Я не знал, можно ли будет сопровождать Татьяну Николаевну домой, на всякий случай держался неподалеку. Татьяна Николаевна уже двинулась к выходу из редакции, как к ней подошел странного вида человек. В издательстве не было ни одного не странного, но этот был из всех самый странный. Высокий, элегантный, в котелке и с тростью, во рту трубка, одет в поношенное пальто и брюки до колен, из-под коротких брюк серые чулки. Мой дед сфотографирован в котелке и с тростью на бульваре Османа в Париже в прошлом веке. Но сейчас двадцатый век, сейчас даже чищеные ботинки являются редкостью, и уж точно никто не ходит с трубкой, тростью и в котелке. Взрослый человек, а одевается как литературный персонаж! Ма tante говорит, что в наше хамское время никто не целует руку даме. Но он, сняв котелок, поцеловал Татьяне Николаевне руку. Затем открыл окно, вышел в окно, прошел по карнизу над набережной Екатерининского канала[21] и вошел в другое окно. И все это с невозмутимым лицом, с трубкой во рту. Не вынимая трубки изо рта! Над набережной Екатерининского канала! «Ах, Даниил Иванович…» — только и сказала Татьяна Николаевна и спустилась вниз, я за ней. Как вышли на Невский, Даниил Иванович начал креститься на Казанский собор. Он долго крестился, прохожие так и застыли, глядя на него: ведь люди сейчас скрывают свою веру. К нему подошли два моих знакомца, и они все вместе стали обсуждать, что им не заплатили гонорары. И вдруг все втроем опустились на колени и сложили руки, как будто молятся, чтобы заплатили гонорар. Татьяна Николаевна улыбалась. Она не только хороша собой, у нее необыкновенно благородные манеры! Вот уж о ком Ма tante не сказала бы, что в ней не узнаешь потомка хорошего рода. Татьяна Николаевна сказала им «хорошо, на минутку», и мы пошли в пивную напротив дома Зингера. Она называется «культурная пивная», потому что редакторы из Детгиза работают тут с авторами. Мраморные круглые столики, подают на блюдечке моченый горошек и рубец, к нему дают вилку-двузубец из закрученной проволоки. Меня посадили рядом с человеком с негритянскими губами и курчавыми темными волосами (он вежливо представился: «Соколов Петр Иванович[22]»). По другую его руку сидел скромного вида светловолосый человек в очках, похожий на бухгалтера. Они рассматривали самодельную книжку, на обложке название «Ксении». Соколов Петр Иванович начал рисовать на странице книжки женскую головку. Спросил меня: «Вы ведь думаете, что „Ксении“ — это посвящение Ксении?» Образованный человек не может не знать «Ксении» Марциала, а также ксении Гёте и Шиллера, но я не захотел выпячиваться. Кивнул: «Да, девушке „Ксении“… или женщине Ксении». Вышел глупцом, уж куда глупей. Татьяну Николаевну проводил до подъезда филармонии, где она встретилась с Браудо[23]. Профессор консерватории Исайя Александрович Браудо оказался чрезвычайно приятным и красивым человеком с потусторонним выражением лица. На следующий день я слышал, как Алиса Ивановна рассказывала маме, что гадалка, к которой они ходили с Татьяной Николаевной, раскинула карты Татьяне Николаевне, но не захотела гадать самой Алисе Ивановне. Сказала: «Да что тебе гадать? Поедешь, а потом вернешься и заживешь хорошо да весело». Впрочем, гадалки потому имеют успех, что все сказанное ими можно отнести к любому человеку, — понятно же, что любой может когда-нибудь уехать и вернуться. Алиса Ивановна смеялась, что будет жить «хорошо да весело». Татьяне Николаевне гадалка нагадала что-то плохое. Она расстроена. Женщины!.. Даже самые умные из них верят в гадания, предчувствия, предсказания. ЗАПИСКА 4 Сегодня снимали живые картины. Когда я стал приходить к ним в дом, то стеснялся спросить, что означает снимать «фильмы» или «живые картины», чтобы не показаться несведущим. Думал, что это какой-то вид искусства, о котором стыдно не знать и все знают, кроме меня. Но оказалось, это название придумали Алиса Ивановна с Татьяной Николаевной. «Фильмы» или «живые картины» — это фотографии. Они выбирают сцену из немого кино или сюжет какой-то известной картины, подбирают реквизит, костюмы, гримируются и снимают фотоаппаратом. Это был мне урок: глупо стесняться, если чего-то не знаешь. И другие чего-то не знают, даже более важного. Например, я рассказал им о писателях, о которых они не слышали: Джойс и Хемингуэй. Я сам узнал о них от приятельницы Ма tante, у нее друг дипломат, бывает в Париже. Сегодня снимали живые картины. Но сначала, конечно, пили чай. В доме у всех близких друзей есть свои чашки: у меня желтая с красным ободком, у Даниила Ивановича зеленая с цветами, у Исайи Александровича синяя с золотом. Алиса Ивановна вынимала чашки из шкафа, уронила зеленую с цветами на пол. Даниил Иванович вскочил и бросился в прихожую, на ходу повторяя «это конец, это ужасная примета, это конец!» Алиса Ивановна пошла за ним со словами «Даниил Иванович! Как же живые картины?», и он тогда вернулся. Но из другой, не своей чашки пить не стал. Сидел грустный, ссутулившись, со своей вечной трубкой, гладил себе переносицу. Взрослый человек, писатель, и так верит в приметы! Чай пили с бубликами, которые принес Браудо (в глаза я не называю его фамильярно по фамилии, а говорю «Исайя Александрович»). Он пришел сегодня со связкой бубликов на шее. Это была игра: он приносит в дом еду в зависимости от книги, прочитанной им накануне. Однажды принес яблоко, потому что книга была о сотворении мира. Другой раз принес пакет с колбасой, индейкой и ветчиной, — это он прочитал «Тиля Уленшпигеля». Надо бы ему прочитать Рабле или «Трех мушкетеров», где они пируют, тогда вопрос питания в доме будет надолго решен. Но сегодня были бублики, не помню уж почему. Это было смешно: высокий тощий человек в широкополой шляпе с висящей на шее связкой бубликов до колен. Татьяна Николаевна, смеясь, сняла с него сначала шляпу, потом бублики. Она написала его портрет в этой широкополой шляпе, очень хороший портрет, И. А. изображен совершенно погруженным в себя… слушает в себе музыку. Татьяна Николаевна и сама погружена в музыку. Она училась у И. А. в консерватории по классу органа, он один из немногих друзей дома, кто появился здесь благодаря Татьяне Николаевне. У меня к И. А. сложное отношение: он великий музыкант (все говорят «ах, Браудо!» и больше ничего не говорят). Образованный, утонченный… и капризный. Почему он не женится на Татьяне Николаевне, такой красивой, такой особенной? Разве ей не обидно столько лет быть любовницей? Почему он не оставит свою жену? Или не оставит в покое Татьяну Николаевну?.. Татьяна Николаевна по-человечески гораздо его сильней. По-человечески Татьяна Николаевна просто глыба, такой силы и цельности натура, что не просто ее уважаешь, а уважаешь раскрыв рот… Думаю, он мучает Татьяну Николаевну от своего огромного таланта. Думаю, у талантливых часто бывает женственная натура. Мне кажется, что она больше влюблена в его талант, его музыку: он как будто играет любовь. Он играет любовь, а она рисует любовь. Но его роман с Татьяной Николаевной, в общем-то, не моего ума дело. Я просто ревную. Он милый, остроумный, добрый, а когда играет Бетховена на чудесном «Блютнере» Алисы Ивановны, мы (с Татьяной Николаевной) чуть ли не плачем. И он добр к животным: сегодня пришел в бубликах, но и про Хокусавну не забыл, принес ей колбасу почти в метр длиной. Да, признаю, во мне говорит ревность. Долго спорили, что снимать. Алиса Ивановна с Татьяной Николаевной придумали использовать картину Веласкеса «Завтрак». Цецилия Карловна сохранила столько всякой чепухи: страусовые перья, веера, корсеты, капоты, цилиндры… Когда люди живут в своем доме, не переезжают, то все сохраняется на память и можно использовать собственные родные вещи в качестве реквизита. В ее сундуках есть реквизит для всех эпох, от Веласкеса до Чехова. Кстати, о реквизите: Мариинский театр отказался покупать бальное платье моей матери для «Пиковой дамы», и платье остается мне на память, пока Ма tante не поменяет его на какой-нибудь «ансамбль из приталенного пиджака и легкого платья в цветочек». Удивительно сочетаются в Ма tante страстное неприятие всего советского и страстная же любовь к моде. Если уж она так не приемлет современность, почему бы ей не ходить в крино- линах?.. Для «Завтрака» Веласкеса нашлась огромная шляпа и перья, которые связали так, что получилось пышнейшее перо. Испанский воротник Цецилия Карловна сделала тут же, на живую нитку, из батистовой сорочки. Спорили, что положить на стол: хлеб был, нож и стакан, понятно, были, но нужна рыба. Я сбегал за двумя рыбешками в магазин. При съемке Татьяна Николаевна случайно открыла рот и вышла на снимке с открытым ртом. Хотели переснять, но потом решили, что так интересней. Потом снимали то, что предложил Даниил Иванович. Картину «Неравный брак». Мысль такая: муж и жена должны как можно больше не подходить друг другу. На одной фотографии Татьяна Николаевна под вуалью (вуаль тут же нашлась в сундуке), а Даниилу Ивановичу и гримироваться было не нужно, он в цилиндре и с трубкой. Эта фотография выглядит не как шутка с переодеванием, а как произведения Даниила Ивановича, как абсурд. На другой фотографии Татьяна Николаевна головой лежит на голове Даниила Ивановича. Съемки — это игра, конечно, но Татьяна Николаевна не хотела так близко соприкасаться, поэтому принесли подушку, положить как изоляцию. Когда делали съемку, вдруг погас свет: пробки перегорели, ведь для съемок был включен весь свет, в том числе огромные лампы. В комнате везде запутаны провода, разбросан реквизит, и когда погас свет, все бухнулись кто куда на ощупь. Алиса Ивановна села в кресло, но там уже кто-то сидел, и она сказала «кто это?». Через минуту дали свет, и мы увидели, что она сидела в кресле с И. А., почти что у него на руках. Мне показалось, что Татьяне Николаевне было не по себе, хотя она не подала вида. Я за нее переживал. Фотография с подушкой плохая, совсем мне не понравилась. Возможно, во мне опять говорит ревность, теперь я ревную Татьяну Николаевну к Даниилу Ивановичу. С моей стороны это глупо, ведь Даниил Иванович симпатизирует Алисе Ивановне и, как кажется, временами даже влюблен в нее. Но ревность не знает логики. Все ушли поздно, после ужина. В прихожей не зажигали света, и все веселились, роняли шапки и шарфы на пол и искали, ползая по полу и хохоча. Цецилия Карловна — ангел, весь вечер возилась с реквизитом, что-то на ходу подшивала, потом кормила всех ужином, потом перемыла посуду… С посудой я ей помог, и убрал реквизит в сундуки, и расставил по местам мебель. Когда в дверь позвонили, я решил, что кто-то из гостей забыл свою шапку, но это был посыльный: принес пакет для Алисы Ивановны. Алиса Ивановна развернула пакет: песочные часы и записка. К чему песочные часы? Все объяснила записка: «Ровно одну минуту был счастлив». Это И. А. изобретательно пошутил, что он был так счастлив с Алисой Ивановной на руках, что каждая секунда бесценна. Татьяне Николаевне и без того было неприятно, когда Алиса Ивановна села с ним в одно кресло, а уж когда прочитали записку, тем более очень неприятно. Меня это угрызало чуть ли не до слез. Иногда Алиса Ивановна кажется мне безразличной к людям. Что касается до ее поступка, Алиса Ивановна села на руки к И. А. нечаянно… но вот странность, я уверен, что с Татьяной Николаевной ничего в таком роде не случилось бы. Думаю, что я люблю Татьяну Николаевну, точно люблю. Если бы не любил, разве я понимал бы ее так? Разве мне было бы ее жаль? Ей хочется найти что-то, что больше ее самой, найти такую идею, чтобы ей служить. Любимое слово у нее — бездна. Для нее и музыка, и живопись, и любовь — все бездна, и на занятиях у Филонова она рисовала бездну. Она ждет от своей любви, от своего прекрасного (в своем роде) Браудо того, что он не может ей дать, думает: «Может быть, завтра?», и будет ждать вечно. И вдруг ко мне — внезапно, как сердечный приступ, — пришла такая грусть, такое бессилие, как всегда бывает у меня после большого веселья. Пошел бродить по Фонтанке. Дневник Рахили Я знаю, почему мне отменили приглашение. Мама была у Катиной мамы. Спасибо папе, что я узнала об этом от него, а не из социальных сетей. Папа сказал: «Твоя мама сказала, что хотела объяснить, что Кате необходимо извиниться за то, что… ну, ты сама понимаешь, за что… Хотела объяснить, что по нормам приличных людей этот поступок неприемлем, и все такое. Говорит, стояла там в полной беспомощности. Говорит, Катина мать не говорит на ее языке…» А я лежала здесь в полной беспомощности и думала: никто не говорит на моем языке. Папа говорит, что мама хотела меня защитить, но я уверена: ее целью было не защитить меня, а оставить за собой последнее слово, взять реванш. Неужели даже папа не понимает: теперь я опозорена навсегда. Надо мной будут смеяться в лицо: я нажаловалась мамочке, чтобы она за меня разбиралась, как за ребенка в песочнице. Мне остается только покончить с собой, не дожидаясь апреля. Зато теперь, когда я знаю, почему Катя отменила приглашение, мне не нужно думать, что я сама виновата, что со мной что-то не так. Покер — вот причина моего отчаяния. Меня без всякой вины лишили всего — все улетело, как дым, и мое место в социуме, и репутация, и единственная подруга, из-за какого-нибудь вальта пик или дамы треф. Мама передала папе, что сказала Катина мама, а папа мне — как колечко в игре в колечко: «колечко, выйди на крылечко». Вот что сказала Катина мама: «В „Ритце“ дали три двухместных номера рядом со скидкой, а для седьмой девочки нужно было брать номер без скидки, а он в этот день проиграл в покер, злился, вот и уперся рогом — не буду платить за лишний номер, и все. Катя кинула жребий, кто не поедет, и вышла ваша Раша. Ничего личного». Я считала, что моя жизнь кончена, а они кинули жребий. Отец не будет платить за лишний номер, а Катя не будет переживать за лишнего человека. Им все равно, Кате и ее маме, что кто-то будет ночью плакать. Все равно, кто станет лишним, все равно, что этот лишний уже поставил приглашение у кровати и любуется на него, скосив глаза, и все время знает, что оно здесь, и просыпается счастливым, и… Кате все равно, кто этот лишний, она ведь ни с кем не дружит, у нее со всеми хорошие отношения. Может быть, такое равнодушие к людям и есть свойство звезды? Катина мама предложила поменяться. Сказала: «Если ваша Раша так расстроена, то время еще есть, давайте поменяем ее на кого-нибудь другого… вот хоть на Иру Карлову… Если надумаете, пусть Раша сообщит в ближайшие два дня». …Для Кати и ее мамы все мы пешки: я, Ирка, кто-то другой… Для Катиного отца мы даже не пешки, а стоимость номера: деньги, все-таки деньги… всегда деньги. Неужели всегда деньги?.. Вот оно что: всегда деньги. Было бы здорово поменять себя на Ирку! Сказать: «А давайте, давайте поменяем меня на Иру Карлову!» Это была бы крутая месть в стиле графа Монте-Кристо! Приду к Ирке, когда она в слезах лежит, отвернувшись к стенке (как я), и скажу: «Я — Эдмон Дантес! Теперь ты страдаешь, как страдала я… Это тебе за мои слезы, побудь-ка на моем месте!» О, если бы я могла сказать: «Давайте поменяем меня на Иру Карлову»! Но я не могу. Во мне, конечно, ворочается маленький червячок, нашептывает… И папа сказал в точности то же самое, что нашептывает мне червячок: «Если поменять тебя на Ирку, твой позор мгновенно забудется… а если не поменять, то на тебе на всю жизнь останется пятно… никто не запомнит, что ты ни в чем не виновата, что они кинули жребий, все будут помнить только то, что тебе отменили приглашение… Тем более Ирка плохо поступила по отношению к тебе… ты должна думать о себе, о своей выгоде, должна бороться за себя, иначе никогда не преуспеешь в бизнесе… даже в Библии говорится: око за око, зуб за зуб». Но папа — волк, у него магазины, а я овца. Но я не собираюсь преуспевать в бизнесе. Но в Библии также говорится всех простить и не сердиться на своих врагов. В общем, я не могу… либо потому, что у меня есть нравственные принципы, либо потому, что я овца. Я боюсь быть плохой: Бог меня накажет, сама себя сожру… Может быть, мы, овцы, остаемся благородными просто от страха? От страха быть плохими. Это не страх перед наказанием и не страх перед муками совести. Это страх, что душа твоя не попадет в рай, пусть и знаешь, что рая никакого нет. Папа сидел у меня долго, так что мне даже захотелось, чтобы он ушел. Как все мужчины, он стесняется говорить о чувствах, и, чтобы он поскорей ушел, я спросила, как маленькая: «Ты кого больше любишь, меня или Матвея? Я умнее, а он твой родной ребенок». Я думала, его как ветром сдует от такого вопроса, но он ответил: — Девочка, запомни раз и навсегда… мне все равно, кто родной, кто нет. Я вообще детей не люблю. Вот это да! Оказывается, ему не важно биологическое родство. Он полюбил меня, когда полюбил маму, потому что я ее ребенок, и Матвея любит, потому что он мамин ребенок… Я даже опешила: получается, я должна быть благодарна маме за то, что он у меня есть? Получается, он любит ее, несмотря на все ее истерики? Получается, когда я хотела, чтобы он завел любовницу, я сама себе рыла яму? Если он разлюбит маму, то вместо меня станет любить детей любовницы? Папа все не уходил: хотел рассказать мне еще кое-что. Мама говорила с Иркой. Мама позвонила Ирке. Упрекала ее в том, что она плохой друг. «Если ты не можешь отказаться от пустого развлечения, значит, ты не подруга» или что-то вроде того… Неужели ей не понятно, что не нужно было поучать Ирку? Если мама хотела окончательно разлучить нас, у нее это прекрасно получилось! Ну и хорошо, ну и пусть. Мне уже тупо все равно. — Я бы дал в пятак этой Кате и Ирке. А она думает, что человеку можно объяснить и он станет лучше. Она и нам с тобой хочет объяснить, чтобы и мы с тобой стали лучше… Сама не понимает, что любит нас такими, какие мы есть… Ну, ты знаешь, у каждого свои недостатки… Может, посмотрим наше любимое кино?.. И еще вопросик: что тебе подарить на… день рождения и Новый год не скоро, ну… на завтрашний день? Что ты хочешь? Есть в моем лежачем положении своя особая защищенность: если повернуть голову к стенке, там, в последнем убежище, никто не достанет, даже родители. Они же не лягут ко мне в кровать, не протиснутся между мной и стенкой, чтобы твердить мне, как они меня любят.