Джонсон тоже повторил: «Пойдёт» и покинул помещение, закрыв за собой дверь. – Знаете, что это за штуковина? – Может, радио. – Это аппарат, который показывает, кто лжёт, а кто говорит правду. По крайней мере, так утверждается. Неужели этот аппарат проверяет сейчас его самого? – Как это работает? – Это не в моей компетенции. Но сегодня мы им пользоваться и не станем. Хао сказал: – Я ищу подлинного мира и покоя. Не могу дождаться, когда вы заключите мир. Не могу дождаться, ребята. Кродель улыбнулся: – Война – это вам не мир. Потом поднялся на ноги, пошёл к двери и открыл её. – Кен! – позвал он, а затем сказал: – Извините, мистер Хао. Появился Джонсон. – Нам нужен переводчик. Джонсон прикрыл дверь. Кродель пододвинул третий стул со словами: – Просто нужно, чтобы кто-нибудь помог нам чётче излагать наши мысли. Он сел и опять перебросил лодыжку через колено. Хао задумался, позволят ли ему закурить прямо здесь. – Когда вы в последний раз видели полковника? Хао похлопал по пачке «Мальборо» в кармане рубашки. Кродель извлёк зажигалку и высек пламя, а Хао ткнул в него кончиком сигареты, закурил и выпустил клуб дыма, размышляя о том, что жизнь в этом коварном городе, полном обманных манёвров и неожиданных поворотов, требует проворства и дальновидности, у него же эта комбинация качеств отсутствует напрочь. Например, он оказался неспособен сладить со своим шурином, который задолжал ему денег, хотя жил в доме отца Хао со смерти старика, когда дом перешёл в собственность самого Хао, но не желал признавать за собою долг. Родственники и интересы дела: ему не удалось проскользнуть между этих двух огней. Со смерти отца он отправил семейное предприятие псу под хвост. Не справился с банальной коммерческой рутиной – и уж подавно не в силах был сообразить, что́ сейчас на уме у этих людей, какие у них на него планы. Он затянулся приятным табачным дымом и сказал: – Довольно давно. – Месяц назад? Два месяца? – Думаю, может быть, два месяца. Джонсон к этому времени уже вернулся. – А вот и Сэмми, – произнёс он, и на третий деревянный стул сел очень молодой вьетнамец, одетый в точно такие же, как у американцев, брюки и рубашку, тогда как Джонсон снова ушёл, а Кродель быстро заговорил, глядя на Хао. – Мистер Хао, – перевёл парень, – мы пригласили вас сюда вместо того, чтобы подстроить якобы случайную встречу в каком-нибудь общественном месте. Причину этого я вам объясню. – Объясните, – сказал Хао по-вьетнамски. – Всё потому, что мы хотим, чтобы вы понимали: этот допрос – дело государственной важности, за ним стоит всё правительство Соединённых Штатов Америки. Хао выговорил по-английски: – Я друг Соединённых Штатов Америки. – А у вас много друзей? Хао спросил у переводчика: – Что он имеет в виду, задавая такой вопрос? – Понятия не имею. Хотите, чтобы я попросил его разъяснить? – Зачем меня сюда привезли? Почему они спрашивают, много ли у меня друзей? – Это не моё дело. – Сэмми, – сказал Кродель, – просто задавай ему вопросы. Я говорю с тобой, ты говоришь с ним. Он говорит с тобой, ты говоришь со мной. Не отвлекайтесь на болтовню. – Лучше всего вам обращаться не ко мне, а прямо к нему, – посоветовал парень Хао. Хао взял сигарету почти вертикально, чтобы не уронить на пол пять сантиметров пепла, и подсунул под неё губы, чтобы затянуться. Кродель сказал: – Вот про пепельницы-то я и позабыл. Сам-то я некурящий. – Может, я принесу? – предложил Сэмми. – Пепельницу? Принеси, пожалуйста, если не возражаешь. Теперь он вновь остался наедине с бледным Кроделем. Много ли у него друзей? Да нет, немного. Да и то, наверно, это какие-то ненастоящие друзья. Он вцепился в полковника, как в могучее древо, ожидая, что оно унесёт его от разразившейся бури. Но ведь деревья-то не способны сдвинуться с места! Сэмми постучался и вошёл обратно с пепельницей и своей зажжённой сигаретой, поставил пепельницу на стол перед Хао и стряхнул туда собственный пепел. – Всё нормально? – Курите-курите, – сказал Кродель. – Дымите, как Дрезден. Хао бережно поднёс свою «мальборо» к пепельнице и позволил обвислому пеплу упасть вниз. – Американские сигареты, – сказал он. – Мне они нравятся больше, чем вьетнамские. – Что это за друг, который вас навещает? Тот вьетконговец. Вопрос был довольно прост. Однако дорога к ответу началась на некотором расстоянии от него и пролегла сквозь дебри не относящихся к делу историй. Он рассказал о своём послушничестве при храме Новой Звезды. О том, как предписания казались поначалу – в известном смысле – малодушными старческими отговорками, за которыми так удобно прятаться, но потом, в пору зрелости – то есть сейчас – начали проявлять свою подлинную важность. Рассказал о Пяти препятствиях (а они ведь и впрямь ему препятствовали!) и о Четырёх благородных истинах (а ведь их истинность не подлежала сомнению!). Когда рассказывать стало нечего, переводчик Сэмми затянулся сигаретой и бросил: – Буддист. Кродель сказал: – Каждому своё. Я здесь не представляю какой-либо конкретной структуры, за исключением Пятого корпуса. Так вашего друга зовут Чунг, верно? – Чунг. Мой очень старый друг. Мы вместе ходили в школу при храме Новой Звезды. – Под каким именем он сейчас перемещается по стране? – Не знаю. – Какое у Чунга полное имя? – Не знаю. – Вы учились с ним в одной школе и не знаете его полного имени? Хао сказал по-английски: – Подождите минутку, пожалуйста. – Мистер Хао, его зовут Чунг Тхан. – По-моему, так. – Когда он в последний раз бывал у вас дома? – Пожалуйста, подождите минутку. …И Ким – в коридоре, с опущенной головой. Неужели они всё специально так подстроили? Возможно. Вероятно. С какой целью? Не хотелось погружаться в эти мысли слишком глубоко. Он надеялся, что верно оценивает своё положение. Надеялся, что держит свои цели под контролем. Он сказал по-английски: – Я хочу уехать отсюда в какое-нибудь хорошее место. В Сингапур. – В Сингапур? – Да. Может, и в Сингапур. – Только вы одни?