с ним пьяные разговоры, о которых я забыла. Какое-то время я стою в коридоре, не зная, что делать и куда идти. Замечаю неплотно прилегающую к стене розетку и, рискуя умереть от удара электротоком, все-таки решаю воткнуть в нее телефон. Он начинает заряжаться, и я немного успокаиваюсь. Я направляюсь к первой попавшейся мне на глаза двери и вхожу в старую пыльную гостиную. Похоже, последний раз ее обставляли и, возможно, убирали в семидесятых. В комнате есть камин в готическом стиле, который, как я вижу, использовали совсем недавно — на решетке еще светятся несколько тлеющих поленьев. Я подхожу немного ближе, чтобы согреться, и на каминной доске замечаю фото в серебряных рамках. Конечно, это семейный портрет Ричарда и Кэт, стрижка боб на ее блестящих рыжих волосах смотрится так, будто их стригли лезвием. Смотрю на ее хорошенькое, сильно накрашенное личико, большие глаза и идеальную белозубую улыбку. Она позирует рядом с мужем, крепко прижимая к себе двух маленьких девочек. Теперь, когда я вижу их снова, узнаю детей, которые приходили в отдел новостей всего лишь несколько дней назад. Эти же лица были на всех фотографиях в телефоне Ричарда. Какая же я дура, что не видела этого раньше. В комнате много фотографий их дочерей, а также пожилой пары, которую я не знаю. Возможно, это родители Кэт, которые жили в этом доме. Затем замечаю фото в рамке — эта девочка-подросток мне знакома. Я рассматриваю длинные, нечесаные, кудрявые белесые волосы, бледное лицо, торчащие уши, редкие брови и безобразные брекеты. На меня смотрит пятнадцатилетняя Кэтрин Келли. Я перевожу взгляд с этого фото на гламурный снимок Кэт Джонс, и от осознания, что это один и тот же человек, мне становится физически плохо. Два эти лица очень разные — ясно, что она проделала определенную работу, а не только прижала уши, — но, без сомнения, девочка-подросток, которую я знала, выросла в женщину, которую я знаю теперь. С обоих фото на меня смотрят совершенно одинаковые глаза. После той ночи Кэтрин больше не вернулась в школу Святого Илария. Только мы четверо знали, что с ней случилось, но в школе ходили самые разные слухи. Поговаривали, что она покончила с собой, и никто из нас больше ее не видел, включая меня. По крайней мере, я думала, что не видела. Она должна была узнать меня, когда впервые встретилась со мной в отделе новостей. В отличие от нее, после школы я не очень сильно поменяла внешность, и имя у меня осталось прежнее. Я пытаюсь сохранять спокойствие, но это больше, чем просто совпадение — я в них не верю. Меня начинает охватывать непреодолимое чувство паники, которое распространяется по всему телу, и мне становится трудно двигаться и дышать. Мне надо отсюда выбраться. Мне надо позвонить Джеку. Дрожащими руками я ищу в сумке мобильный, но его там нет. Вспоминаю, что оставила его в холле на зарядке, но, прибежав туда, вижу, что телефон исчез. Его кто-то взял. Я поворачиваюсь кругом, думая, что в темноте кто-то притаился, но, судя по всему, никого нет. Пока что. В моем кругу общения полно дыр, настолько больших, что в них можно провалиться, и они видны другим. Я никогда не умела приобретать нужных друзей. А это значит, что я не знаю, кому еще могу позвонить в такой ситуации, кроме бывшего мужа. У меня может не быть мобильного, но я все еще помню номер Джека наизусть. Вспоминаю, что видела в гостиной дисковый телефон, в моем детстве у нас был точно такой же. Бросаюсь на его поиски и как можно быстрее набираю номер, не обращая внимания на пыль на трубке. Но стоит мне прижать ее к уху, как я понимаю, что телефон отключен. И тут я слышу шаги наверху. Кто-то ходит по скрипучим половицам и останавливается прямо надо мной. Вероятно, это она. Возможно, она меня видит. Или это он. Он тоже может быть замешан. Мне надо отсюда выбраться. Понятия не имею, где я, но, если идти по тропинке, она может вывести на дорогу. Поспешно выхожу из комнаты и иду к входной двери, но, не дойдя до нее, слышу душераздирающий крик. Иногда очень легко предсказать, как другие люди поведут себя в определенной ситуации. Слишком легко. Наверное, потому, что мы все одинаковые. Нас соединяет некая энергия, она проходит через нас как электрический заряд. Мы всего лишь лампочки накаливания. Некоторые светят ярче остальных, некоторые показывают нам дорогу, когда мы потерялись. Остальные слишком скучны, чтобы приносить реальную пользу или представлять интерес. Некоторые выгорают. Мы одинаковые, но разные, мы пытаемся сиять в темноте, но свет, который соединяет нас, иногда становится таким слабым, что его не разглядеть. Мне кажется, когда лампочка накаливания начинает мигать, самое лучшее — принять меры до того, как она погаснет. Ведь никому не хочется оставаться в темноте. Он Четверг 01.00 Я зажег свет несколько секунд назад, но до сих пор не могу поверить, кого вижу на полу в детской комнате моей бывшей жены. У Прийи из носа идет кровь — я ударил ее дверью по лицу. Тяжело привалившись к стене, она похожа на сплошное дрожащее месиво, но я скорее испытываю подозрение, чем сочувствие. — Что вы здесь делаете? — спрашиваю я. — Я просила вас не уходить из дома вашей сестры. Похоже, вы не понимаете, что теперь вы подозреваемый по делу об убийстве, которое сами расследуете. — Это я как раз понимаю и именно поэтому должен выяснить, кто пытается меня подставить. Вы не ответили на мой вопрос. Как вы узнали, что я здесь? — Я выследила вас. Я знаю, когда за мной следят. По дороге сюда на улицах больше никого не было — она врет. В голове проносятся несколько последних дней: улики, помещенные в мою машину, сообщения в телефоне Рейчел, постоянное чувство, что за мной наблюдают. Затем я думаю о сестре, которая лежит в ванне, полной красной воды. Уверен, что пропавшие ключи от дома, лежали в куртке, которую Прийя повесила на симпатичную вешалку в своей прихожей. Она могла их взять до своей внезапной отлучки вечером. — Кто-то еще знает, что вы здесь? — спрашиваю я, и она качает головой. — Вы просто ушли, не сказав никому, куда направляетесь? Теперь, когда меня отстранили, вы должны руководить расследованием. — Я беспокоилась за вас и не знала, что делать. Я вам доверяю, но вы взяли машину вашей сестры и просто так покинули место преступления… в этом нет ничего хорошего. Люди начинают… говорить. Я подумала, что если смогу найти вас и вернуть обратно… — Это по-прежнему не объясняет, откуда вы узнали, что я здесь. Я наклоняюсь, пока мое лицо не оказывается совсем рядом с ее. — Что вы делаете? — спрашивает Прийя тоненьким голоском, широко открыв глаза. — Расслабьтесь. Я просто пытаюсь понять, сломан ли у вас нос. Не шевелитесь. Свежая струйка крови течет из ее правой ноздри. Затем она качает головой, и из нее словно вырывается извинение: — Простите, сэр. Я просто продолжаю совершать ошибки. Она начинает плакать, и я ужасаюсь сам себе. Она похожа на испуганную маленькую девочку, и все по моей вине. Не хочу, чтобы Прийя меня боялась, и ее слезы заставляют меня задуматься. Может быть, я неправ. Я чувствую себя старым дураком-параноиком. Ее тело вздрагивает, когда я лезу в карман, но на лице появляется улыбка, когда я протягиваю ей чистый носовой платок. — Вы же знаете, что я ни в чем таком не замешан, разве нет? Я бы не причинил вреда своей сестре. Я бы никому не сделал больно, — говорю я. Она трогает нос и морщится от боли. Я понимаю, что она хотела сказать. — Я не знал, кто поднимался по лестнице. Извините. Я бы никогда сознательно не причинил вам боль. Думаю, что тот, кто убил остальных, может быть, захочет убить и Анну. Я пришел сюда, пытаясь найти ее, но в доме никого нет. Кто-то разбил стекло в двери внизу. Может быть, Анна поняла, что находится в опасности, и отвела свою маму в какое-нибудь безопасное место. — Полагаю, вы пытались до нее дозвониться? — спрашивает Прийя. — Несколько раз, — отвечаю я и помогаю ей встать.