— Никто. Просто погода. Порой такое случается. Они переглядываются. — Это сухое, — Мегера протягивает черную тряпку. — Для тебя. Рука болит? — Я… нет. Все хорошо. Спасибо. Я могу одеться сама. Прошу, — говорю я. Они отходят и бесстрастно смотрят, как мои дрожащие пальцы расстегивают пуговицу джинсов, опускают молнию, сдвигают их до колен. Вряд ли я когда-то так стеснялась своего мягкого человеческого тела, даже с Али. Моя кожа багровая и красная, в пятнах, это вызывает мысли о трупах. Я начинаю плакать. Они тут же подходят, гладят мою кожу и волосы, все урчат, воркуют. Алекто опускает мою голову на свое плечо, прикрывает крылом мою раненую руку, пока две другие прижимаются к моей спине и боку, их руки обвивают мою талию. Я ощущаю прохладную сухую чешую Тисифоны, слышу тихое шипение змей Мегеры где-то над моей макушкой. Когти нежно гладят мой скальп, ритмично массируют, будто я — испуганный зверек. Когда я вдыхаю, я ощущаю запах Алекто, пыль в ее перьях, тот же кисло-сладкий запах, который я знаю — и я вспоминаю, что пахла так, когда перестала мыться после Фесмофории. Та же смесь дикого и девушки. Они пахнут как я, или я пахла как они, и от этого мне становится лучше. Не так страшно знать, что что-то в нас похожее. А потом они отталкивают меня. Я сжимаюсь на полу ниши, снова боясь, не могу понять, что я сделала не так, что они вдруг ударили меня. — Мы не позволяли тебе приходить сюда, — шипит Алекто, и я ошеломленно поднимаю взгляд. Три Фурии отвернулись, создав стену между мной и пещерой. Они говорят не со мной. — Мне не нужно ваше позволение, Алекто, — доносится спокойный голос. — Это мое царство. Моя кровь холодеет. Его ты любишь? Или она разбила твое сердце? Это он. Аид. Он тут. — Эребус — наши владения, — говорит Тисифона. — Ты согласился. Ты подписал договор. Ты остаешься в своих местах, а мы в своих. Это наше. — Я хочу увидеть девушку, которую вы забрали с берега Стикс. — Мы первые ее нашли. — Мегера, — предупреждает Аид. — Спусти ее, или я поднимусь. — Тогда ты нарушишь договор. А ты знаешь, что это значит. — Вы уже нарушили его, принеся ее сюда. Ты знаешь, что это означает. Я хватаю тряпки, которые дала Мегера, встряхиваю их, нахожу воротник и дыры для рук, натягиваю одеяние через голову. Оно ниспадает до ног, черная версия белого одеяния из сна, как у Оракула. Я снимаю джинсы, швыряю их в угол и нахожу порванный джемпер, набрасываю его как кардиган, прикрывая ударенную молнией руку. Я приглаживаю волосы и успокаиваю выражение лица. — Посмотрим, хочет ли она говорить с тобой, — отвечает Алекто, оглядываясь. — Ты хочешь говорить с тем, кто зовет этот мир своим? — спрашивает она у меня. Я качаю головой. Нет, если у меня есть выбор. — Она не хочет, — сообщает Фурия Царю Подземного мира. — Так тому и быть, — говорит он. Я охаю, когда он появляется между мной и Фуриями, спиной ко мне. Он выше, чем я помню, его плечи шире, тени развеваются вокруг него, как дым. Фурии поворачиваются, раздраженно шип, змеи, чешуя и перья поднимаются, но они не нападают на него, даже не пытаются снова встать между нами, а смотрят, злясь, что он не послушал их, но не в состоянии что-нибудь с этим сделать. Он поворачивается ко мне. — Здравствуй, — говорит он холодно и бесстрастно, будто я просто девушка с берега Стикс, и мы не виделись раньше. А мой язык приклеен к нёбу, а сердце грохочет между легкими. За ним ждут Фурии, их черные глаза внимательны. По сравнению с ними, Царь Подземного мира кажется обычным. Вблизи и без маски на части лица я вижу, что Аид не красивый. Его кожа белая, просвечивает, он выглядит почти болезненно, как тот, кто избегает солнца, что не удивляет, учитывая, кто он. Он похож на человека сильнее, чем Гермес, у него нет красоты серебристого бога. Брови Аида густые, глаза холодные, без огня, дарящего им тепло. Его нос чуть скошен влево, словно его ломали и плохо вправили. Его угловатое лицо окружают темные спутанные волосы, дикие, как тени, обрамляющие его, тянущиеся от его одежды, словно часть наряда. Только тени в нем примечательны. И еще одно. Мой взгляд падает на его губы, в этот раз не золотые, и я отвожу взгляд. Его рот красивый. А не должен быть. — Как ты попала сюда? — спрашивает он, глядя над моей головой. Я стараюсь звучать ровно, отвечая: — Я сорвала цветок и оказалась в Стикс, — он хмурится, и я ищу мокрый нарцисс, протягиваю ему. — Я не хотела сюда приходить, — добавляю я, на всякий случай. Выражение мелькает на его лице, приподнятая рука опускается. — Тебе не нужно больше страдать в моем мире, — он протягивает руку, отворачиваясь от меня. — Идем. Я напрягаюсь от его тона. С каждого слова капает власть бога, привыкшего, что все вокруг слушается его. От этого возникает извращенное желание сказать ему, что я сама найду выход, спасибо, и посмотреть, что он сделает, но я беру себя в руки в последний миг. Я тянусь к нему, и он качает головой. — Нет, — он вздыхает. Я застываю. — Нет? Он поворачивается ко мне. — Ответ на вопрос, о котором ты думала. Нет. Я растерянно моргаю. — Я не знаю, о чем ты. У меня нет вопроса. — Прошу, — он смотрит на меня темными глазами, верхняя губа изгибается. — Ты хочешь спросить, можно ли вернуть твою подругу. — Нет. — Этого все хотят, когда приходят сюда, — он улыбается горько, с пониманием. — Тебе не нужно притворяться. Дела с бессмертными всегда кончаются плохо для людей. Нам не хватает сил. Я дрожу из-за правды того, что он пугает меня. Но теперь я и злюсь. Это обжигает меня: его наглость, их наглость. Зачем отвечать на молитвы, не помогать, когда нужно, когда сердце разбивается, и я не могу есть, спать или перестать плакать? Когда мне одиноко, и я хочу умереть? Тогда не нужно приходить. Зато когда я стала приходить в себя, он явился и делал меня злодейкой. Он думает, что я отчаянно желаю, чтобы все вернулось к тому, как было: ходить в школу и смотреть, как Бри и Али держатся за руки под партой, и его большой палец трет ее, как делал со мной? Он думает, что я хочу оставаться после звонка, делая вид, что мне нужно поговорить с мистером МакКинноном, чтобы не идти домой за ними по дороге, замирая каждый раз, когда они целуются, чтобы не проходить мимо них? Он думает, что я хочу жить в маленьком месте, откуда не смогу уйти? Он мог хотя бы подождать, пока я скажу это вслух, а потом звать меня лгуньей. Он мог хоть дать мне говорить. Мои ладони сжимаются в кулаки от его наглости. — Прекрати это, — рявкаю я. Тени вокруг него, тихо тянущиеся ко мне, застывают на месте, словно они не уверены. Глаза Аида расширяются, удивление мелькает там на миг, пока он смотрит в мои глаза, и я понимаю, что он не ожидал, что я буду спорить. Он читает не все мысли. — Хватит читать мой разум и решать, что ты знаешь, что я хочу, — продолжаю я. Он приподнимает бровь, и это раздражает меня еще сильнее. Я так не могу. Бри умела, а я никогда не могла, как ни пыталась. — Я не читал твой разум, — говорит он. — Я слышал, как ты звала ее, со своего острова. Я видел, как ты смотрела на нее. И, как я сказал, люди, приходя сюда, просят меня только об одном. Ты хочешь знать, верну ли я Бри ее жизнь. И мой ответ — нет. Меня мутит, когда он произносит ее имя. — Я говорила, я не сама сюда пришла, — рявкаю я. Его рот сжимается, но я говорю, пока он не перебивает. — Но ты знаешь, если бы я пришла за ней, то по твоей вине, — добавляю я. За ним Фурии переглядываются, и впервые Аид выглядит растерянно, глядя на меня. — В чем тут моя вина? — он цедит слова. — На Фесмофории. Когда мы… — я резко умолкаю, на его лице проступает ужас. Он использует мои колебания, чтобы тряхнуть головой, лишь раз, но этого хватает, чтобы я поняла: он не хочет, чтобы я продолжала, не хочет, чтобы я говорила, что случилось. Жар стыда подступает к моей груди и спине, ребра сдавливают легкие. Его взгляд впивается в мои глаза, он говорит: — Уверяю тебя, то, что случилось с Бри, не было связано с тобой, — он вежливо улыбается мне, не разжимая губы. Мое горло горит от унижения, глаза саднит. Ему стыдно за наш поцелуй. Он жалеет, не хочет, чтобы Фурии знали. Он стыдится этого. И меня. Я не буду плакать перед ним. Предательская слеза катится из левого глаза. — Оставьте нас, — он поворачивается к Фуриям, чьи рты — одинаковые «О» любопытства, пока они глядят на нас по очереди. — Сейчас же.