– Сергей Юрьевич, принимай командование, – слабым голосом прошептал Суворов. – Выводи войска, сбереги людей. Генерал-поручик Бибиков подозвал к себе командира батальона егерей. – Подполковник, выдели толкового офицера с солдатами. Пусть они срочно выносят Александра Васильевича к нашим лекарям. Турки наседают, нам нужно срочно отходить. Если мы прямо сейчас это не сделаем, они нас тут отрежут и потом всех перебьют. Прикрывайте отход дивизии, Алексей Петрович, на вас да и на гренадеров Сытина одна надежда. Старший лекарь егерей Мазурин уже заканчивал перевязку генерала. – Все хорошо будет, Ляксей Петрович, – пробубнил он, затягивая зубами узелок. – Главная жила у их высокопревосходительства не задета. Но, однако же, крови много с раны вышло. Картечина прямо насквозь через шею прошла, но эдак удачно. Все одно выносить их отсель поскорее надо. – Вот и займись этим, Акакий Спиридонович, – кивнул Егоров. – Все сделай, чтобы Александра Васильевича в целости в гошпиталь снести. Подпоручик Бегов! – подозвал он командира полуроты. – Бери своих людей, выносите и охраняйте носилки генерала. Смотри, Иван Ильич, головой за Суворова отвечаете! Все, давайте уходите скорей, сейчас уже турки на нас попрут. Следующие два часа батальоны гренадеров фанагорийцев и егерей, медленно пятясь, отбивали непрерывный натиск турок. Дрогни и побеги они, неприятель непременно бы ввел в бой свою кавалерию, вырубая отступающих. Батальоны не дрогнули. Вынося на себе раненых, бросаясь время от времени в отчаянные штыковые контратаки, они сумели отойти в боевых порядках обратно к своим валам, где их уже поддержали артиллерия и стрелки пехотных полков. Сбежав с валов на свою сторону, солдаты в изнеможении попадали на землю. – Вышли, мы все-таки вышли, братцы, – лежа, твердил Егорка. – А я ведь уже думал: все, конец нам пришел! Со всех сторон эти злыдни орали, визжали! Барабаны вокруг бьют. «Уррах! Корх!» – янычары орут. Ятаганы их блещут! Спаси, господи, страшно-то как! – и он, сидя на коленях, истово перекрестился. – Егорка, дай глоток водицы хлебнуть? – попросил его лежащий рядом егерь. – У меня, вон, фляжка насквозь пробита, – стукнул он по прицепленной к ремню пустой посудине. В ходе этого боя русские войска потеряли 154 человека убитыми и 214 ранеными. Потери турок оставались неизвестными. Пришедшему в себя на следующий день Суворову князь Потемкин сделал жестокий выговор: «Солдаты не так дешевы, чтобы ими жертвовать по пустякам. Ни за что погублено столько драгоценного народа, что Очаков того не стоит…» На что Александр Васильевич отвечал: «Невинность не требует оправдания. Всякий имеет свою систему, и я по службе имею свою. Мне не переродиться, да и поздно!» Пробита насквозь картечиной шея, в немолодом уже теле слабость от большой потери крови. Лежать бы тихо в шатре да принимать лечебные процедуры? Но нет! Суворов ковыляет по лагерю, устраивает смотры частям своей дивизии, шутит и подбадривает солдат и смотрит, смотрит с валов на Очаков. А еще он привычно острит и иронизирует перед генералами: «Я на камушке сижу, на Очаков я гляжу!», – разумеется, имея в виду всесильного Потемкина. Само собой, «доброжелатели» немедленно доводят все сказанное им до самого светлейшего. Не менее язвительно высказывался и командующий Второй Украинской армией, генерал-фельдмаршал Румянцев: «Очаков не Троя, дабы его десять лет осаждать». Эта колкая фраза Петра Александровича охотно цитировалась как в Царском селе, так и в самой ставке Потемкина. Князь еще припомнит все эти слова острякам! Румянцева вскоре вообще отстранят от командования, и он, обиженный, уедет в свое имение. Ну а Александр Васильевич отправится в Кинбурнскую крепость, «дабы залечивать рану и присматривать за тамошним гарнизоном». Императрице все случившееся было представлено светлейшим князем так, что она заявила в присутствии приближенных: «Слышали, старик, бросясь без спросу, потерял до четырех сотен человек и сам ранен: он, конечно же, был пьян». Командующий Днепровской гребной флотилией, принц Нассау-Зиген писал в Санкт-Петербург французскому послу Сегюру: «Очаков можно было взять еще в апреле и позже, но все упущено». Это письмо, как, впрочем, и все подобные, исходящие от особ такого ранга, было, разумеется, перлюстрировано в «особом, черном кабинете» столицы. Копия данного письма была представлена Екатерине, которая, прочитав, начертала на нем: «Это правда». Но никаких действенных мер в отношении своего «Гришеньки» она предпринимать не стала. Григорий Александрович Потемкин был превосходным управленцем и государственным деятелем, но… Но, как признавались многие его современники, полководческими талантами их светлость не обладал. Свое бездействие под Очаковом он оправдывал боязнью больших потерь при штурме и наличием огромного турецкого флота в Лимане. Разумеется, князь лукавил, он не мог не знать, что санитарные потери прошлой, давней осады этой самой крепости еще фельдмаршалом Минихом были во много раз больше боевых. Он не мог не видеть сотен больных в лагере, большинство из которых было обречено на смерть. Что же касается турецкого флота, то его артиллерия не могла воспрепятствовать даже атаке русских войск со стороны Лимана. А уж при штурме со стороны суши она и вовсе была бесполезна. Началась так называемая «формальная осада». Войска отрывали параллели, насыпали валы и закладывали осадные батареи. Всего в течение июля и августа было заложено четырнадцать батарей, а в сентябре и октябре еще шестнадцать, на которых разместили 317 орудий полевой и осадной артиллерии. Русские пушки били беспрерывно, и сила их орудийного огня росла с каждым днем. Так, только девятого октября 1788 года по крепости было выпущено 2867 ядер, 1444 бомбы, 115 гранат, 71 зажигательный снаряд и 38 зарядов картечи. Однако крепость не сдавалась. Турки упорно оборонялись и сами предпринимали многочисленные вылазки, нанося осаждающим большие потери. В одну из таких вылазок был тяжело ранен командир Бугского егерского корпуса генерал-майор Михаил Илларионович Кутузов. Пуля, войдя ему в щеку, вышла из затылка. «Надобно думать, что Провидение сохраняет этого человека для чего-нибудь необыкновенного, потому что он исцелился от двух ран, из коих каждая смертельна», – писал об этом принц Де Линь. И в этом он, несомненно, оказался прав. Глава 8. Осада Холодный дождь шел без перерыва. Грязь, вода сверху и снизу, пронизывающие ветра со стороны моря и из степи, невозможность приготовить горячую пищу, высушить одежду и просто обогреться заставляли русские войска терпеть лишения. Появилось множество больных. По рапортам главного квартирмейстерства Первой Днепровской армии, санитарные потери в октябре и в ноябре месяце составляли от тридцати до пятидесяти человек ежесуточно! Войска были одеты в летние легкие мундиры, а ведь впереди была зима. – Александр Павлович, бери все шесть наших повозок да всех лошадей и выдвигайся в место старой дислокации батальона, – ставил задачу своему интенданту Егоров. – Вот тебе деньги на все предстоящие там расходы. Четыре сотни рублей у нас в артельных кассах было, да столько же еще собрали офицеры, выделив средства из своих личных сбережений. Проедешь по всем ближайшим к Николаевской казачьим станицам и хуторам, переговоришь там с местными. Доберешься до армейского тылового интендантства в Елизаветграде и поднимешь все свои старые знакомства. Не жалей средств на подарки. Главное, Александр Павлович, добудь нам теплые вещи и провиант долгого хранения. Совсем уже скоро здесь сильно подморозит, и, если мы сами не позаботимся о своих людях, у нас будет то же самое, что и в пехотных полках, где солдаты чахнут и мрут десятками. Бери с собой половину Пятой учебной роты, и вы хоть на себе свои повозки из грязи выносите, но только пробейтесь по бездорожью за Буг. – Понял, Алексей Петрович, – кивнул Рогозин. – Что, так и не ожидается у нас в ближайшее время штурм? Вон ведь которую неделю осадные орудия крепостную стену рушат, да и сам город бомбами разносят. Может, все же объявит генерал-фельдмаршал приступ? А то мы сейчас уйдем от Очакова, а у вас даже и лекарских повозок здесь не останется. – Нет, уверен, что не объявит, – покачал головой Егоров. – Захотел бы его светлость, так давно бы такой приказ отдал. Князь все еще надеется, что турки, подавленные мощным артиллерийским огнем, и сами у него пощады запросят. Намедни, вон, опять предлагал османскому коменданту почетную сдачу с выходом из крепости гарнизона при своем личном оружии и при знаменах. – И что турки на это ответили? – пытливо вглядываясь в глаза командиру, спросил капитан. – Да ничего, – покачал тот головой. – Никакого ответа на предложение нашего командующего от них вообще не последовало. Гассан-паша искусно тянет время. Он прекрасно понимает, какие лишения мы испытываем сейчас, стоя в осенней степи, и надеется на то, что совсем скоро, ранней зимой, дабы не погибнуть под этими стенами, наша армия и сама откатится назад на свои квартиры. Вернее, откатится то, что к тому времени от нее останется. А вот он тогда станет прославленным полководцем, отстоявшим твердыню султана от русских. И с каждым прошедшим днем этой долгой осады его уверенность все более и более крепнет. – Тишка, Федот, вы где? – крикнул Филлимон, шлепая по грязи насыпного вала. – Да здесь мы, здесь, – хрипло отозвался Мухин. – Сюда давай шлепай, у нас тут посуше, чем везде. Вслед за егерем в небольшое укрытие из натянутой между корзин с землей парусины влезло еще трое. – Да тише вы тут, увальни! Сейчас все порушите, сами же потом под дождем будете мокнуть! – проворчал Федот. – Не-е, мы тихонько, – успокоил его усатый солдат, оглядываясь по сторонам. – А ловко же вы это, братцы, придумали. И подступы с вала отсель хорошо видно, и сверху за шиворот не льет. И где только парусину нашли, вся же ведь для постройки укрытий в лагере пошла? – Где нашли, там ее уже нет, – хмыкнул Тихон. – Вы особо-то не болтайте, а то и этого не будет, сразу ведь все отберут. – Да что я, дурной, что ли? – успокоил егерей Филлимон. – Уж лучше бы снег, что ли, сверху шел, чем вот такой затяжной дождина, который целыми неделями льет. Мочи уже нет на одном месте сидеть да терпеть. Давно все до самых портков и на всех мокрое. Дрожь не унять, вся кожа синяя и, как у гуся, в пупырышках. Ладно, давайте, братцы, в лагерь уже идите. Там для всех, кто сменился с караула, в колесной кухне у дяди Вани горячее варево оставлено. В котел повара нонче даже конины положили. В брюхо кашу закидаете, с того и согреетесь маненько. Как же нам эти кухни-то здорово здесь пригождаются! Вона, все остальные даже и на костре ничего сварить не могут, одни лишь только плесневелые сухари который уже день едят, с дровами-то совсем у всех сейчас дело худо. «Бам! Бам! Бам!» – забили после небольшой паузы осадные орудия. – Во-о, канониры сменились уже, и опять давай стену рушить. Ладно, прощевайте, братцы, – кивнул товарищам Тишка, и пара, выбравшись из-под укрытия, пошлепала в сторону батальонного лагеря. Со стороны Лимана раздался отдаленный грохот, и вдали в небо поднялся черный столб дыма. – В стороне Кинбурна, что ли, это бахнуло? – спросил Тихона Федот. – Смотри-ка, далеко до косы, а даже и доседова донеслось. И чего же это там эдакое могло вдруг случиться? Группки сменившихся с караулов солдат, бредя по грязи к лагерю, с удивлением обсуждали увиденное. В Кинбурнской же крепости случилась беда. По оплошности коменданта там взорвалась артиллерийская лаборатория, та, где снаряжались взрывным и горючим составом зажигательные снаряды, гранаты и бомбы. Взрыв был такой огромной силы, что разметал внутри крепости множество зданий, а густая туча от сгоревшего пороха нависла над Кинбурном, и день здесь буквально за один миг превратился в ночь. Все были в ужасе и смятении! Погибло при взрыве около ста человек, множество было ранено и покалечено. Мощной взрывной волной были разрушены десятки домов, и даже рухнула часть крепостной стены. В комнату, на втором этаже дома, где находился Суворов, в окно влетела бомба. Разорвавшись, она своротила часть стены и разбила кровать. Щепою от нее Александра Васильевича ранило в лицо, грудь, руки и в ногу. Генерал смог самостоятельно выбраться к лестнице, но так как она была вся разворочена, то спустился он вниз по перилам. Уже на улице его подхватил денщик Прошка с солдатами. Суворова вынесли за стены крепости и уже там сделали перевязку. Второго ноября ударил сильный мороз, а потом повалил снег. На следующий день, к вечеру, в лагерь вернулся батальонный обоз. – Алексей Петрович, докладываю, – улыбался капитан Рогозин. – Деньги я потратил все до последней медной копеечки, словно бы теребень кабацкая, совсем голый остался. Но зато и повозки наши меховой рухлядью забиты. Помимо штатных казенных шинелей, у местных скупили три сотни полушубков и даже немного тулупов. Привез овчинные шапки, сапоги с мехом и даже немного валенок нашел. Денег мне не хватило, так я выменял на порох и на трофейное имущество рукавицы, домотканое шерстяное полотно ну и всякое прочее, что может пригодиться в холода. Плюсом к тому фураж для коней и провианта длительного хранения добыл, а это, на минуточку, зерно, бочки топленого сала, вяленое мясо и еще даже немного квашеного овоща. На своем обозном все бы это нам точно не удалось вывезти, поэтому пришлось и несколько подвод у станичников прикупить. Зато все в целости и сохранности сюда довезли, ничего по дороге не растеряли. Ну и подморозило, конечно же, тоже удачно, дорога вся твердая стала, а ведь нам это только и на руку! На обратном пути мы даже и не застревали почти что. Зато вот когда вначале к Бугу шли, больше на своих плечах все повозки выносили. – Золотой ты мой человек! – Алексей крепко обнял своего интенданта. – Ты вот одним только этим делом сколько сейчас жизней нам сберег! Просто молодчина, Александр Павлович! Распределяй теперь все по-честному между людьми. Тулупы и валенки, коль их мало, для караульной службы пойдут и станут общие, а вот все остальные в личное пользование определяй. Через два дня объявляю общий смотр для батальона. Вот и посмотрим, на что мы там будем похожи. – Да-а, вид у нас, конечно, еще тот, – глубокомысленно проговорил Живан, стоя вместе с командиром перед общим строем. – И так, вон, за второй погон да за волчий хвост на каске сколько уже ворчания от начальства было, а теперь штабные так и вообще нас загрызут. Это же не войско, а по виду самая настоящая разбойная ватага. Алексей внимательно оглядел стоящие перед ним шеренги. – Нда-а, – вздохнул он. – Единообразия у нашего воинства не наблюдается. Но зато все веселы, согреты и сыты, чего не скажешь про другие подразделения армии. А значит, ты прав, будут у нас теперь и завистники. Господин премьер-майор, а чем вообще регулярная армия отличается от банды, ну-у, скажем, в материальном смысле? Или если по-простому, то в чем их отличие по внешнему виду? – Ну-у, в единообразии форменного обмундирования, оружия и амуниции, – ответил тот, пожав плечами. – Это да, – кивнул Егоров. – По единообразию верхней одежды тут все верно, тут уже ничего не поделаешь. Одинаковой она у нас, ну вот никак не станет. Но ведь какие-то элементы на ней мы можем сделать для всех совершенно едиными? Внимание, батальон! – крикнул подполковник, оглядев строй. – Слушай меня внимательно! Все мы сейчас своим видом представляем из себя запорожский курень или даже вообще банду арнаутов. Высокое начальство такое, конечно же, ни за что не потерпит, и вы враз лишитесь всех теплых вещей, а потому снова будете мерзнуть. Даю всем одни сутки, как раз до следующего утра. Нашивайте на полушубки полевые погоны одной-единой формы, пусть на каждом из них будет пуговица от мундира с орлом и вышитый желтой нитью вензель императрицы с буквой «Е» и римской цифрой «II». Офицеры и грамотные унтера вам всем покажут, как правильно его надобно вышивать. Для командирского состава расположить на погонах знаки своих званий и чинов. Желтой гарусной нитью, которая у вас есть, да и у интендантов она тоже должна быть в запасе, нашиваете на погоны полоску. Одна вертикальная будет у капрала, две у фурьера, три у подпрапорщика, широкая у младшего сержанта и такая же, но вдоль погона, будет у старшего сержанта. У всех офицеров на погонах будут звездочки, которые интендантская служба изготовит и потом выдаст каждому. Погон с императорским вензелем прямо укажет на вас как на государевых людей и тем самым снимет все возможные вопросы. На шапки нашить кокарды с георгиевским знаком, оранжевые и черные ленты для них вам тоже всем выдадут. Все ли понятно? Строй молчал. – Ну, коли кому не понятно, так, значит, переспросите у более понятливых, – усмехнулся подполковник. – Для совсем непонятливых я поясняю: если кто-нибудь на завтрашнее общее построение выйдет без единообразия вышеуказанных предметов на своей верхней одежде, то он будет щеголять уже на морозе в своем привычном летнем мундире. На следующее утро пять с половиной сотен егерей стояли в новых погонах и при кокардах на головных уборах. – Ну вот, похожи они теперь на разбойников, а, господин премьер-майор? – спросил своего заместителя Егоров. – С вензелем императрицы на плечах? – с улыбкой переспросил тот. – Да кто же посмеет воинство Ее императорского величества оскорбить? Видно же, что это бравые солдаты нашей государыни-матушки Екатерины Алексеевны, даруй ей, Господи, долгие лета! – Батальо-он! Сми-ирно! – крикнул подполковник. – К торжественному маршу, поротно! Первая рота прямо, остальные напра-аво! Ружья на ремень! Равнение направо! Строевым, с места шаго-ом марш! «Дум! Дум! Дум!» – печатая шаг, топали по замерзшей каменной земле подошвы сапог. – Песню, запева-ай! Пять сотен голосов грянули батальонную строевую, зазвучавшую первый раз еще на давних Полтавских маневрах перед самой императрицей. Мы родились в дымах Кагула, Огонь Бендер нас твердо закалил, Разили турок пулей на Дунае, Наш на Балканах штуцер точно бил!