– Что, если ты упускаешь шанс? Что, если ты потом всегда будешь жалеть, что не последовала за своей мечтой? – Брант… Я люблю тебя. Я никогда не пожалею о том, что выбрала любовь. – У твоей мечты есть срок годности, Джун. А у любви – нет. Я всегда буду любить тебя, – шепчу я, притягивая ее ближе и вдыхая ее аромат. – Ты ведь знаешь это, да? Она немного отстраняется, облизывая губы: – Что случилось? – Я боюсь, что ты совершаешь ошибку. – Мы не ошибка, – настаивает она, впиваясь ногтями мне в кожу, тем самым оставляя на руках маленькие полумесяцы. – Нам суждено было быть вместе. А судьба никогда не ошибается. Я зажмуриваю глаза, покачиваясь, как будто меня тянет в два противоположных направления. Танцы и расстояние – вот что лучше для Джун. Нет, я то, что лучше для Джун. Черт. Я не знаю. Я не знаю, поэтому я просто целую ее: все пугающее, запутанное и неправильное исчезает в эти моменты. Она выгибается, растворяясь в поцелуе, пальцами скользит по моим рукам, опускает ладони мне на плечи. Она размыкает губы, умоляя меня проникнуть внутрь, и, когда наши языки соприкасаются, из меня вырывается стон. Я притягиваю ее ближе и таю. Между нами, как всегда, нарастает острое желание. Я приподнимаю ее за бедра и закидываю ноги себе на талию, после чего отстраняюсь от ее губ и выдыхаю: – Я хочу заняться с тобой любовью. – Хорошо. – Она нетерпеливо кивает, обхватив меня руками за шею. – Спальня. Я снова целую ее, направляясь к себе в комнату. – Я хочу заняться с тобой любовью, Джун. Сладко, медленно и нежно. Так, как должно было быть в тот первый раз. – Он был идеален, – хрипло говорит она, прижимаясь ко мне, когда я несу ее в спальню, а после кладу на кровать. – Всегда идеально. – Это всегда грубо. Грязно. – Я стягиваю с себя футболку, затем расстегиваю пояс и молнию на брюках. У меня вспыхивают глаза, когда я наблюдаю, как Джун выскальзывает из своего хлопкового летнего платья и как ее волосы рассыпаются на белых простынях. – Словно я пытаюсь утянуть нас как можно глубже, на самое дно, пока мы не утонем, пока не останется возможности выбраться. Потому что я не хочу выбираться. Я заползаю на нее сверху; она тут же обхватывает мои бедра ногами и притягивает меня ближе к себе, чтобы подарить поцелуй. Зарываясь пальцами в мои волосы, она шепчет: – Я тоже не хочу. – Боже, Джун… Я не хочу, чтобы ты была моим маленьким грязным секретом. Ты заслуживаешь намного большего. – Я предназначена для этого. Я перебираю пальцами ее мягкие волосы и покрываю лицо поцелуями: начиная со лба и заканчивая носом и идеальными пухлыми губами. – Я хочу дорожить тобой. Лелеять тебя. Обожать тебя. Она выгибает спину, когда я провожу губами по ее шее: – Ты делаешь так каждый раз. Я скольжу вниз по ее телу, лелея каждую веснушку, каждый изгиб, каждую родинку. Я раздвигаю ее бедра и наслаждаюсь ей, не спеша, доводя до края оргазма. Затем отстраняюсь и повторяю все это снова. Утонченная пытка. Я занимаюсь любовью с каждым сантиметром ее тела, пока она извивается, становясь влажной, и стонет мое имя, отчаянно желая разрядки. И когда я наконец вхожу в нее, моя собственная жажда ослепляет меня, я прижимаю ее ближе так, что наши лица почти соприкасаются, а скользкие тела переплетаются. Она всхлипывает, пока я медленно и глубоко двигаюсь в ней; наши взгляды приковываются друг к другу. Затем я произношу: – Джунбаг. Ее всхлипы превращаются в изумленный возглас. Возглас неверия. Восхитительное неверие. Я заключаю Джун «в клетку», нависнув над ней. Мои пальцы жадно перебирают ее волосы, а бедра покачиваются медленно, но страстно. – Ты была права, – признаюсь я, лаская ее губы и чувствуя, как она плотнее обхватывает меня бедрами. – Это имя появилось не из невинности или каких-то семейных уз. Оно родилось из любви. Моей любви к тебе. – В ее глазах блестят слезы, она обнимает меня за плечи и кивает со слабым вздохом. – И может быть, эта любовь развивалась и расцветала с годами, но она все еще исходит из одного и того же источника. И этот источник прекрасен. Чист. Ее щеки становятся влажными от слез, губы дрожат. – Ты моя Джунбаг, мой июньский жучок, – говорю я ей, откидывая назад пряди волос, прилипшие ко лбу. Я целую ее волосы и договариваю: – Ты всегда будешь моей Джунбаг. Она всхлипывает, прерывисто вдыхает: – Правда? – Конечно, правда. Нежно вздохнув, она крепко целует меня. Я стону прямо в ее сладкие губы, пока наши языки прерывают разговор, а тела продолжают двигаться в едином ритме. Я вхожу в нее неспешными, восхитительными толчками, сжимая в крепких объятиях и шепча ей на ушко слова бесконечной любви. Одной рукой я хватаюсь за изголовье кровати, а другой глажу ее волосы; моя скорость увеличивается, заставляя матрас скрипеть. Джун тяжело дышит и стонет, выгибая шею, ее тело содрогается от оргазма. И когда я изливаюсь в нее, то тону, падаю и таю, отчетливо понимая, что никогда не чувствовал себя более живым, более умиротворенным, более благодарным, чем в этот момент. За все трагедии, что я пережил, за всю душевную боль… Я счастливчик. Я счастливчик, что в моей жизни есть что-то настолько хорошее, что стирает все плохое. * * * На следующее утро меня разбудил странный, глухой звук. Точнее, кошмар. Время от времени мне снится живой, леденящий душу кошмар о той ночи. О той ночи, когда мой отец разбудил меня от сладкого сна, в котором я танцевал на разноцветных облачках. Те облака превращались в черные грозовые тучи в тот момент, когда отец тряс меня, умоляя о прощении. Я до сих пор вижу тот безумный отчаянный взгляд и пот на его коже. Я слышу его срывающийся голос, велящий мне закрыть уши. И еще кое-что, Брант. Закрой уши. В своих кошмарах я так и делаю. Мне всегда кажется, что если я последую его приказу, то он и не выстрелит. С трудом пробудившись, я снова слышу приглушенный шум. Но это не Джун. На этот раз меня будит не Джун, которая решила отсосать мне на фоне пробивающегося сквозь светло-голубые занавески солнца. В такие моменты я просыпался и видел ее сверкающие глаза, но сегодня Джун нежится в моих объятиях, обнаженная и крепко спящая. Я шевелюсь, мои веки вздрагивают. И звук повторяется. – О… о боже, нет. Это целая вереница звуков, слов… ужаса. Я распахиваю глаза и сажусь прямо, после чего поворачиваю голову к широко распахнутой двери. Эндрю Бейли и Кип стоят на пороге, уставившись на меня. Эндрю закрывает рот рукой. Цвет с его лица исчезает, когда он видит свою дочь, совершенно голую, в объятиях мужчины, которого он считает сыном. Джун просыпается рядом со мной и приподнимается на локтях. Она задыхается: – Папа?