— Вы сказали, что Анна не верила в ее виновность. — Я просто пересказал вам то, что было предъявлено суду. Домкрат, видеозапись с автозаправки. Украденные бумажники. Любой присяжный счел бы эти улики достаточными для обвинения. — Это случилось пять лет назад. Сколько тогда было Амальтее? — Не помню точно. Лет шестьдесят. — И ей удалось справиться с двумя женщинами, которые были намного моложе ее? — Господи, вы идете тем же путем, что и Анна. Подвергаете сомнению очевидное. — Очевидное не всегда является правдой. Любой физически здоровый человек мог оказать сопротивление и убежать. Почему этого не сделали Тереза и Никки? — Должно быть, нападение застало их врасплох. — Обеих сразу? Если напали сначала на одну, почему вторая не убежала? — Одна из них была не совсем здорова. — Что вы имеете в виду? — Младшая сестра, Никки, была на девятом месяце беременности. 14 Мэтти Первис не знала, день сейчас или ночь. Часов у нее не было, и она не могла определить, сколько прошло часов или дней. Пожалуй, это было самое трудное — мучиться в неведении, не зная, сколько времени она провела в заточении; сколько ударов сердца, сколько вдохов и выдохов она была наедине со своим страхом. Она пыталась отсчитывать секунды, потом минуты, но уже после пятой сдалась. Бесполезное занятие, хоть и отвлекает. Она уже исследовала каждый сантиметр своей клетки. Но не нашла ни одной проплешины или трещины, которые можно было бы расковырять. Она расстелила под собой одеяло, и теперь жесткие доски не впивались в спину. Научилась пользоваться судном так, чтобы ничего не расплескивать. Даже в ящике жизнь идет по своим правилам, превращаясь в рутину. Поспать. Глотнуть воды. Пописать. Мерилом времени стал для нее запас пищи. Сколько шоколадных батончиков съедено, сколько осталось. В пакете она насчитала еще десяток. Она сунула в рот кусочек шоколадки, но жевать не стала. Пока он плавился на языке, смаковала мускусную сладость. Она всегда любила шоколад и, проходя мимо кондитерской, непременно останавливалась у витрины, чтобы полюбоваться трюфелями, которые словно темные драгоценные камни покоились в уютных бумажных гнездышках. Она вспомнила горькую какао-пудру, кисловатую вишневую начинку и ромовый сироп, обычно капавший на подбородок — совсем не то, что этот простой шоколадный батончик. Но шоколад есть шоколад, и она наслаждалась тем, что было. Тем более что навечно его не хватит. Она посмотрела на смятые обертки, устилавшие пол ящика, и ужаснулась своей невоздержанности. Скоро ее запасы иссякнут, и что дальше? Разумеется, что-то должно произойти. Зачем похитителю снабжать ее едой и питьем — неужели для того, чтобы на несколько дней отодвинуть ее голодную смерть? Нет, нет, нет. Меня оставили жить, а не умирать. Она приблизила лицо к решетке и сделала несколько глубоких вдохов. «Мне сохранили жизнь, — в который раз повторила она про себя. — Я должна жить». Но почему? Она привалилась к стенке ящика, прокручивая в голове мучивший ее вопрос. Выкуп — только такой ответ приходил на ум. Боже, какой глупый похититель. Попался на уловки Дуэйна. «БМВ», часы «Брайтлинг», дизайнерские галстуки. «За рулем машины такого класса ты должен поддерживать имидж». Ее охватил истерический смех. Меня похитили из-за имиджа, созданного с помощью денег, взятых в долг. Дуэйн не в состоянии заплатить выкуп. Она представила себе, как он приходит домой и замечает, что ее нет. «Он увидит мою машину в гараже, стул, валяющийся на полу, — подумала она. — Он ничего не поймет, пока не обнаружит записку от похитителя. Пока не прочтет требование о выкупе. Ты ведь заплатишь, правда?» «Заплатишь?» Свет фонарика стал слабее. Она схватила его и потрясла. Лампочка вспыхнула ярче, но всего на мгновение, потом вновь стала угасать. О Боже, батарейки. Идиотка, нельзя было так надолго оставлять фонарь включенным! Она порылась в пакете и вскрыла новую упаковку батареек. Они высыпались и закатились в разные углы. Свет погас. Темноту наполняло ее собственное дыхание. Свидетельство нарастающей паники. «Спокойно, Мэтти, прекрати. Ты же знаешь, у тебя есть новые батарейки. Ты просто должна правильно их вставить». Она ощупала пол, собирая рассыпавшиеся батарейки. Глубоко вздохнув, она раскрутила фонарик и осторожно пристроила крышечку на согнутом колене. Вытащив старые батарейки, отложила их в сторону. Каждое движение совершалось в кромешной тьме. Если бы она обронила какую-то нужную деталь, то уже не смогла бы найти ее без света. «Не торопись, Мэтти. Ты же умеешь менять батарейки. Вставляй их по одной, начиная с плюса. Одна, вторая. А теперь накручивай крышку…» Свет вспыхнул внезапно, яркий и прекрасный. Она вздохнула с облегчением и откинулась на спину, обессилевшая, словно бежала полуторакилометровую дистанцию. «Свет у тебя есть, теперь береги его». Она выключила фонарик и погрузилась в темноту. Дыхание стало ровным и спокойным. Никакой паники. Да, она ничего не видит, но палец лежит на выключателе, и в любую минуту можно зажечь свет. «Я контролирую ситуацию». Единственное, что ей не удавалось держать под контролем, так это страх, который все сильнее охватывал ее. «Дуэйн уже, должно быть, знает, что меня похитили, — думала она. — Он прочитал записку, или ему позвонили. „Деньги или жена“. Он заплатит, конечно, заплатит». Она представила себе, как он умоляет своего анонимного собеседника по телефону: «Только не трогайте ее, пожалуйста, не трогайте!» Представила, как он в слезах сидит за кухонным столом и кается во всех своих грехах. Мысленно просит прощения за все обидные слова, которые говорил ей. За то, что унижал ее, предавал. Теперь он хотел только одного: забрать все свои слова обратно и сказать о том, как много она для него значит… «Ты размечталась, Мэтти». Ее одолела такая сильная душевная боль, которая, казалось, пронзала все ее тело и безжалостным кулаком сдавливала сердце, что она крепко зажмурилась, пытаясь защититься. «Ты знаешь, что он тебя не любит. Знаешь давно». Мэтти окружила руками свой живот, обнимая себя и ребенка. Здесь, в этой темнице, она уже не могла закрывать глаза на правду. Она вспомнила, с каким отвращением он разглядывал ее живот однажды вечером, когда она вышла из душа. Вспомнила дни, когда подходила к нему со спины, чтобы поцеловать в шею, а он только отмахивался. Вечеринку в доме Эвереттов два месяца назад, когда она долго не могла найти его, а потом обнаружила в беседке, флиртующим с Джен Хокмайстер. И таких улик было много, слишком много, но она старалась не замечать их, потому что верила в настоящую любовь. Верила с того самого дня, когда ее впервые представили Дуэйну Первису на каком-то дне рождения и она поняла, что это ее мужчина, пусть даже в нем были некоторые вещи, которые ей не нравились. Например, когда они начали встречаться, он всегда делил ресторанный счет на двоих, а еще останавливался возле каждого зеркала, чтобы поправить прическу. Все эти мелочи казались не стоящими внимания, ведь у них была любовь, которая должна была навечно соединить их. Эту милую ложь она приберегала для себя, лелея романтические чувства, увиденные, возможно, в кино, но не имеющие никакого отношения к ее жизни. Вот она, ее жизнь. Сидение в ящике, тягостное ожидание, что ее муж, который вовсе не жаждал получить ее обратно, все-таки заплатит выкуп. Она подумала о настоящем, а не вымышленном Дуэйне, который сейчас, возможно, сидел на кухне и читал требование о выкупе. «Ваша жена у нас. Пока Вы не заплатите миллион долларов…» Нет, пожалуй, миллион — это чересчур. Ни один похититель, будь он в своем уме, не стал бы запрашивать такую сумму. Сколько же сегодня требуют за жен? Сто тысяч, пожалуй, куда более разумная цена. Но Дуэйн стал бы артачиться даже из-за такой суммы. Он бы взвесил, что у него в активе. «Бумеры», дом. Стоит ли жена таких трат? «Если ты меня любишь, если когда-нибудь любил, ты заплатишь. Пожалуйста, пожалуйста, заплати». Она вытянулась на полу, обнимая свой живот и погружаясь в отчаяние. Этот ящик — ее тюрьма, самая темная и страшная из всех существующих. — Дамочка! Дамочка! Она уже собиралась всхлипнуть, но оцепенела. Это был чей-то шепот, или ей показалось? Ну вот, начинается. Она слышит голоса. Значит, сходит с ума. — Скажите мне что-нибудь, дамочка. Она зажгла фонарик и направила луч света вверх. Голос доносился именно оттуда, из вентиляционной решетки. — Вы меня слышите? — Это был мужской голос. Низкий, вкрадчивый. — Кто вы? — спросила она. — Вы нашли еду? — Кто вы? — Не торопитесь. Этого должно хватить надолго. — Мой муж вам заплатит. Я знаю, что заплатит. Пожалуйста, выпустите меня отсюда! — У вас нет никаких болей? — Что? — Нигде не болит? — Я хочу выбраться отсюда! Выпустите меня! — Всему свое время. — И как долго вы намерены держать меня здесь? Когда вы меня выпустите? — Позже. — Что это значит? Ответа не последовало. — Эй, вы! Эй, господин! Сообщите моему мужу, что я жива. Скажите ему, что он должен заплатить вам! Она услышала скрип половиц — шаги удалялись. — Не уходите! — закричала Мэтти. — Выпустите меня! — Она подняла руку и стала барабанить в потолок, продолжая кричать: — Вы должны выпустить меня! Шаги стихли. Она уставилась на решетку. «Он сказал, что вернется, — подумала она. — Завтра он вернется. Когда Дуэйн заплатит ему, он выпустит меня». Она снова подумала о Дуэйне. И ей пришло на ум, что голос ни разу не упомянул о ее муже. 15