Он тоже. — Хорошо. Мы скучали. Как на континенте? — О, вы знаете. По-другому. — Ты кого-то ждала? — Нет. Просто проходила мимо. — Я тебе поверю, — он начинает увозить велосипед, замирает и оборачивается. — Завтра твой день рождения, да? С днем рождения заранее, если не увижу тебя. — Спасибо. Пока, мистер МакКиннон. День рождения Бри через месяц после моего. Целый месяц «Слушай меня, я старше и мудрее тебя» и «Не переживай, бабушка, я о тебе позабочусь». А теперь этого не будет. Я всегда буду старше и мудрее, а ей будет всегда семнадцать, она едва увидела лучшее лето в ее жизни. Я шагаю в другую сторону, не желая видеть никого из школы. Я понимаю, куда иду, когда холм появляется надо мной, и я вижу храм, и это ощущается неизбежно. Я снимаю очки, протискиваюсь в калитку и иду по дорожке к кладбищу. Могилу Бри просто найти, даже если бы я не видела место с холма Линкея в день похорон. Она — одна из двух новых, добавленных с моего последнего визита сюда, который был с ней и Али, забавно, перед тем, как все пошло не так. Я смотрю на надгробие Бри. Я думала, миссис Давмуа сделает что-то большое и резное, в форме сердца, с колоннами, может, даже с фотографией Бри, но это простой белый прямоугольник, в вазе в стороне розовые розы и полевые цветы, с другой стороны — лекифос. Я беру лекифос и наливаю на траву немного масла. Бри Давмуа, любимая дочь и сестра, забранная слишком рано. Ей должно было хотя бы исполниться восемнадцать. — Разве не говорят, что преступник всегда возвращается на место преступления? — хрипит голос, и я поворачиваюсь, раскрыв рот, и вижу, как Оракул идет ко мне, ее черная собака шагает рядом, шарф цвета полуночи трепещет за ней, как крылья. 28 ЦВЕТЫ — Что вы тут делаете? — от шока я забываю о вежливости. — Я не думала, что вы покидали свой островок. — Я услышала, что девушка вернулась из Подземного мира, и я должна была проверить это, — говорит она, хитро улыбаясь мне. Она теперь старая, спина согнута, ее лицо в морщинах, как грецкий орех. — И это так. Вот ты, вернулась из места, откуда обычно никто не уходит. Я могу сосчитать на пальцах, сколько было до тебя. Ты явно их впечатлила. Или тебя выбросили за плохое поведение. С тобой могут быть оба варианта. Она смеется над своей шуткой, проходит у могилы Бри и встает за ней, собака садится у ее ног. Я возмущенно смотрю, а она достает две металлические чашки и небольшую флягу, пластиковую бутылку чего-то красного из ее, похоже, бездонного кармана, выстраивает их на надгробии Бри, создав минибар. — Это кощунство, — говорю я. — Вряд ли она пожаловалась бы, да и тебе не стоит. Или вы помирились? Я качаю головой. Она смотрит на меня и хмурится, тянется к моему рту. — Что же ты делала? — спрашивает она. — Ела, что не должна. Вот, что. Я нежно убираю ее руку, касаюсь своих губ, ожидаю увидеть золото, но пальцы чистые. «Глупо есть то, что растет тут, в мире мертвых». Оракул открывает флягу, наливает прозрачную жидкость в чашки, добавляет красный сок. Она протягивает мне чашку, и я склоняюсь, нюхаю ее, ощущаю резкий запах алкоголя и что-то сладкое и знакомое. — Что это? — спрашиваю я. — Водка и гранатовый сок, — она хитро смотрит на меня. — Обычный гранат. Не твои золотые. Бери, — продолжает она, не давая отказаться. — Ты в долгу передо мной за уборку бардака, который ты оставила. — Простите за это… — Я не про твою истерику на моем островке. Я про бардак, который ты оставила тут, уйдя за своей судьбой. — Я не уходила за судьбой. Я сорвала цветок и попала в Подземный мир, — говорю я ей. — Я не специально. Она бросает на меня взгляд. — Правда, — повторяю я. — И я думала, Аид все исправил. Оракул склоняется над надгробием, поднимает мою ладонь и вкладывает туда чашку. — Да, сказав мне. Это я убедилась, что твои отец и Мередит думали, что ты с твоей матерью, а не утонула. Я убедила их мысли таять, как дым, когда они хотели тебе позвонить. Я заставила их думать — всех — что ничего необычного в том, что от тебя нет вестей, нет, и в том что ты вдруг пропала, оставив телефон, ноутбук и свои вещи. Я прикрывала тебя, Кори Оллэвей, так что ты примешь мое гостеприимство. Я поднимаю чашку ко рту, словно закрепляю сделку. Первый глоток — просто сок, второй — водка, и от нее горят раны на губе от зубов, а потом горит горло. Когда чашка пустеет, я пытаюсь вернуть ее, но Оракул снова ее наполняет. — Я еще несовершеннолетняя до завтра. — Раньше тебя это не останавливало, — она улыбается. — Как ты это сделала? — спрашиваю я, крутя чашку, смешивая водку и сок в этот раз. — Заставила всех забыть. Непенте? — Нет, — она улыбается, хитрая и умная, и она во второй раз напоминает мне Фурий. — Вода Острова загрязнена Летой. Мой рот раскрывается. — Серьезно? Лета в нашей воде? — Немного. Струйка. О, не надо так кривиться, — рявкает она, и я поправляю выражение лица, хотя не заметила, чтобы кривилась. — Если бы Лета не делала все хорошим и легким, смертным не дали бы остаться на Острове. Не так близко к Подземному миру. Иначе слишком много вопросов. Слишком много необъяснимого на пороге смерти. Плохо уже то, что дети говорят забираться на холм и оглядываться, поддерживают слухи. Нет, лучше пить воду и забывать то, что они видели. Потому Гермес был расстроен, когда я не выпила воду. Он думал, что это решит проблему. Все это время… я думаю о бедном папе, и как он менял трубы. Наверное, потому и Мерри забыла о моем дне рождения. — Почему? — спрашиваю я. — Почему она гадкая только для меня? — Не только для тебя. Мне тоже не нравится. И Гермесу… Она улыбается, и я на миг вижу все три ее лица слоями друг на друге: улыбка девушки с брешью между зубов, терпеливая улыбка матери, знающий оскал старухи. Три в одном. — Как ты это делаешь? — спрашиваю я, потом краснею, понимая, как это груб. — Прости, просто… У большинства всего одно лицо. Она фыркает. — У многих два лица. Если ты еще этого не поняла, ты безнадежна. У ног Оракула ее собака вздыхает, почти как человек, опускает голову на лапы и смотрит на меня сияющими красными глазами. Я делаю глоток напитка. — Дай задать вопрос. Почему ты вернулась, Кори? — спрашивает она. — Потому что это мой дом. — Да? Все еще? Дом — это то, кто ты. Так я сказала Аиду. Но я уже не знаю, кто я. Я обдумываю все, что знаю о себе. Все, что я люблю, о чем забочусь. Я не играю на инструментах, не занимаюсь спортом, не могу петь или рисовать. Я могу выращивать растения. Это мой единственный навык. Единственный дар. — У меня там сад, — медленно говорю я. — В Подземном мире. Я вырастила его за день. В мире мертвых, где нет дождя и солнца, я создала цветы. И плоды. Золотые гранаты, как ты и сказала. Единственные в своем роде. На вкус… — я замираю, вспоминая. Соль и мед. — Только я могу растить там все. Оракул молчит, наливает себе. — Но я там другая, — клыки, когти, почти крылья. Тьма в венах. Тьма в сердце. — Фурии говорили, как ты: Вестница Смерти. Так и они звали меня. Как я могу быть Вестницей Смерти, когда я выращиваю? Это противоположность смерти. — Как у меня может быть три лица? Как Гермес может ходить во снах? — она осушает чашку, пытается наполнить ее, шипит, когда во фляге ничего больше не оказывается. Я протягиваю свою чашку, и она берет ее. Я пожимаю плечами. — Я просто хочу знать, какая я, — говорю я. — Ты не можешь быть всем сразу? Не можешь иметь два лица? Принадлежать двум мирам? — Гермес сказал, ходить между ними сложно. Что нельзя принадлежать обоим мирам по-настоящему. — Я справляюсь. Но, в отличие от нашего серебристого друга, я приняла свою роль в жизни. Она смотрит на меня, осушает мою чашку водки, опускает. Чашки, фляга и бутылка уходят в ее карман. Посыл ясен: мы закончили пить.