Я длинно вздохнул. Уже не тяжко, а легко, словно выдыхая накопившуюся ёлочь, сухой остаток тоски. Мы – мы! – брели по пустынному мосту. В подступившей тишине звучали в ушах лёгкие шаги да мерное течение реки, что смутно переливалась внизу, колыша воды. Инна, как маленький ребёнок, требующий ласки, забежала вперёд и повернулась ко мне, пряча руки за спину и подставляя ждущий ротик. Чуя холодок возвращённой услады, я поцеловал мою Дворскую, пробуя языком разжать нежные, мягонькие губы, но они лишь сомкнулись плотнее. – Чего ты? – шепнул, оглаживая ладонью гладкую девичью щёчку. – Боюсь, – смущённо хихикнула Инна. – Боишься? – Мои брови полезли вверх, изображая недоумение. – Ну… да. – Девушка водила ладонью по моей рубашке, перебарывая стеснение, и решительно выдохнула: – Залететь боюсь, понимаешь? Изо всех сил я сдержал в себе рвущийся наружу смех, и он заместился умилением. Во мне даже лёгкая зависть проявилась – к чистоте, к неиспорченности нынешних девчонок, верящих, что от поцелуев бывают дети. – Не бойся, залёт от слюнки тебе не грозит, – ласково проговорил я, тиская своё сокровище. – Правда? – доверчиво шепнула Инна. – Правда. Девушка храбро полезла целоваться, и мы увлеклись процессом настолько, что с трудом оторвались, унимая бурное дыхание. – Я так на тебя обиделась тогда… – еле выговорила Инна, отпыхиваясь. – И так ревновала… Да! Я просто бесилась от ревности! Никогда бы не подумала, что я такая… – Какая? – фыркнул я смешливо. – Злая! Жестокая! Я остановился и обнял ладонями её лицо. Приник к губам, жадно раскрывшимся навстречу моим, и сказал назидательно: – Ты добрая и милая. Не надо Инночку обижать! Поняла? – Угу… Чтобы вывести разговор в иное измерение, я привлёк девушку к себе, живо интересуясь: – А у тебя в школе было прозвище? Я просто редко пересекался с «бэшками», помню только, как мальчишки тебя выкликали на последнем звонке… М-м… Ударницей? Нет? Инна замотала головой, тихо смеясь. – Хорошисткой! – сказала она смущённо. – С седьмого класса ещё. Помню, обижалась жутко! Чего это, думаю, хорошистка?! У меня же всего две четвёрки в табеле! Потом только заметила, что девчонки меня так не звали… А когда в восьмой перешла – я в то время ещё в секции занималась, – мне Ритка всё и объяснила. Ну знаешь, как она умеет – свысока, будто взрослая малолетке. А ты, говорит, вниз посмотри! – Ах вон оно что! – затянул я, смеясь. – Понял теперь! Да-а, таких красивых ножек ни у кого больше нет! Таких стройных… – Миша! – стыдливо укорила девушка. – Таких длинных… – Ну Ми-иша! – …от ушей, – договорил я. – Кстати, мы пришли. – Куда? – удивлённо дрогнула Инкина бровь. – Мы у твоего дома, Хорошистка! – улыбнулся я. – Как это? – изумлённо захлопали ресницы. – Так мы же ещё мост не переходили! – Перешли! Оба! – Разве? Надо же, я даже не заметила… Ритуал прощания затянулся – нам не хотелось расставаться. Мы болтали разные ласковые глупости, целовались, неуверенно порываясь уйти, и снова начинали шептаться и хихикать. А я уже целую минуту замечал на балконе квартиры Дворских изящный силуэт Ларисы, старшей сестрички моей девушки. – Инна-а… – протянула Лора улыбчиво. – Домо-ой… А то мама будет ругаться. – Да иду, иду, – благодушно проворчала Инна. Поцеловав меня в самый крайний раз, она скрылась за дверями подъезда, а я неторопливо пошагал на остановку автобуса. Лучше доеду, чтобы мама не волновалась… Глава 5 Среда, 30 апреля 1975 года, утро Первомайск, улица Чкалова В школу я пришёл пораньше, тая неясные надежды. Приблизившись к свежевыкрашенной двери класса, не услыхал обычного гвалта – на часах восемь, у засонь ещё минут пятнадцать в запасе. Переступив порог, я замер. Зиночка Тимофеева, ранняя пташка, как всегда, пришла первой. Она приветствовала меня белозубой улыбкой, будто поздравляя – за моей партой чинно сидела Хорошистка. Инна смотрела на меня неуверенно и робко, словно спрашивая: ты не передумал прощать? Я отмер, улыбаясь, – и девушка вспыхнула в ответ искренней радостью. – Всем привет! – весело сказал я. – Приве-ет! – пропела Тимоша. Я быстро пробрался к себе и плюхнулся рядом с Инной. – При… – смущённо забормотала Хорошистка. Договорить она не сумела – я закрыл ей рот поцелуем. Ресницы Дворской возмущённо взлетели, распахивая глаза, а Зиночка хихикнула. – Ты что делаешь, – громко зашептала Инна, задыхаясь, – люди же кругом! – Тимоша – наш человек! Правда, Зиночка? – Ага! – подтвердила Тимофеева, прыская в ладонь. – Только помаду сотри. – Да я чуть-чуть… – зарделась Дворская. – У Лариски заняла. Думала, не будет так мазаться… Она достала тонкий батистовый платочек и бережно вытерла мой рот. Не удержавшись, я поцеловал Инну снова – девушка не слишком-то и уворачивалась. – Нет, ну ты посмотри на него! – воскликнула она с деланой строгостью. Зина рассмеялась, а я дурашливо вытянул губы трубочкой. – Весь платочек вымазала… – заворчала моя соседка, но из глубины её синих глаз исходило счастливое сияние. Классика! Бодрый топот замер у дверей, и ворвался четвёртый. Это был Дюха, но я не сразу узнал наперсника детских игр – свою роскошную чёрную гриву он состриг почти налысо, смахивая то ли на призывника, то ли на малолетнего преступника. – Сколько дали? – спросил я с деланым сочувствием. Андрей жизнерадостно осклабился. – А мне идёт, да? – Соб-бака такой! – обречённо выразилась Тимоша. – Ты что с собой сделал? – Так ты ж сама сказала! – комически изумился Жуков. – Что сказала? – начала сердиться Зина. – Когда? – Вчера! – убеждённо заговорил Андрей. – Зарос, говоришь, совсем, лохмы как у первобытного!