От места, где живет Прийя, до моего конца города полчаса ходьбы по совершенно темным пешеходным тропинкам и пустынным проселочным дорогам, но другого выхода нет. В сельской местности такси не ездит. В это время ночи в Блэкдауне вообще нет никаких признаков жизни. Передо мной черная кошка, она перебегает дорогу и опровергает мою последнюю мысль. Это бы обеспокоило мою бывшую жену, но меня всей этой суеверной чепухой не проведешь. Кроме того, я уже получил свою долю невезения и даже сверх того. На улице страшно холодно; если слишком долго стоять неподвижно в таком холоде, он начинает кусаться. И я засовываю руки как можно глубже в карманы и держу их там, а мог бы курить. Странно, но после того, как я провел вечер, общаясь с другим живым существом, а не пялясь в экран, мне сейчас даже не хочется курить. Мы с Рейчел толком не разговаривали, мы просто вели вежливые беседы, сопровождаемые грубым сексом. Мне всегда казалось, что нам особо нечего сказать друг другу, по крайней мере, не было того, что каждый из нас хотел бы услышать. Я все время думаю о словах, написанных на ее ногтях: ДВУЛИЧНАЯ. До появления Шарлотты мы с Анной разговаривали, но потом словно забыли, как это делать. Сегодня вечером с Прийей я снова почувствовал себя настоящим человеком. Решаю послать ей эсэмэс и ищу телефон в кармане. Вместо него нахожу телефон Рейчел, в котором есть непрочитанное сообщение: Сегодня вечером тебе надо было сразу идти домой, Джек. Останавливаюсь и несколько секунд смотрю на эти слова. Затем разворачиваюсь на все триста шестьдесят градусов и вглядываюсь в темноту, стараясь увидеть, не преследуют ли меня. Кто-то явно шел за мной. Мне это не показалось. Но кто? И почему? Кладу телефон обратно в карман и прибавляю шаг. Свернув на свою улицу, вижу, что мой дом полностью погружен во тьму. В этом нет ничего необычного — поздно, и я не рассчитываю, что моя маленькая сестренка ждет, когда я вернусь домой. Мы с ней не из тех братьев и сестер, которые проверяют друг друга. Наверное, Зои выпила пару бокалов дешевого вина и легла спать, точно так, как она делает почти каждый вечер. Едва войдя в калитку, начинаю искать ключи, пытаясь найти их в темноте. Свет на крыльце включается, когда я уже на половине садовой дорожки, но хотя он проникает и в карман куртки, где должны лежать ключи, я вижу, что их там нет. Мне ужасно не хочется будить весь дом, чтобы Зои меня впустила, — племянницу потом будет довольно трудно снова уложить, — но, поднявшись к входной двери, вижу, что в этом нет необходимости. Дверь уже открыта. В жизни бывают такие моменты, когда замирает сердце, — ты знаешь, что сейчас случится что-то очень плохое, но ты опоздал, чтобы помешать этому. Это одновременно длится меньше секунды и больше всей жизни, ты застываешь в пространстве и во времени, не желая смотреть вперед, но зная, что слишком поздно оглядываться назад. Сейчас настал один из таких моментов. За всю свою жизнь я пережил только несколько подобных. Я быстро трезвею. Как полицейский, понимаю, что надо кому-то позвонить, чего я, однако, не делаю. В этом доме — то, что осталось от моей семьи, и я не могу ждать подкрепления. Быстро вхожу в дом и включаю свет во всех комнатах на нижнем этаже, но там никого нет. Остальные двери и окна, похоже, закрыты и заперты. Проверяю сигнализацию, но, наверное, ее выключили. Это можно сделать, только зная код. Нет никаких признаков входа с применением силы или борьбы; наоборот, весь дом выглядит гораздо чище и аккуратнее, чем тогда, когда я уходил сегодня утром. Ползунки — эксперты по созданию беспорядка, но весь мусор и хаос, к которому я привык, ликвидированы, и все расставлено по местам. Все не так, как надо, — за долгие годы я научился доверять своей интуиции в отношении таких вещей. И тут я вижу. В наборе, который стоит на кухонном столе, не хватает одного небольшого ножа. Вспоминаю, что сегодня утром его там тоже не было, как и накануне вечером. Мои ключи от дома тоже здесь, хотя я уверен, что сегодня вечером они лежали в моем кармане до того, как я отправился в гости к Прийе. Может быть, я на самом деле оставил их здесь — из-за нехватки сна последние несколько дней прошли как в тумане. Потом замечаю фото. Оно похоже на то, что, по словам Анны, украли из ее машины, и я помню, что делал этот снимок двадцать лет назад. Пять девочек стоят в ряд и улыбаются в камеру: Рейчел Хопкинс, Хелен Вэнг, Анна, Зои и странного вида девочка, которую я смутно узнаю, но не могу вспомнить ее имя. На их лицах — одинаковые улыбки, на их запястьях — одинаковые браслеты дружбы. Но это не все. Теперь лица трех из пяти девочек на фото перечеркнуты: Рейчел, Хелен и… Зои. Откладываю фото — слишком поздно понимая, что вообще не должен был к нему притрагиваться, — и бегу по лестнице, перепрыгивая через ступеньки. Сначала добегаю до комнаты моей племянницы и врываюсь в дверь, чтобы убедиться, что Оливия жива и невредима, и, свернувшись калачиком, спит в своей кроватке. Ее подушка, а также все остальное в комнате, покрыты тканью с изображением единорогов. У нее такой спокойный вид, что на секунду мне кажется, что, может быть, все в порядке. Но потом я понимаю, что она должна была проснуться от шума, который я только что произвел. Оливия дышит, но она в бессознательном состоянии. Я спешу по коридору в комнату сестры, но там пусто. Двери всех спален открыты, и вскоре я обнаруживаю, что нигде никого нет. Дверь ванной закрыта. Когда я пытаюсь повернуть ручку, она не открывается. Мы много лет не запирали эту дверь из-за одного случая, произошедшего в нашем детстве, и я не знаю, где может лежать ключ. Даже не помню, видел ли я его вообще. В нашем доме всегда существовало правило: если дверь закрыта, ты не входишь внутрь. Я осторожно стучу и шепчу имя сестры: — Зои? В доме так тихо, что все, что я говорю и делаю, кажется громким. Пытаюсь заглянуть в замочную скважину, но ничего не вижу, кроме темноты. — Зои? На этот раз произношу ее имя немного громче, а потом начинаю бить кулаком по деревянным панелям. Когда я по-прежнему ничего не слышу, кроме молчания, отхожу на шаг назад и ударяю дверь ногой. Она распахивается, а дверные петли кричат, словно от боли. И тут я вижу ее. Моя сестра лежит в ванне. Один глаз у нее открыт и словно рассматривает какую-то надпись на стене, другой зашит, а на веке болтается игла с толстой черной ниткой. В воде красного цвета видны изрезанные запястья сестры. Мне становится плохо — я уже знаю, что это должно означать: смотреть вполглаза. Уверен, что нормальная реакция — броситься к ванне и вытащить Зои, но я не могу пошевелиться. Голова сестры так наклонена в сторону, что это вызывает у меня тревогу, волосы одного цвета с совершенно кровавой водой, и мне не надо проверять пульс, чтобы понять, что она мертва. Рот у Зои открыт, и я с порога вижу браслет дружбы, обмотанный вокруг ее языка. Я стою в холле, словно мои ноги не в состоянии переступить порог, и чувствую, как к горлу подступает желчь, которую я проглатываю. Надо позвонить в полицию, но я этого не делаю. Пытаюсь вспомнить, кого из друзей могу позвать на помощь — мне кажется, что сейчас нужно именно это, — но затем вспоминаю, что их у меня не осталось. Никто не хочет дружить с парой, чей ребенок умер. Я сам удивлен, что звоню Прийе. В состоянии пьяного шока моя коллега представляется самым близким человеком, которому есть до меня дело. Я не знаю, что несу, когда она отвечает на мой звонок, но, наверное, что-то вразумительное, поскольку она говорит, что выезжает. Похоже, умирая, моя сестра написала на кафельной стене имя, используя палец как ручку, а свою собственную кровь как чернила. Но Прийе об этом не говорю — не могу произнести это вслух. Сползаю на пол в холле. Пока я жду, время превращается в болезненное затишье, прерываемое только капающим краном. Кран капает уже несколько лет, но до сегодняшнего дня меня это никогда не беспокоило. Наблюдаю за тем, как мелкая рябь расходится по красной воде, и невольно перевожу взгляд на глаза Зои. Когда я больше не в силах видеть ее обезображенное лицо, смотрю на имя, которое сестра кровью написала над ванной: ЭНДРЮС. Она Среда 23.30 — Анна Эндрюс, Новости на «Би-би-си», Блэкдаун. Мы снимаем последний на сегодняшний вечер сюжет и ждем отмашки из отдела новостей. Когда мы ее получаем, техники уже упаковали оборудование и готовы уехать. Как только раздается звонок, они, не теряя времени, отправляются в Лондон, оставив меня с Ричардом одних в лесу. Сегодня был крайне тяжелый день, и я так рада, что несколько часов побыла наедине сама с собой, даже если в конце пришла к дому Зои и Джека. Оттого, что я снова видела этот дом и знала, что она находится внутри, я на какое-то время вышла из себя. Некоторые ошибки никогда не исправишь, и у меня был очень длинный день. Мне не сильно хочется снова садиться в машину к Ричарду — трудно объяснить, весь вечер он вел себя странно, — но без «Мини» у меня нет особого выбора. Я никак не могу унять дрожь, и когда он это замечает, ссылаюсь на холод. В нем что-то изменилось, но до гостиницы меньше пяти минут, и я стараюсь избавиться от этого ощущения. Мы едем молча. Не думаю, что кому-то из нас вечером захочется поговорить или вместе выпить. Пытаюсь вспомнить, каким словом или делом могла его сегодня обидеть, но на ум ничего не приходит, и объясняю явное напряжение между нами тем, что мы оба без сил. Мне очень хочется принять горячую ванну и возобновить свое знакомство с мини-баром. — Как так у вас нет брони? — спрашиваю я, когда девушка-администратор безучастно взирает на меня через стойку. Из-за своего высокого роста она невольно смотрит на нас сверху вниз. Ее длинные каштановые волосы заплетены в аккуратную французскую косичку, конец которой лежит на изящных молодых плечах как хвост. Похоже, она одна за ночную смену съела половину коробки шоколадных конфет. Интересно, ей их кто-то подарил или она сама купила? Она стоит, слегка пригнувшись, словно хочет стать ниже, как цветок, который слишком долго тянулся к солнцу в одну сторону. Я не сомневаюсь, что сегодня днем отдел новостей забронировал нам в гостинице два номера и что я получила подтверждение по мейлу, и прошу ее еще раз проверить. Жесты девушки свидетельствуют о неуверенности, и она заставляет нас страшно долго ждать. Не думаю, что когда-либо была такой тощей, даже в ее возрасте, несмотря на таблетки для похудения, которые заставляла меня принимать Хелен. Девушка такая тоненькая, будто сейчас растает в воздухе, как мое терпение. — Извините, но на сегодняшний вечер в системе точно нет корпоративного бронирования «Би-би-си», — отвечает она, уставившись в экран, словно ждет, что он вслух подтвердит ее слова. Я достаю кошелек и вынимаю кредитную карточку. — Прекрасно. Я заплачу за два номера, а потом потребую возмещения. Девушка вновь бросает взгляд на компьютер и качает головой. — Боюсь, у нас нет свободных мест. Произошло убийство. Даже два. В городе полно прессы, а гостиница только одна. — Не может быть. Очень поздно, и мы ужасно устали. Я уверена, что на эту ночь нам забронировали два номера. Не могли бы вы проверить еще раз? Ричард ничего не говорит. У девушки утомленный вид, словно просьба выполнить свою работу отняла у нее последние силы. — У вас есть номер бронирования? — спрашивает она. Я чувствую проблеск надежды. Затем нахожу телефон и впадаю в отчаяние — батарейка почти разряжена, осталось только пять процентов — и вспоминаю, что зарядка осталась в дорожной сумке, которую украли из «Мини». — Мой мобильник сейчас загнется, ты можешь проверить свой? — спрашиваю я Ричарда. Он вздыхает и лезет в карман. Выражение его лица моментально меняется, и он начинает похлопывать себя по другим карманам и рыться в сумке. — Черт. У меня его нет… — Может быть, ты оставил его в машине? — отзываюсь я и сосредоточенно ищу мейл, пока телефон окончательно не вырубился. Найдя мейл, я с видом победителя показываю девушке экран. Она мучительно долго вбивает номер бронирования в компьютер, при этом тыкает в клавиши только одним пальцем. — Сегодня днем вам забронировали два номера… — Слава богу, — говорю я и начинаю улыбаться, но не тут-то было. — …но сегодня вечером бронь отменили. Полуулыбка сразу же слетает с моего лица. — Что? Нет. Когда? Кто? — Здесь не видно, кто позвонил, видно только, что бронь отменили в 18.30. Ричард берет мою кредитную карточку и протягивает ее мне.