Три раза уже конные разъезды казаков и егерей натыкались на свежий след «с той стороны». Турки заходили на нашу территорию неглубоко, версты на две, от силы на три, и потом обратно откатывались на свой берег. — Проверяют, как мы здесь линию держим, — подвел итог совместному совету подполковник Касперов. — Думаю, будет разумным принять предложение майора Егорова об усиленном совместном патрулировании пограничной черты казаками и егерями. Неспроста они так здесь зашевелились, видать, нужно будет ждать их прорыва в сторону Крыма. Теперь по пять егерей с пятью казаками дежурили постоянно в пограничных шанцах на линии. В каждом из них установили по фальконету, а по всей границе ходили усиленные конные разъезды. Двадцать второго декабря сборная полусотня обнаружила пересекающий реку турецкий отряд и завязала с ним дистанционный огневой бой. Противник оставил три трупа на нашем берегу и ускакал к себе. У русского патруля потерь не было. Двадцать четвертого в Николаевское прибыл подполковник Баранов с эскадроном из карабинерного конного полка. — В Крыму мятеж. Там высадился турецкий десант, — известил пограничников Сергей Николаевич. — Наш пророссийский хан Сахиб Гирей свергнут, а его место занял османский ставленник Давлет Гирей. Он попросил Стамбул расторгнуть договор с Санкт-Петербургом о признании Крымского ханства независимым и вернуть полуостров под власть Порты. Сейчас татары режутся между собой за власть. Императрица отдала приказ ввести наши войска в Крым. Ваша задача остается прежней, — это не допустить сношения Очаковской группировки турок с татарами сухим путем. С моря ее блокирует наш флот. Никак нельзя, чтобы наши противники смогли обговаривать и планировать свои действия. Теперь в расширенных шанцах сидело по два десятка человек, а дозорные, патрульные группы были усилены и насчитывали аж до сотни всадников. Двадцать седьмого декабря Алексей вместе со старшим унтер-офицером роты проводил ночную проверку караулов. В стороне дома Милорадовичей блеснул свет масляного фонаря и была видна какая-то суета. — Пойдем, Макарович, поглядим, что там такое, — кивнул в сторону шума Егоров. Около плетня стояли сани, и рядом притопывал знакомый уже Егорову староста из Баловней. — Чего у вас стряслось, Опанас Платонович? До рассвета еще часа три, а ты здесь у нас толчешься? — поинтересовался Алексей. — Пан офицер, до лекарей мне дюже требэ. Невистка рожает, а повитуха в по затот еще месиц у нас вмерла, — объяснял мужик. — Дуже голосно кричить баба, мучиться. Поспешати треба. Из дома вышли Михайло с Катариной. — Макарович, подними пятерку наших верховых, пусть сани туда и обратно сопроводят, — попросил сержанта Алексей. — Сам знаешь, время нынче неспокойное. Могут и наши на линии стрельнуть, не разобравшись. А так с этой пятеркой все как-то поспокойнее будет. — Понял, Ляксей Петрович, я пулей! — отозвался ветеран и побежал в сторону квартирования роты. — Не переживай, Алексинька, — улыбнулась Катарина. — И не забывай надевать мой шарф, чтобы тебе шею не задуло. Видишь, я все время в твоей шали хожу. Теплая она и такая мягкая, — и девушка прижалась к офицеру. — Все, голубки, пора! — крикнул из саней Михайло. — Никак нельзя нам сейчас время терять, если что, егеря нас верхом быстро нагонят. Да у меня, вон, и свое ружье есть! — показал он фузею. Сани тронулись, а у Лешки на душе была какая-то маета. Пятерка верховых проскакала по дороге вслед за санями, а он все не мог заставить себя идти в свою избу. С востока уже серело небо, и, проверив по большому кругу караулы, командир роты, наконец пошел к себе. Вот и большая ротная изба, над печной трубой вился дымок, похоже, вестовой подтопил печь, чтобы не выхолодить жилище. У крыльца, постукивая ногу о ногу, стоял часовой. — Что, Терентий, долго еще тебе стоять, не замерз? А то вон как под утро холодает. — Да нет, не извольте беспокоиться, ваше высокоблагородие, — протянул долговязый солдат. — Мне от силы часок еще остался. Все, почитай что отстоял я уже свой караул. Сейчас рассветет, и менять меня уже будут. Со стороны тракта раздался стук копыт. — Кого это там несет спозаранку? — удивился солдат и взвел курок на фузее. Стой! Кто таков?! Говори пароль, иначе стрелять буду! — Киев! — послышался крик всадника, и он, подскочив, спрыгнул с коня. — Беда, вашвысокоблагородие, турки с того берега прут, много! — доложился гонец. — Меня Быков к вам послал, еле проскочил я, вон даже полушубок просекли, — кивнул он на прорезь на рукаве и подтек крови. — Пару верст, не доезжая третьих шанцов, они через реку переходят. Сотни три их там, я сам своими глазами видел! Врачи к укреплению поскакали, а ребята вражину придерживали. Не знаю, на сколько их там всех хватит! Лешка выхватил фузею у Терентия и разрядил ее в воздух. — Тревога! Поднять всех! Из избы выскочили, одеваясь на ходу, барабанщик и вестовой. — Ленька, бей тревогу! Сигнал для всего гарнизона — «общий сбор»! Передай Живану, пусть ведет роту к третьему шанцу, там прорыв турецкой конницы! Я туда с конным плутонгом скачу! Данила, седлай наших коней! Из Николаевского выскочило два с половиной десятка конных егерей. На окраине к ним пристроилась полусотня Сеченя. — Ляксей Петрович, чего там стряслось?! Кто стрелял? — выкрикнул издали хорунжий. — Турки, Емельян! — крикнул Лешка. — Третий наш пост бьют! Ветер свистел у головы. Егоров приник к холке Буяна, опережая всех на добрую половину сотни шагов. «Десять верст. Только бы мне успеть!» — проносилось у него в голове. А перед глазами стояло лицо Катарины. — Косая! Я не отдам тебе больше своих близких! — процедил он сквозь зубы. — Ты не заберешь у меня больше никого! Солнце поднималось над белой заснеженной степью. Вдали слышались хлопки выстрелов, у третьего поста шел бой. Вот резко ударил фальконет и послышался глухой разрыв гренады. — Держатся! Они пока держатся! — шептал Лешка. — Гренады рвутся, значит, совсем все плохо, значит, уже турки на приступ пошли! Вот он, поворот, а потом полверсты по прямой. Алексей выскочил из-за редкой рощицы и увидел огрызающиеся огнем укрепления. Рядом с ними валялись сани и убитая лошадь. Вокруг шанцев на расстоянии ста шагов скакали около сотни всадников, постреливая время от времени в сторону укреплений из своих ружей. Еще около сотни спешенных были уже в трех десятках шагов от вала и от установленных на нем корзин с землей. «Рано, рано! — пульсировала в висках мысль. — Еще двести, еще сто шагов хода!» — и, вырывая из ножен саблю с Георгиевской лентой, он взмахнул ею над головой: — Ура-а! — Ура-а! — подхватили боевой клич восемь десятков всадников за его спиной. Хлесть! С кровавыми брызгами остро отточенная сталь прошла через плоть первого турка. — На! — второй попытался было уклониться, и кончик клинка распорол ему плечо. Всадник с воем отпрянул в сторону, а Алексей срубил уже спешенного. Сразу трое турок были перед ним, и буквально в пяти десятках шагов стояли сани, на которых ехали Милорадовичи. Лешка никак не успевал проскочить это расстояние. Двое турок уже выцеливали его из ружей, и он сделал одно и самое верное — поднял Буяна на дыбы. Два выстрела грохнули коротким залпом, и конь, взвизгнув, словно человек, повалился на землю. Алексей резко выдернул ногу из стремени и в падении выпрыгнул в бок. Бах! Пуля третьего стрелка просвистела возле головы, а он с колен ударил из одного, а потом и из второго пистоля и отбросил их на снег. Третий турок с замахом ударил прикладом в голову. Хлесть! Сверкнула сабля, и длинноствольное ружье покатилось с сжимающим ее обрубком руки. Сзади слышались звон сабель, хэканье и громкие крики. Русские врубились в не ожидающих нападения с тыла турок, и напор этих восьми десятков сразу же сбил наступательный порыв у противника. Лешка подбежал к поверженному Буяну и вытащил из боковых креплений свой штуцер. — Ура-а! — раздалось за его спиной. Пять егерей выскочили из-за шанцев и защелкнули на стволах ружей свои штыки. Бам! Пуля штуцера сбила крайнего всадника, а пешие егеря были уже в единой шеренге возле своего командира. — Hadi gidelim! Ruslar зevreliyor! (Уходим! Русские окружают! — тур.) Всадник с бунчуком в руках вырвался из свалки и понесся в сторону берега. Минута — и возле укреплений осталась лишь шестерка егерей, да множество трупов окрашивало красным снег. Вслед за отходящими турками, разворачиваясь из-за дорожного поворота в лаву, выходила многочисленная русская конница. Лешке же было не до этого, он бросился к саням, в них явно кто-то лежал. Опанас, староста из Баловней, раскинув руки, смотрел немигающим взглядом в небо. Все сено вокруг него было залито кровью. — Катарина! — Лешка запрыгнул на вал шанцев. Казаки с ружьями в руках отпрянули в стороны. В одной руке у егерского офицера дымился штуцер, а в другой он сжимал окровавленную саблю. — Я здесь, Алексий! Милый! Михайло отвел в сторону ружье и отступил чуть вбок. Девушка прислонила перевязанного карабинера к плетню и бросилась навстречу Егорову. — Живая! Живая! — твердил он, сжимая ее в объятьях. — Я тебя больше никуда от себя не отпущу! Ты будешь моей женой, Катаринка!? Волим! Люблю! — Да! Буду, конечно же, буду, милый! Волим! Волим! Волим! — И куда уставился?! Не видишь, что ли? Их высокоблагородие предложение барышне делает! — урядник Андрейченко дал подзатыльник Василько. — Батька, ну чего ты дерешься?! — встряхнул тот чубом. — Не маленький, чать, я уже. Да не смотрю я на них, больно мне надо! — А ты мне поговори тут! Вообще выпорю! — грозно рявкнул Тарас. — Иди, вон, трофеи гляди, пока пяхота там все не собрала. — Вы милуйтесь, милуйтесь, ваше высокоблагородие! — проговорил он, отводя деликатно взгляд в сторону. — Это же завсегда так, война и любовь — они ведь всю жизнь рядом друг с другом идут! Заключение В лагере при болгарской деревне Кючук-Кайнарджи 10 июля 1774 года был заключен мирный договор между Российской и Османской империями. Он завершил первую турецкую войну императрицы Екатерины II и подтвердил завоевания России в рамках предыдущего Белградского договора от 1739 года. Известие о мире долетело до Санкт-Петербурга за рекордный по тем временам срок — тринадцать дней. Через неделю прибыли и подробности от главнокомандующего Первой Дунайской армией. В честь заключения мира был дан артиллерийский салют со стен Петропавловской крепости из 101 пушечного выстрела. Начались праздничные торжества. Все улицы столицы заполнились толпами народа. У церкви Рождества Богородицы на «Невской першпективе» было оглашено донесение Петра Александровича Румянцева, а у Аничкова моста — текст правительственного объявления, которое громогласно зачитал сам секретарь Сената. Группы всадников-кавалергардов скакали по улицам, извещая жителей о долгожданном мире. Началось торжественное шествие во главе с самой императрицей. В праздничной колонне вместе с генералами и сенаторами шли вестники мира с белыми кружевными перевязями через плечо и с пучками лавровых веток в руках. Но с торжествами немного поторопились. Ратификация договора с Турцией под влиянием нескольких европейских держав затянулась. Особенно ретиво этому способствовала французская дипломатическая миссия в Константинополе, желавшая подтолкнуть турок к продолжению войны. Для этого было искусно надумано множество причин несогласия султана по ряду пунктов договора. Особенно же всех недоброжелателей не устраивало условие независимости Крыма. Появилось и вздорное письмо, на которое Румянцев с упреком ответил, действуя на самолюбие Абдул-Хамида I: «…Дело столь торжественное, как мир, в своем исполнении не терпит ни отлагательств, ни остановки, и я должен Вам сказать, не обинуясь, что ни один пункт в трактате не может быть нарушен без того, чтобы не нарушены были и все статьи его, и самое главное основание — это искренность и добросовестность. Перемена священных договоров вслед за их постановлением была бы предосудительна достоинству и славе высочайших дворов». В конечном счете, благодаря твердости и умению Румянцева, договор все же был ратифицирован без каких-либо уступок туркам в январе 1775 года. А в самой России в это время шла борьба с бунтовщиком Пугачевым, который еще в 1773 году объявил себя «воскресшим» императором Петром III. Вообще, эти годы были богаты на самозванцев. По свидетельству современников, их во время правления Екатерины было около четырех десятков.