Миссис Бейли поднимается с откидного кресла, ее волосы теперь собраны в небрежный пучок – из него торчит ручка с праздничной тематикой. Ее тапочки с Рудольфом[16] могут составить достойную конкуренцию тапочкам-утконосам мистера Бейли. – Брант, у меня есть для тебя первый рождественский подарок… если ты не против. Конечно, не против! У меня голова идет кругом. Кивнув, я выпрямляюсь, наблюдая за Джун, искрящейся от радостного предвкушения. Ее волосы щекочут мне подбородок, когда она ерзает, хлопая в ладоши. – Я знаю, что это! – щебечет она, подпрыгивая вверх-вниз. – Можно я отдам, мама? – Эй, это была моя идея, – возражает Тео. Миссис Бейли поднимается и ставит на стол свою кружку с какао для взрослых, которое нам нельзя пить. Она подходит к елке, берет маленький подарок из горки, и на мгновение я переношусь в прошлое, в то последнее Рождество в моем старом доме. В сознании мелькает образ мамы в красной фланелевой ночной рубашке и с бигуди в волосах. Она выглядела такой грустной, хотя всегда улыбалась. Она напоминала мне песню о радуге – грустную мелодию, замаскированную веселыми словами. Она читала мне сказку о танцующих сахарных сливах. Это была волшебная сказка со странными словами, но больше всего мне запомнилось в ту ночь, как мама осторожно гладила меня по спине, а ее голос звучал как колыбельная. В тот момент все казалось таким идеальным. Папа заперся в спальне, поэтому не было ни жутких ссор, ни слез. Были только мы с мамой, окутанные рождественским волшебством и читающие сказки у камина под мерцание разноцветных елочных огоньков. От этого воспоминания становится так тепло на душе. Но оно же и отравляет меня сожалением. Оно же и отравляет меня яростью, потому что так не должно было быть. Она должна сейчас находиться здесь, пить какао для взрослых с Бейли и петь нам на сон грядущий нашу любимую песню. Меня отбрасывает в настоящее, когда Тео выхватывает подарок из рук миссис Бейли и бросается ко мне. Он так радостно улыбается, что невольно горечь отступает. Да, я ненавижу то, что мамы больше нет, но я не могу быть зол на то, что у меня есть сейчас. Я никогда бы не пожалел, что нахожусь в этой семье, в этом доме… Я никогда бы не пожалел о Рождестве, проведенном со своим лучшим другом и маленькой Джунбаг. – Это была моя идея, но Джун упаковала его, – поясняет Тео, усаживаясь рядом со мной на ковер. – Давай, открывай. Джун сползает с моих колен и садится передо мной, горя желанием увидеть подарок, хотя она уже знает, что находится внутри. Мистер и миссис Бейли, обнявшись, устраиваются на диване рядом с нами, и я могу поклясться, что в глазах миссис Бейли стоят слезы. Огоньки бликами отражаются в них. Что это может быть? Сглотнув, я разворачиваю оберточную бумагу с принтом карамельного посоха. Это маленький подарок, размером с мой кулак, но тем не менее сердце бешено стучит. А когда я разворачиваю упаковку, сердце почти вырывается из грудной клетки. Я отбрасываю бумагу, смотрю на сокровище в своей руке, и в груди становится тесно. В горле стоит ком. Пальцы дрожат. Джун быстро указывает на находку, говорит бодрым высоким голоском: – Смотри, Брант, это твоя мама! Она такая красивая. А это ты, когда был маленьким, как я сейчас. – Тебе нравится, Брант? – спрашивает Тео, взгляд полон любопытства. Я оглядываю комнату широко раскрытыми глазами, потом перевожу взгляд обратно на подарок. Это украшение. Это украшение в форме пряничного домика, с фотографией внутри. Моей мамы со мной. Я никогда прежде не видел эту фотографию. Она присела рядом со мной, сжимая мои руки. Я смотрю в камеру, неестественно широко улыбаясь, а она смотрит на меня. У нее такая счастливая улыбка, полная гордости. Такая живая. Она смотрит на меня так, словно никогда не отпустит. У меня что-то размазано по лицу, возможно, шоколад, и мой давно потерянный друг повис у меня в руках. Бабблз. Джун с гордостью объявляет: – Я не смогла найти твоего друга-слоника, но мама нашла эту фотографию на чердаке. Он больше не потерян. Он будет всегда жить с тобой на этой фотографии. Я молча смотрю на нее, пораженный. Не знаю точно, что ожидал там найти, но явно не это. Я открываю рот, чтобы поблагодарить Бейли за такой трогательный подарок, но ничего не выходит. Слова застряли в горле, словно тягучая карамель. Поэтому я просто обвожу глазами комнату. Втягиваю воздух. А потом… Я плачу. Не могу сдержаться. Меня переполняют эмоции, я сжимаю украшение и закрываю лицо ладонями от встревоженных наблюдателей. Я плачу так сильно, что даже не знаю, откуда берутся слезы. Я давно не плакал так, как сейчас. Меня нежно обнимают за плечи, а затем раздается голос. Успокаивающий голос. Голос, который напоминает мне о маме, отчего я плачу еще сильнее. – О, Брант… Прости, милый. Мы не хотели заставлять тебя плакать… Я знаю, что они не хотели. Они хотели подарить мне что-то очень ценное, а я заставляю их чувствовать себя виноватыми. Всхлипывая, я потираю глаза и поднимаю голову, нижняя губа все еще дрожит. – С-спасибо. Простите, что я расплакался. Я просто… сильно по ней скучаю. Тео похлопал меня по спине, у него самого заблестели глаза. – Хочешь повесить его на елку? Я киваю. Поднявшись на ноги, я вытираю слезы и подхожу к искусственной елке. Мистер Бейли встает с дивана, и когда я смотрю на него, то понимаю, что он тоже плакал. – Почему бы вам не повесить ее на самую макушку, – предлагает он, присоединяясь ко мне, и тянется к украшению. – Прямо под сияющей звездой. – Хорошо, – всхлипывая, говорю я. Он прикрепляет ее, и мы оба отходим назад. Улыбка сменяет мои слезы. Кажется, что она смотрит на меня. Джун дергает меня за рубашку, и я наклоняюсь к ней. В руках она держит Агги. – Сегодня ты можешь спать с Агги, – говорит она мне ласковым голосом. – С ним я всегда чувствую себя лучше, когда мне грустно или страшно. Расчувствовавшись от этих слов, я снова чуть не плачу. Я сдерживаю слезы, заставляя себя улыбнуться. – Это очень мило с твоей стороны, Джунбаг, но он твой друг. Со мной все будет в порядке. – Ты уложишь меня спать? Миссис Бейли одобрительно кивает, а Тео мчится к дивану и запрыгивает на колени к отцу. Они оба смеются, и эта картина трогает мне сердце. Я вздыхаю. – Конечно. Пойдем. Мы идем по коридору в ее комнату. Я наблюдаю, как Джун, широко улыбаясь, плюхается в постель и подпрыгивает на матрасе. Она уютно устраивается под одеялом, калачиком. – Мне так жаль, что тебе грустно, Брант. Что-то плохое случилось с твоей мамой? Это то, о чем говорила Моника Портер в домике на дереве? Я прикусываю щеку, усаживаясь рядом с ней. – Да, так и есть. Но мне не хочется сейчас об этом говорить, – тихо отвечаю я. – Мне очень понравился подарок. Он заставил меня плакать в хорошем смысле. – В хорошем смысле? – Да. Это было так трогательно, и я почувствовал много любви в тот момент. Иногда большая любовь может быть причиной слез. Она хмурится: – Я не плачу от любви. – Может быть, когда-нибудь будешь. – Это звучит не очень хорошо. Не думаю, что мне хочется большой любви. – Это здорово, когда она есть, – говорю я ей. – Минус в том, что чем сильнее любовь, тем больнее ее терять. Она кривит губы, обдумывая мои слова. Не думаю, что она понимает, но я этого и не жду. Джун еще слишком маленькая, невосприимчива к тяжелым последствиям любви. Тех ее аспектов, что причиняют боль. Сейчас она ощущает лишь красоту этого чувства. – Спокойной ночи, Джунбаг, – шепчу я, наклоняясь, чтобы поцеловать ее в лоб. – Пусть тебе приснятся июньские жуки, летающие высоко над радугой, над верхушками дымоходов среди лимонных леденцов. – Дымоходы – это по которым спускается Санта, – хихикает она. – Именно так.