Нежный голос останавливает меня на полпути. Я поворачиваюсь и обнаруживаю Джун, сидящую на краю моей кровати, ее неясный силуэт едва различим в полумраке комнаты. – Джун? – Я медленно подхожу, вглядываясь в разделяющую нас тьму. – Что ты здесь делаешь? Она отвечает не сразу, а я не вижу, что она делает или на чем замер ее взгляд. – Я просто хотела извиниться, – тихо бормочет она. Я подхожу ближе – силуэт приобретает четкие очертания: на ней все еще персиковое платье. – Тебе не нужно этого делать. Я понимаю, что тебе шестнадцать и ты будешь попадать в неприятности и бунтовать, и… – Я хотела извиниться не только за сегодняшний вечер, – прерывает меня она. – Я хотела извиниться за каждый раз, когда я злила тебя, заставляла грустить или бояться, заставляла сомневаться в том, как сильно я тебя люблю и как сильно всегда любила. Я смотрю на нее и замечаю, как ее взгляд падает на мою обнаженную грудь, слабо освещенную мягким светом из окна. Она перебирает пальцами выбившуюся ниточку на одеяле, опустив глаза в пол. – Тебе не нужно делать и этого. – Мой голос звучит так болезненно, так опустошенно в этой тихой комнате. Сделав еще несколько шагов к кровати, я сажусь рядом с ней, матрас скрипит под дополнительным весом. Я сжимаю колени ладонями и смотрю на нее. Мои глаза привыкли к темноте, и я замечаю размазанную тушь под глазами. Она плакала. – Джунбаг. Все в порядке. Она осторожно втягивает воздух: – Иногда я думаю о том, как хрупка человеческая жизнь, понимаешь? Я схожу с ума, задаваясь вопросом, что я сказала тебе в последний раз перед тем, как ты уехал на работу, или перед тем, как я ушла в школу. Было ли это что-то жестокое? Ссорились ли мы? А что, если это было что-то злое и это станет последним, что я тебе сказала? Я не понимаю, к чему она все это говорит. Я хмурю брови, сидя плечом к ее плечу, совершенно потеряв дар речи. – Что было последним, что сказали тебе твои родители? – спрашивает она внезапно. У меня перехватывает дыхание. Комната словно темнеет, кожу покалывают острые, как бритва, воспоминания. – Джун, не надо… – Пожалуйста, Брант. Я хочу знать о твоем прошлом, о том, почему ты никогда не воспринимал меня как сестру. Я чувствую, что все это как-то связано, и я хочу понять. Я хочу понять тебя. – Джун сжимает мою руку в своей и проводит большим пальцем по костяшкам. Я немного напрягаюсь, пораженный этим жестом. И не могу прийти в себя от того, как мое сердце заколотилось от этого прикосновения. – Я скучаю по тому, как близки мы были раньше, и ненавижу, что сама стала причиной отчуждения. Это просто убивает меня. – Ты взрослеешь, Джунбаг, – говорю я ей. – Это естественно. Колыбельные и сказки на ночь не вечны. Она улыбается мягко, почти печально. – Вырасти – это не то же самое, что перерасти. Я никогда не стану слишком взрослой для песенки про радугу. Сердце продолжает пропускать странные, незнакомые мне удары, я сглатываю ком в горле, кивая. – Могу я прилечь с тобой? – Что? – Я качаю головой, убирая руку. – Ты слишком взрослая для этого. Яркие воспоминания проносятся в моем сознании: я вспоминаю мирные деньки, когда малышка Джун заползала ко мне в постель после ночного кошмара или засыпала в моих объятиях после чтения любимой книги. Но те годы безвозвратно ушли, их вытеснили светские приличия и благоразумие. – Как же так? – недоумевает она, и кажется, будто ее детская наивность никогда не пропадала. – Ты все тот же Брант, а я все та же Джун, так ведь? Я смотрю на нее, прикусывая щеку: – Ты права. – Так при чем здесь возраст? – Просто это больше не приемлемо. Я уже мужчина, а ты все еще маленькая девочка. – Но мы ведь все те же люди. Медленно выдыхая, я отворачиваюсь, сложив пальцы домиком. Мне трудно оспорить ее доводы, учитывая, что нет ничего предосудительного в ее предложении. Ложась обратно на кровать, я отодвигаюсь к дальней стене, освобождая для нее место. – Хорошо. Я вижу, как засияла ее улыбка, даже в темноте. Джун ложится рядом со мной, оставляя между нами немного пространства. Лежа на спине и глядя в потолок, мы замираем так на некоторое время, наслаждаясь тишиной и чувством близости. Перевернувшись на бок, я подпираю голову ладонью, смотрю на ее профиль, а она лежит с открытыми глазами, сложив руки на животе. – Я хочу ответить на твой вопрос. Она поворачивает голову в мою сторону, выхватив меня из темноты. Ее каштановые волосы раскинулись по моей подушке, как штормовые волны. Она не отвечает. Она просто ждет. Я закрываю глаза, борясь с желанием отступить. Убежать от тяжелых вопросов и болезненных воспоминаний. Прошло уже шестнадцать лет, но рана все еще кажется совсем свежей. В моем воображении возникает лицо моей матери: от маленького носика до бронзовых бликов в ее волосах. От нее пахло сахаром и карамельным кремом. Я вижу ее, склонившуюся надо мной, словно ангел, она укладывает меня в кровать, сидит у меня в ногах, а я прижимаю Бабблза к груди. Я ощущаю, как она целует меня в макушку. Рукой проводит по моему лбу. Я слышу звук ее голоса. – Я всегда буду оберегать тебя, – говорю я с закрытыми глазами. – Она сказала… – Я всегда буду оберегать тебя. Меня захлестывает чувство обиды, зная, что слова моей матери были лишь пустым звуком; зная, что она никогда не должна была давать обещание, которое не в силах сдержать. Джун придвигается ко мне, заполняя расстояние между нами. Ее дыхание щекочет мою обнаженную кожу, когда она шепчет: – А твой отец? Я не думаю о нем. Я не представляю ни его голоса, ни его гикориевого запаха, ни серых крапинок в его глазах. – Закрой уши. – Интонация прерывистая, мой голос хриплый. – Это было последним, что он мне сказал. «И еще кое-что, Брант… Закрой уши». Кожа покрывается испариной, мне становится трудно дышать. Меня неумолимо начинает охватывать паника. Я чувствую себя потерянным. Напуганным. Брошенным. Я сказал Джун, что всегда буду защищать ее, но как я мог обещать такое, зная, как легко эти слова могут обернуться мукой? Страхом? Тогда она прижимается ко мне, ее макушка оказывается прямо под моим подбородком, слезы щекочут мне грудь. Она напевает мелодию «Выше радуги», успокаивая меня. Она скользит руками по моему телу, осторожно поглаживая меня по спине и тем самым унимая дрожь. Джун успокаивает меня, пока мое дыхание не становится ровным, а разум не проясняется. Она моя радуга после всех дождей. Я инстинктивно ее обнимаю, и, пока мы лежим вместе, находясь в более крепком объятии, чем мне следовало бы позволить, я не могу не задаться вопросом… Кто кого защищает? * * * Когда я проснулся на следующее утро, Джун уже выскользнула из-под одеяла и исчезла в своей спальне, оставив свой запах на моей подушке и следы своих слез на моей коже. Мы больше не говорили о той ночи, но динамика наших взаимоотношений снова изменилась. Мы стали ближе. Во многих отношениях слишком близки. И я не знаю почему. И никогда не узнаю. Но в то воскресенье я встал с постели, надел чистую футболку, выпил свой утренний кофе и запрыгнул в машину. Я приехал к Венди и расстался с ней. В последний раз. Глава четырнадцатая «Первый укус»