— Не знаю. Надлежащая помощь. Она злая в последнее время. Видела бы ты ее раньше. Злость исходила от нее волнами. Я почти ощущал ее. — Ее парень ушел к ее лучшей подруге. Она имеет право злиться, — говорит Мерри. Я ощущаю вспышку благодарности, которую папа стирает, говоря: — Но это не Кори. Она всегда была такой спокойной. И теперь она кричит на людей по телефону и хлопает дверями. — Она раз кричала по телефону, и она ждала ту сеть вечность. Они ее обманули. Если у них этого нет, они должны были вернуть ей деньги. — Она не говорила так с людьми. И на прошлой неделе она сказала Кэлли Мартин отвалить, когда та спросила, как она справляется. Я все еще горюю от этого. — Кэлли Мартин нужно отвалить. Она слишком приставучая, Крейг. Я смеюсь в темноте, пропускаю ответ папы. — Кори — подросток, — говорит Мерри, и хоть я люблю ее, я закатываю глаза, когда она добавляет. — Перепады настроения — часть процесса. — Я просто… — мой папа делает паузу, и мое сердце странно вздрагивает. Я прижимаюсь ближе к стене, чтобы слышать его тихий голос. — Я переживаю, что, если она не возьмёт себя в руки, попадет в беду. Попадет в темное место, откуда не сможет вернуться. — Ты перегибаешь. Она все еще Кори, ей не поменяли личность, она не стала вместо садоводства принимать наркотики. Она просто горюет, работает с проблемами. И смерть Бри не поможет ей исцелиться. — Я знаю это. Но я не хочу, чтобы дошло до того, чтобы ей нужна была помощь, которую легко не получишь на Острове. Ты читаешь о детях и психологическом здоровье… — Не думаю, что у Кори срыв. Но мы будем приглядывать за ней, ладно? Она в порядке. Она — хороший ребенок. — Надеюсь. Они все еще тихо спорят, когда закрывают дверь спальни. Я ложусь, сжимаюсь на боку, желудок мутит. Я не думала, что у меня был срыв. Просто так я переживала последствия порванного и растоптанного сердца тем, кто не должен был никогда это делать. Так бывает, когда весь мир переворачивается. Я ложусь на спину, опускаю ладони на живот и закрываю глаза, глубоко дышу, успокаиваясь, представляя лес. Что-то спокойное. Море или озеро… Нет. Потому что тогда я думаю о Бри, которая лежала в той же позе в гробу. Интересно, как она выглядит. Люди всегда говорят, что мертвые выглядят спокойно, словно спят, но я ходила с Бри на протезис ее бабушки несколько лет назад, и миссис Давмуа не выглядела мирно или как во сне. Она выглядела мертвой, то, что делало ее собой, ушло. Она уже не была бабушкой Бри, просто пустая оболочка. Я паникую, понимая, что не помню, как именно выглядела Бри живой, все мои картинки с ней в голове искажены образом Бри в озере. Я выбираюсь из кровати и выдвигаю ящик трюмо, ищу телефон. Я бросила его туда в ночь субботы, после того, как Мерри привела меня домой, не желая говорить с кем-нибудь или кого-то видеть. Батарея разрядилась, и я несу телефон к кровати, включаю заряжаться и включаю его. Всплывают уведомления: от Астрид, Ларс, из группового чата, куда меня добавила Астрид. Я игнорирую их, открываю фотографии, листаю, пока не нахожу ее, нас, историю Кори и Бри во всех цветах: в моем саду, моей спальне, на пляже, в школе. Дальше и дальше, пока я не нашла фотографию прошлого года. Я перестала листать. На фотографии она сидела на коленях у ручья в лесу, старая сеть была намотана на ее голове, на лице было наигранно серьезное выражение, за миг до смеха. Это была еще игра, в которую мы играли в восемь или девять лет. Мы звали ее Невесты Артемиды. Это началось, потому что нам нужно было выбрать бога для особого проекта в школе. Мы выбрали Артемиду, потому что у нее были лук и стрелы, она могла говорить со зверями и не любила мальчиков — мы такое поддерживали. Мы узнали, что до 1980-х девушек нашего возраста посылали в один из ее храмов служить ей год, и нам понравилась идея, мы представляли пещеру, полную девушек, как мы, бегающих, охотящихся, воющих на луну. Я помню, как спросила у папы — в дни до Мерри — могла ли я отправиться служить Артемиде на континенте. Я знала, что ее храмы были на юге, и наш учитель сказал, что некоторые девочки еще туда ходили, хотя уже не были обязаны. Он сказал нет, почти разозлился, что было странно, ведь он никогда не говорил мне нет. Мама Бри тоже сказала нет, но это не удивило, ведь ее мама всегда говорила нет. И это никогда не останавливало нас. Я украла шторы из сетки для вуалей, и Бри дала два длинных светлых хлопковых платья, которые ей купила мама, и мы тайно посвятили себя Артемиде. Наше служение было глупым: мы собирали дождевую воду в банки от варенья, добавляли лепестки, делая «духи» для нее, танцевали, пели, делали луки и стрелы из веток и украденной шерсти, пытались говорить с белками. Дела детей. Мы прятали все в пластиковую коробку, которую хранили в корнях дерева. Мы никому не говорили, что делали, нам нельзя было играть в лесу. Как-то раз Бри сказала, что увидела, как гамадриада улыбнулась нам, а потом пропала в дубе, где мы прятали вещи, и я отказывалась возвращаться неделю, боясь, что женщина выйдет из дерева и накажет девочек, играющих в лесу без присмотра. Но, когда я сказала Бри, почему не возвращалась, она сказала, что не видела гамадриаду, и мне это приснилось. Конечно, она врала, чтобы вернуть меня. И это сработало. Мы перестали со временем — я не помню, почему, но однажды мы не пошли в лес наряжаться и больше так не делали. Кроме раза в прошлом году. Мы были в моей комнате, пока я убиралась. Бри красила ногти в красный, а я запихивала вещи в шкаф, когда нашла книжку с проектом Артемиды внутри. — Помнишь это? — я бросила ее в нее. — Ногти! — закричала она. — Боги, — сказала она, полистав книгу. — Ты помнишь Невест Артемиды? Это была спичка у фитиля. Мы побежали в лес, нашли ящик в дереве, сети и луки были внутри. Они были немного влажными и затхлыми, но это не помешало Бри испортить ногти, накинуть на голову старую вуаль. Я сделала ее фотографию, а она сфотографировала меня. Мы принесли ящик с собой и выбросили все в урну возле почты. Игра закончилась. Я удалила все фотографии Али, даже где я выглядела хорошо, но ни одной с ней. Я не успеваю подумать о том, что делаю, встаю с кровати, нахожу на полу джинсы. Они загрубели, земля сыплется на деревянный пол, когда я натягиваю их поверх шорт пижамы, но они подойдут, она все равно не сможет их увидеть. И Бри сказала мне как-то раз, что джинсы не стирают, а натирают губкой и замораживают. И хоть мы позже обнаружили, что это не так, я все равно ощущала вину, запихивая свои в стиральную машинку, только если они не были в ужасном состоянии. У нее не было джинсов, так что я не знаю, где она о таком слышала. Тихая, как могила, я покидаю комнату, осторожно спускаюсь по лестнице, избегая ступени, которые меня выдадут. Я хватаю первую куртку, какую находит рука в шкафу — Мерри, судя по запаху розовой воды, когда я просовываю руки в рукава и застегиваю поверх пижамы — и ищу обувь. А потом я выбираюсь из дома в ночь. Я три раза почти разворачиваюсь, но заставляю себя идти по серебристым тихим улицам. Ночь холодная, воздух — как крохотные ножи. Двадцать минут спустя я у храма Острова, ищу запасной ключ, который жрица прячет у крыльца под карнизом, потому что мы с Бри и Али не раз использовали его, чтобы забраться туда, когда шел дождь, а мы не хотели домой. Так тихо, что я слышу шелест моря, набегающие волны на камни за холмом Линкея, а еще ветер среди кипарисов на кладбище. Я не знаю, что там делаю, или почему я пришла. Может, дело было в словах отца — мне нужно было закрыть это дело. Но не на глазах у всего Острова. А потом я буду мирно ненавидеть ее. Щелчок замка звучит как выстрел, когда я прохожу внутрь. Я мою руки в миске у двери, потом озираюсь. Храм озарен свечами, которые мерцают в странном ритме. Они окружают гроб — гроб — и я в шоке: а если они упадут, если порыв ветра донесет искру до баночки масла, какие стоят вокруг гроба, и все вспыхнет? — Ау? — зову я, голос разносится эхом среди колонн. Кто-то должен быть, следить, чтобы ничего не произошло. Никто не отвечает. Нужно отогнать их. Нельзя оставлять. Не у ее гроба — ее настоящего гроба — если она и будет гореть, но в Подземном мире, не тут. Ее гроб на платформе перед алтарем. Слева кто-то поставил копию последней школьной фотографии Бри на подставку, цветы и кипарис были сплетены вокруг нее. Мое сердце вздрагивает, я смотрю в ее глаза на фотографии, и я иду и гробу — гробу Бри, Бри мертва, это ее гроб, о, боги. Приближаясь, я понимаю, почему свечи странно трепещут, и почему никто не следит за возможным пожаром, — они просто на батарейках, и я ощущаю себя глупо и радостно. А потом я забываю о свечах, ведь вижу ее. Бри. В ее волосах больше полевых цветов, и она в бледно-голубом платье с рукавами три четверти. Рукава-фонарики, выглядящие старо, длинное хлопковое платье — в стиле Бри. Ее ладони сцеплены низко на животе, ногти выкрашены в бледно-розовый. Бри любила красный или черный, а три лака, которые она так хотела забрать у меня, были оттенками красного, она наносила его и смывала перед тем, как шла домой. Она лежит на лоскутном одеяле, в стиле миссис Давмуа. Я приглядываюсь, и все во мне сжимается, я узнаю часть ткани. Квадрат белого хлопка с вышитыми желтыми цветами как на наряде, в котором Бри была на десятый день рождения Астрид, я помню, как она жаловалась, что одна была в платье, пока все были в джинсах. Серый квадрат подозрительно совпадает с нашей школьной формой. Нежный, розовый и потертый квадрат точно от одеяла, в котором она была в детстве. Я пытаюсь вспомнить, как оно называлось, а потом ответ приходит: одеяло-реликвия. Его делают, пока ребенок растёт, из старой одежды, а потом отдают ему в день свадьбы или на рождение первенца. У Бри ничего этого не случилось. Горло горит, и я сглатываю. Макияж гробовщика хорош, но ее щеки лишились пор, наверное, из-за праймера, а основа или корректор только сильнее выделили пятна на ее подбородке, засохнув на них. Они были у нее каждый месяц перед месячными, и меня потрясает, что она умерла с ними, потому что это означает, что мы все еще были синхронизированы, хотя так уже не должно быть. На ее губах монета для Лодочника. До этого я не знала, что часть меня считала это фальшивкой. Переправа мертвых казалась шуткой в конце всех шуток, способ отвлечь всех от того, что она сделала со мной. Я не верила, что она была мертва и ждала следующей части истории. Но монета — доказательство. Монета и одеяло. Она мертва. О, Бри. И, раз никто не узнает, я беру крохотный перерыв в ненависти к ней ради прошлого, опускаю ладонь на ее руку. Ее ладонь холодная, восковая, и я отдёргиваю руку, а потом набираюсь смелости и пробую снова. Я делаю это ради двух девушек, которые звали себя Невестами Артемиды, чьи месячные совпадали. До того, как она стала худшей, кого я встречала, когда любить ее было просто, как дышать. Я стою долго, и когда я не хочу уже стоять, я сажусь, отклоняюсь к подставке гроба. Я уйду домой через минуту. Еще минуту. 6 ТЕРПИМОСТЬ Мои глаза открываются, когда кто-то касается моего плеча. Жрица Логан сидит передо мной на корточках, все еще в обычной одежде, ее шок от вида меня заметен на лице. И не в свете сотни электрических свеч, понимаю я, а в свете слабого зимнего солнца. Рассвет. — Кори? Что ты тут делаешь? Кто тебя впустил? Я вскакиваю и бегу.