Может быть, я ошибаюсь. Может быть, я не знаю, как лучше. Может, ей нужен кто-то, за кого она могла бы держаться, кто помог бы ей преодолеть этот апофеоз горя. Черт. Бейли были моей опорой, моей единственной надеждой на спасение после потери родителей, и, если бы они отвернулись от меня, я бы просто разбился вдребезги. Эндрю, все еще в своих мыслях, уставился в заплетенный паутиной угол на потолке, поэтому я подхожу к нему с бешено колотящимся сердцем: – Эндрю. Он моргает, поворачивая голову в мою сторону. У меня пересыхает во рту так, словно там ватные шарики. В мыслях проносится один и тот же вопрос, когда я его озвучиваю: – Я совершил ошибку?.. Непрерывный гул от потока машин затихает, пока мы смотрим друг на друга, в воздухе повисает гнетущая тишина. Кажется, что прошла целая вечность, прежде чем он качает головой: – Нет, сынок. Ты все сделал правильно. Я не до конца уверен, что верю ему. Все, что я могу себе представить, – это Джун, рыдающую на полу в моей спальне и сжимающую своего слоненка; ее грудь сдавливает, пока она пытается дышать. Я опускаю подбородок, взглядом утыкаюсь в пол. Смотрю на испещренный ковролин, покрытый застарелыми пятнами, – вероятно, его много раз чистили, пытаясь придать новый вид. Вот на что я променял Джун. Голые стены и выцветший ковролин. Новое начало, испещренное пятнами того, что я оставил позади. * * * Она на улице, ухаживает за кустами сирени и зеленью, которые высажены перед домом, а я в это время паркую свой Highlander рядом со знакомой машиной, примостившейся на подъездной дорожке. Она стоит ко мне спиной, шляпа с широкими полями защищает ее от палящего августовского солнца. Я наблюдаю за ней какое-то время. У нее в ушах наушники, поэтому она не догадывается о моем прибытии. Хлопковые шорты и майка запачкались от работы в саду, фарфоровая кожа покраснела. Я переношусь в далекое лето, где вижу ее, обгоревшую под раскаленным солнцем и запачканную от игры во дворике; светло-каштановые волосы переливались золотистым, когда на них падал свет. Я почти слышу ее детский смех. Хлопают дверью, достаточно громко – Джун поднимает голову и вытаскивает наушники. На ее лице появляется улыбка, когда Кип выходит на террасу в своей форменной одежде. Он улыбается ей в ответ. Я стискиваю зубы. Она идет к Кипу, придерживая рукой шляпу от резкого порыва теплого ветра, и замирает на полпути. Джун замирает, потом поворачивается в сторону подъездной дорожки. Наши взгляды встречаются. Вздохнув, я набираюсь смелости и открываю дверь, заявляя о своем прибытии. Кип приветливо машет мне рукой, идя по мощеной дорожке. – Брант. Привет. – Привет. – Я засовываю ключи от машины в задний карман. – Что привело тебя сюда? Должно быть, я выразительно смотрю на Джун, потому что он замирает на мгновение, чтобы считать меня. После этого он ободряюще улыбается: – Я помогаю Эндрю с проектом кухни. Переделываю шкафы. Ему нужно чем-то занять себя… занять голову. Джун беспокойно ерзает, потом отворачивается, перебирая в руках садовые перчатки. Я возвращаю внимание к Кипу, и меня охватывает чувство вины. – Может, мне помочь? – Не-а, – говорит он, дружески похлопывая меня по плечу. – У тебя и так много дел. Я просто пытаюсь быть полезным там, где могу, – это и тебя касается. Если что, только позвони. На моих губах появляется едва заметная улыбка. Кип был маяком света в течение последних двух месяцев после смерти Тео, и, честно говоря, я не знаю, как ему это удается. Он был тем, кого Тео спас. Тео пожертвовал своей жизнью… ради него. Тяжесть такой ноши кажется просто непосильной, поэтому меня удивляет, что Кипу удается крепко стоять на ногах, возлагая на себя дополнительные тяготы, и предлагать свою искреннюю поддержку, когда его собственное сердце, должно быть, просто разрывается. И есть я. Парень, который бросил свою семью в трудную минуту. Придурок, который сбежал, как трус. Самопровозглашенный защитник, бросивший девушку, о которой поклялся заботиться. Я бросил ее. – Брант. Обеспокоенный голос Кипа возвращает меня к реальности. Мой взгляд затуманивается от слез, когда я смотрю на него. Я делаю тяжелый вдох, наполненный сожалением. – Думаю, я облажался, Кип. Он смотрит на меня с сочувствием, и я так рад тому, что в его взгляде нет ни капли жалости. Я бы не вынес этого. – Ты сделал то, что должен был сделать, – говорит он. Я качаю головой: – Сделал это для себя. Я был эгоистом. – Горе само по себе эгоистично. В этом нет ничего постыдного. – Кип вздыхает, плечи опускаются, когда он делает небольшой шаг вперед. – Послушай… каждый реагирует на травмирующее событие по-разному. Нет правильного или неправильного пути к исцелению. Некоторым людям нужно время и уединение, чтобы все пережить, погоревать в одиночестве, а некоторым, таким как я, нужно оставаться чем-то занятыми. В социуме и полезным. – Есть неправильный путь, – возражаю я, переводя взгляд на Джун, она возится в траве, склонившись над цветочной клумбой. – Неправильный путь – это путь, который тянет других людей вниз вместе с тобой. – Нет. – Он качает головой, оставаясь непреклонным. – Ты не несешь ответственности за то, как другие реагируют на то, что нужно тебе. Я позволяю его словам просочиться внутрь, дабы заполучить крупицу спокойствия. Мои намерения были чисты. Я не пытался причинить кому-то боль – я делал все, чтобы Джун не затянуло, куда не надо: у меня не хватало душевных сил, чтобы бороться со своим горем от потери Тео и мукой такой любви к Джун, о которой я никогда не должен был даже думать. Этого всего было слишком много. Этого было слишком, черт побери, много. Кип прослеживает за моим взглядом, туда, где Джун просеивает пересохшую землю, потирая затылок. – С ней все будет в порядке. Она сильнее, чем ты думаешь, – мягко говорит он мне. – А ты… – Я провожу рукой по волосам, шаркая ногами. – Ты проводишь с ней много времени? Ненавижу себя за то, что чувствую ревность, тогда как вместо нее должна быть благодарность. Кип здесь, а я нет. Это моя вина. Он чувствует скрытый подтекст в моем вопросе и быстро опровергает это.