— Водная лилия. Она растет на реке Лете. Только там. Знаешь, где это? Я слабо киваю, сердце падает. Я должна была догадаться. — Подземный мир. Листья от Аида. Он дал их Гермесу на случай, если я откажусь забывать или попробую бороться. Или чтобы я точно сдержала слово. — Ты не удивлена, — говорит она. — Тот, кто дал их тебе… как он выглядел? Темные глаза? Темные волосы? Бледный как смерть? — Это был не он. Не Аид, — я произношу имя беззвучно. — Их дал мне Гермес, — продолжаю я чуть громче шепота. — Но у него было послание от… другого. И… — я умолкаю. Оракул опускает непенте на стол и проходит к шкафу, выдвигает ящик и роется в нем. Я смотрю на мокрые зеленые листья. Они не выглядят как нечто из Подземного мира. Они выглядят как тот раз, когда я заваривала чай из крапивы. Но растения в этом опасны. Просто съесть или коснуться чего-то опасного, не зная, что ты это сделал, а когда понимаешь… Потом в голову приходит другое. Лета — река забвения. Из нее пьют, если нужно забыть о жизни, потому что жизнь вызывает печаль или ранит. Гермес не отравлял меня. Он пытался заставить меня забыть. Я спросила, вдруг я не смогу забыть, и вот — непенте. Растение, которое сотрет все заботы. — Сколько я забыла бы? — спрашиваю я у Оракула спокойно. — Как далеко? — Не знаю, — говорит она, закрыв ящик и выдвинув другой. Утро точно. Аид хотел бы, чтобы я забыла Подземный мир, Бри. И Его. А если это куда сильнее? А если я забуду последние полгода? Девятнадцать месяцев? А если я попаду туда, где не было Бри и Али, Али и меня? Я смогу забыть то, что они сделали. Больше не будет больно. Я тянусь к листьям, и Оракул поворачивается, движется быстрее, чем должна бы, хватает их и отходит от меня. Я потрясённо гляжу на нее. — Мне это нужно. — Что ты должна забыть? — спрашивает Оракул. — Я не могу, — процедила я, злясь. — Я обещала. Так что, прошу, отдайте их мне. Она качает головой. — Сначала скажи. Я окидываю ее взглядом. Она одного роста со мной, чуть худее. Я могла бы одолеть ее и забрать их, проглотить раньше, чем она остановила бы меня. А потом я пугаюсь — как я могу так думать? Она — старушка. Иногда. — Скажи мне, — ее брови приподняты, и у меня зловещее ощущение, что она знала, о чем я думала. Я недовольно рычу. — Я увидела Подземный мир, ясно? Они хотят, чтобы я это забыла. И я хочу забыть. Прошу, отдайте! — Уверена? Он хочет, чтобы ты забыла то, что видела? Не то, что сделала? Оракул шагает вперед, тянется свободной рукой к моему лицу. — Что вы делаете? — Смотри, — говорит она. — Твой рот. Я касаюсь своих губ. И когда я отодвигаю пальцы, кончики золотые. Что? Я попыталась вытереть пальцы о джинсы, но золото уже пропадает. Я вытираю рот рукавом, поражаюсь пятну золота, блестящему на синей ткани, а потом пятно исчезает. Надо мной висят медные сковороды, связки чеснока и лука между ними. Я хватаю сковороду и подношу к лицу. В отражении моя кожа розово-золотая из-за сковороды, и я выгляжу металлически, как Гермес. Но мой рот… Я будто выкрасила его в золотой. 10 ПРОСЕИВАНИЕ — Что это? — спрашиваю я. — Что на мне? Я касаюсь губ снова, пальцы оказываются в пыльце, и она пропадает. Но когда я смотрю на свое отражение, цвет еще там, и я оцениваю контраст между теплым медным сиянием моей кожи в сковороде и яркой полосой золота под моим носом. Стойте… Я уже видела такую комбинацию. Я целовала того, кто был в медной маске над золотым ртом пять дней назад. В ночь, когда Бри умерла. Его ты любишь? Слова вернулись, странный парень произнес их, пока я смотрела, как Бри и Али танцуют, делая вид, что я не слышала, ярость гудела пчелами в ушах, делая воск и желания из ненависти. Желания смерти. Его ты любишь? Или она разбила твое сердце? Его ладони на моей талии, моем лице, в моих волосах. Его забавный поклон. А потом он исчез, а Бри умерла. Все волоски на моем теле встают дыбом. — Нет, — говорю я вслух, мотая головой. — Нет. Ни за что. Загадочный парень, мое желание, ее смерть. Гермес, Лодочник. Подземный мир, Бри. И Он. Нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет. Он был парнем. Потому я узнала его голос, когда он сказал мне бежать. Я поцеловала Аида. Мне понравилось целовать Аида. А потом я увидела Бри и пожелала ее смерти. И она умерла. Желудок сжимается, и я падаю на стеллаж за собой от силы того, что случилось — что я сделала — обрушившейся на меня, как цунами. Бри мертва из-за меня. Я это сделала. Странное тяжелое чувств наполняет грудь, легкие будто в меде или масле, в них что-то теплое и густое, опасное. Это липнет к моим рёбрам, покрывает внутренности, и я охаю, боясь на миг, что тону, как она, но на суше. А потом это опускается, и я могу дышать, и я понимаю, что это за чувство. Удовлетворение. Она предала меня, и вот, что с ней случилось. Я это сделала. Хорошо. Я надеюсь, она страдает. Плачет, чтобы уснуть по ночам, пока в ней не закончатся слезы. Пусть будет одна, одинокая и пустая, какой я была с тех пор, как она и Али бросили меня. Пусть узнает, каково это — быть вычеркнутой из мира, который ты знаешь и любишь, жить в холоде и тьме. Пусть жалеет, что пожила так мало. Пусть только помнит о солнце, любви. Доверии. — Ты поцеловала Получателя Многих, — говорит Оракул, вытаскивая меня из мыслей. — На Фесмофории, да? Я забыла о ней. Я поворачиваюсь к ней и касаюсь рта, но в этот раз мои пальцы чистые. Золото пропало. — В ту ночь девушка умерла, — ее глаза впиваются в мои, не моргая. Я пожимаю плечами, тревога покалывает плечи.