— Послушайте, Прийя… Мне… нравится работать с вами. — Она сияет, и мне становится еще тяжелее. Напоминаю себе, что значительно старше ее и должен взять ситуацию в свои руки, пока все не вышло из-под контроля. — Но… — У нее дергается лицо, и я понимаю, что эта речь дастся мне гораздо легче, если я буду просто смотреть на пол из ламината. — Мы работаем вместе. Я старше вас, но, считая вас потрясающей и очень привлекательной женщиной… Проклятье. Думаю, последнее предложение можно принять за сексуальное домогательство. — …не думаю о вас и не отношусь к вам таким образом. Вот. Пригвоздил. — Вы считаете меня уродливой? — Боже, нет. Какая чушь, разве я так сказал? Она улыбается, и я совершенно не понимаю, что происходит. Возможно, мой отказ выбил почву у нее из-под ног. — Сэр, все прекрасно. Честно. Извините, если я произвела неправильное впечатление, — говорит она. — На работе я все время готовила для вас, потому что мне нравится угощать других, а в данный момент мне некому готовить. Я покупала сигареты, поскольку думала, что они могут вам понадобиться. И если иногда ловила каждое ваше слово, так это потому, что считаю вас профессионалом своего дела и хочу у вас учиться. Вот и все. Я смущен, но женщины имеют обыкновение так на меня воздействовать. Я не могу до конца истолковать выражение ее лица, но боюсь, что это жалость. Внезапно чувствую себя глупым, старым и неадекватным, и, возможно, так и есть: зачем молодой, умной и привлекательной женщине интересоваться таким, как я? Прийя встает, и я впервые замечаю, какие у нее хорошенькие маленькие ножки, с мягкой загорелой кожей и ногтями, покрытыми красным лаком. Она идет в другой конец комнаты, берет два бокала и бутылку виски — мы пили такой с Анной — и снова садится рядом со мной. Немного ближе, чем раньше. — Мне бы хотелось произнести тост, — говорит она и наливает нам обоим почти полные бокалы. — За долгие, счастливые и строго профессиональные и платонические отношения. Ваше здоровье. — Ваше здоровье, — отвечаю я и чокаюсь с ней. Она выпивает свой бокал до дна — в каком-то смысле перевод продукта, это качественная вещь — и я тоже осушаю свой. А затем целую ее. Она Среда 21.00 Боже, мне надо выпить. Не могу вспомнить, когда последний раз я так долго не пила. После непрерывного вещания целый день — с показавшимися бесконечными репортажами с включением студии у школы, а затем у полицейского участка, наряду со съемкой и монтажом для различных выпусков — хочу в постель. Звоню, чтобы выяснить, в котором часу мы понадобимся в эфире ранним выпускам, и записываю пожелания черным фломастером, который нашла в сумке. Не помню, откуда он у меня, но сегодня он мне не раз пригодился. Я замерзла, и мои ноги жестоко наказывают меня за то, что я так долго стояла. Наверное, я чересчур привыкла вести выпуск дневных новостей, сидя за столом в уютной теплой студии, и толком не понимаю, куда делся день — один час перетекает в другой, как серия без конца повторяющихся мини-сюжетов. Жизнь иногда мелькает, как белка в колесе, с которого можно соскочить только тогда, когда мы знаем, как закончить бег. Время тоже изменилось и превратилось в нечто, в чем я больше не ориентируюсь. Это началось в ту ночь, когда умерла моя дочь. Едва оставив Шарлотту — она спала в переноске в доме моей матери, — я почувствовала, что рассталась с ней не несколько минут, а несколько часов назад. Я вообще не хотела ее там оставлять, но Джек уговорил меня отпраздновать мой день рождения в ресторане. Он не понимал, что после того, что случилось в день моего шестнадцатилетия, я никогда по-настоящему не хотела отмечать дни рождения. Он все время настаивал, что мне надо выйти из дома. Я делала это довольно редко с тех пор, как родилась Шарлотта. К материнству не прилагается учебник, и, когда мы привезли нашу дочь домой из роддома, сначала находились в шоке. Я прочла все книги, которые мне советовали прочесть, и посетила все занятия, но в реальной жизни нести ответственность за жизнь другого человека оказалось тяжкой ношей, к чему я не была готова. Человек, за которого я себя принимала, исчез за одну ночь и превратился в новую женщину, которую я не узнавала. Эта женщина редко спала, никогда не смотрела в зеркало и постоянно беспокоилась о своем ребенке. Я жила только ею и страшно боялась, что, если оставлю ее одну, даже на минуту, случится что-то плохое. И была права. С тех пор, как она умерла, время растягивается и сжимается непостижимым для меня образом. Кажется, будто у меня его стало как-то меньше, словно мир вертится слишком быстро, и дни сменяют друг друга в изнурительном тумане. От природы я не была создана для материнства, но старалась, как только могла. На самом деле старалась. Моя мама говорила, что с ребенком труднее всего первые несколько месяцев, но у меня только они и были. Люди используют выражение «разбитое сердце» так часто, что оно лишилось своего смысла. Когда я потеряла дочь, мне показалось, что сердце по-настоящему разбилось на тысячи кусочков, и с тех пор я не в состоянии что-либо чувствовать или придавать чему-либо значение. Случившееся не только разбило мое сердце, оно разбило меня, и я больше не тот человек, которым была. Теперь я кто-то другой. Я больше не знаю, что такое испытывать чувства или отвечать на них. Любовь гораздо легче брать взаймы, чем отдавать. Сегодня Ричарду пришлось повсюду меня возить, поскольку полиция все еще изучала мою машину. Совершенно нормально, что корреспондент и оператор проводят так много времени вместе, но мне это не нравится. В наших отношениях появилась какая-то странность. Что-то не совсем так, как надо. Я не знаю, по какой причине: потому что Джек сказал мне о его судимости или из-за чего-то еще. Во второй половине дня у меня появилось свободное время. Техники настояли на еще одном перерыве, чтобы как следует поесть — стоило мне поднять бровь, разговор сразу же зашел о профсоюзе, — но, по правде говоря, я была не против немного побездельничать. С раннего утра не произошло ничего нового. Я знала, что новостной канал может с легкостью сделать повтор моего эфира предыдущего часа, дав почти два часа мне. Втайне я обрадовалась, когда остальные члены группы уехали в поисках еды. Несколько часов подряд мы делали репортажи в прямом эфире из леса, и теперь мне было нужно побыть одной. Я сказала им, что хочу прогуляться. Ричард вызвался пойти со мной, но я не захотела оставаться с ним наедине в укромном уголке леса или в любом другом месте. В конце концов он понял намек и пошел со всеми. Как только они ушли, я направилась знакомой тропинкой в сторону главной улицы, от которой, как прожилки скрученного листа, расходятся по лесу все остальные дорожки и тропки в Блэкдауне. Весь город словно существует под пологом листьев и невысказанной лжи, будто дубы и сосны, которые стоят в лесу, ночью вырвались за его пределы, кто карабкаясь, а кто ползком, преследуя живущих здесь людей, и пустили корни у каждого дома, чтобы наблюдать за их обитателями. До меня доходит, что я стою за домом, в котором Джек теперь живет с Зои. Я никогда не находила общего языка с невесткой, и мой муж никогда не знал подлинных причин. Он не знает ее так, как я. Семьи часто рисуют свои портреты в другом свете, используя краски, которые остальные не могут толком разглядеть. Зои была опасной в подростковом возрасте, и, возможно, такой и осталась. Она родилась без тормозов. Когда мы с Джеком, уже взрослыми, встретились в Лондоне, я была младшим репортером и пыталась выйти в эфир с историей об убийстве, которое он расследовал. Сначала я его не вспомнила, но он меня сразу же узнал и стал угрожать, что официально пожалуется в «Би-би-си» на мое поведение, если я с ним не выпью. Прежде всего, я не знала, обижаться ли на его кокетливый шантаж или чувствовать себя польщенной. Он показался мне привлекательным — как и всем остальным женщинам-репортерам, — но мужчины были у меня на втором месте после карьеры, и меня мало интересовали отношения. В конечном итоге я согласилась на одно свидание — в надежде получить какую-нибудь инсайдерскую информацию, — но вместо этого проснулась с большого похмелья и с сыщиком в моей постели. Зная, кто его сестра и на что она способна, я чуть было не отказалась от встреч с ним. Но за тем, что я посчитала случайной связью, последовало еще одно свидание, а за ним — уикенд в Париже. Иногда я забываю, что Джек был непосредственным и романтичным. Рядом с ним я чувствовала себя счастливой, а когда любила его, не так сильно не нравилась самой себе. Зои не слишком старалась скрыть свои чувства по поводу наших отношений. На семейных сборищах она пыталась не встречаться со мной глазами и самой последней поздравила, когда у нас состоялась помолвка. Она также не пришла на нашу свадьбу. Накануне она прислала Джеку сообщение, где написала, что подхватила желудочный грипп, а на следующий день разместила свои фото, сделанные на Ибице. Когда родилась наша дочь, Зои послала нам лилии, хорошо известный символ смерти. Джек сказал, что это невинная ошибка, но в его сестре нет ничего невинного. Я смотрела на дом Джека и Зои, и меня переполняли ненависть и отвращение к живущей в нем женщине. И тут я заметила, что дверь кухни слегка приоткрыта. Чуть позже, потеряв немного времени, я снова следую своему плану и иду мимо всех знакомых магазинов и причудливых старинных зданий, которые и составляют уникальность Блэкдауна. Я спешу по улице, которую часто описывают как одну из самых очаровательных главных улиц в Великобритании, и знаю, что у меня осталось мало времени, чтобы раздобыть то, что мне нужно. Ненадолго отклоняюсь от маршрута и захожу в магазин недорогой и практичной одежды, который появился здесь еще до моего рождения. Поскольку я лишилась своей дорожной сумки, завтра мне будет нечего надеть. Хватаю неброскую белую блузку и очень немодное нижнее белье и покупаю их без примерки. Наряду с чистой одеждой у меня кончилось кое-что еще, и после посещения дома Зои мне хочется выпить сильнее, чем до этого. Двери супермаркета раздвигаются, словно там ждали, когда меня можно проглотить, и я начинаю дрожать не только от кондиционеров. Иду по старым знакомым проходам — винный отдел выглядит точно так же, как всегда. К сожалению, миниатюрных бутылочек нет, но есть маленькие бутылочки с вином и виски, которые я прикладываю к сумочке, пытаясь понять, сколько смогу положить в нее и при этом застегнуть молнию. На кассе кладу в корзину маленькую коробочку с мятными леденцами, и, подняв голову, к своему легкому ужасу, обнаруживаю, что кассирша узнала меня. Ее лицо выражает осуждение, которое я не могу допустить. Людей заботит выдумывание правды. В наши дни жизнь, которую мы ведем, должна быть подана на золотом блюдечке в виде серии лакированных правд ради того образа, который мы являем окружающим. Незнакомые люди, которые видят нас через экран — будь то телевизор или социальные сети, — думают, что знают, кто мы такие. Никто больше не заинтересован в реальности, которой не хотят «ставить лайки», «делиться» или «следовать». Я могу это понять, но жить выдуманной жизнью может быть опасно. То, что мы не хотим видеть, может нас ранить. Думаю, что в будущем люди будут скорее стремиться к пятнадцати минутам наедине с собой, чем к пятнадцати минутам славы. — Небольшой подарок моему оператору и техникам после тяжелого трудового дня, — говорю я кассирше и кладу покупки прямо в сумку, как только она их сканирует. Она ненамного старше меня. Женщина с заплывшей фигурой, увядшей кожей и вызывающими глазами, от одного взгляда которых становится ясно, как сильно ты ей не нравишься. На угреватом лице возникает подобие улыбки, и я вижу щербинку между ее передними зубами, достаточно большую, чтобы там прошла монета в фунт. — Вы давно видели свою мать? — спрашивает она, и я пытаюсь подавить вздох. В этом городе каждый знает все обо всех. Или думают, что знают. Это одна из многих причин, по которым я не терпеть не могу это место. Женщина не ждет ответа. — Несколько раз вашу мать находили ночью на улице. Она бродила по городу, терялась в темноте, плакала и не понимала, где она и кто. На ней была одна ночная рубашка. Вам повезло, что ваш муж принял участие. Ей нужен человек, который будет о ней заботиться. Если хотите знать мое мнение, ее надо поместить в заведение. — Спасибо, не хочу, — отвечаю я, протягивая ей кредитную карточку. Я всегда намного более болезненно воспринимала свои промахи как дочери, чем свою слабость к выпивке. Оглядываюсь через плечо, чтобы понять, слышал ли кто-нибудь еще слова кассирши, но с облегчением вижу, что все покупатели вроде бы занимаются каждый своим делом. Если только они не притворяются. До сих пор помню тот первый раз, когда много лет тому назад покупала спиртное в супермаркете. Рейчел сказала, что нельзя устраивать день рождения без выпивки. Я удивилась тому, что она по-прежнему считала — я должна пригласить Хелен, — учитывая, сколько неприятностей у нас чуть было не возникло из-за нашей умной подруги, — и одновременно обрадовалась. Я сочла решение Рейчел простить Хелен еще одним проявлением ее доброты. Думаю, это натолкнуло меня на мысль пригласить кое-кого еще — ведь в конечном итоге это был мой праздник, и мне тоже хотелось быть доброй. По этой же причине я сделала браслеты дружбы для всех приглашенных. Увидев их, Рейчел рассмеялась. — Ты сама их сделала? Я кивнула, и она снова рассмеялась. — Браслеты, конечно, чудо, но нам шестнадцать, а не десять. — Она положила ладонь на мое плечо и запихнула браслеты в карман, словно мусор. Я потратила очень много времени на изготовление подарков, поскольку не могла себе позволить купить их. Мне не удалось скрыть, как меня ранили ее слова, и она это заметила. — Извини, мне они нравятся, правда, мы потом их все наденем, но сначала надо купить спиртное, а для этого понадобится немного денег. Ты не могла бы украсть самую малость у своей мамы? — спросила она. Рейчел поняла, что я в шоке от ее предложения, и вроде бы передумала. По дороге ко мне мы зашли к ней домой, и я увидела, как она распахнула двери огромного гардероба и стала в нем рыться. Она повернулась с торжествующим видом и потрясла желтым ведерком «Дети в беде», показывая его мне. В это ведерко она обычно собирала в школе пожертвования. Она перевернула его на кровати и стала считать выпавшие оттуда монеты. — Сорок два фунта восемьдесят восемь пенсов, — сказала она. — Но это же деньги на благотворительность. — А ты — объект благотворительности, так в чем же проблема? Как ты думаешь, на что я покупаю тебе все эти маленькие подарочки? Я промолчала. Меня слишком взволновало, что она считает допустимым воровать деньги у детей, которые нуждаются в них гораздо больше, чем мы. — Пошли, — сказала она и взяла меня за руку. Помню, что тогда мне впервые было неприятно держать ее за руку. — Перестань дуться, когда ты хмуришься, ты дурнеешь, — прошептала она и поцеловала меня в щеку. — По дороге к тебе заглянем в супермаркет за выпивкой, немного выпьешь, и настроение улучшится. Мы шли туда молча. Я наблюдала за тем, как Рейчел кладет в корзину для покупок бутылки диетического напитка «сэвен-ап», текилы и дешевого белого вина. Мне было непонятно, как мы собираемся купить это, когда нам явно меньше положенных лет. Когда мы дошли до касс, у меня заболел живот. При одной мысли о том, что моя мать может нас обнаружить, мне физически стало плохо. Мне казалось, что я подвожу ее. Но тут я заметила Хелен Вэнг. Ей уже исполнилось шестнадцать, и по субботам она работала в супермаркете. Она просканировала спиртное, не позвав менеджера, и Рейчел сразу же спрятала его в своей сумке. Никто не потребовал у нас удостоверение личности. Я была так рада, что мы все по-прежнему друзья, несмотря на инцидент с эссе. — Что у тебя с лицом? — спросила я Хелен, заметив у нее под глазом что-то вроде синяка, плохо замазанного косметикой. Она посмотрела на Рейчел, а потом снова на меня. — Я поскользнулась. Я видела достаточно синяков на матери, когда отец еще жил с нами, и знала, что Хелен врет. Но также я знала, что лучше не задавать больше вопросов. Я понимала, что Хелен не скажет мне правду — мама тоже обычно уверяла, что наткнулась на дверь, — и решила, что у нее есть тайный бойфренд, причем он нехороший человек. — Увидимся позже. После работы приходи прямо к Анне, — сказала Рейчел Хелен и потащила меня к выходу. Мать неохотно согласилась уйти вечером из дома, но она еще была там, когда мы объявились. Мне не надо было ей ничего говорить, она и так поняла, что я в ярости. — Ухожу, ухожу, — сказала она, когда мы внесли на кухню сумки со спрятанным в них алкоголем. — Я приготовила тебе маленький сюрприз ко дню рождения и хотела показать его до своего ухода.