– Щас… Ага! – И ещё одна важная информация уже не политического, а экономического свойства. – Пишу! – У побережья Израиля находится Левантийский нефтегазоносный бассейн, – делился я своим послезнанием. – Месторождение Тамар находится вблизи израильско-ливанской морской границы, в девяноста двух километрах от берега. Запасы газа составляют триста миллиардов кубометров. – Ого! – впечатлённо ахнул Шавит. – Пишу. – Пиши. Ещё большее месторождение – Левиафан – расположено в сорока семи километрах к юго-западу от Тамар и в ста тридцати пяти километрах от Хайфы. Запасы – более шести триллионов кубов газа и полтора миллиарда баррелей нефти. – Ну ничего себе! – воскликнул Шавит. – Вообще… Пишу. – А у меня всё, – развёл я руками, хотя собеседник и не мог меня видеть. – Я, конечно, дико извиняюсь, что тебе придётся долго корпеть над шифровкой… Леви захихикал. – А куда мне спешить? Завтра отосплюсь! Тода-раба![34] Большое-пребольшое спасибо! – Большое-пребольшое пожалуйста! Не переставая шарить глазами вокруг, я бочком прошёл вдоль забора, чтобы не угодить под свет фонарей, и свернул на Кирова. Понятия не имею, что станет делать «рабби» Алон, кого он подключит и чего добьётся… Хм. А чего добился вечно угрюмый Бегин? Лишился Синая? «Мир за землю», ага… Ну землю-то он отдал, а вот покоя так и не дождался. Я поёжился, хотя было тепло. Лезу во внешнюю политику без спросу… Как бы по шее не схлопотать от официальных лиц! «Ничего, – фыркнул я, – нашлю на них группу Рехавама! Будут знать, как маленьких обижать…» Полчаса спустя Первомайск, улица Дзержинского Я вышел у сквера Победы, за пару остановок от дома. Пройтись захотелось, не набродился ещё. Привыкнув таиться, я полюбил вечерние прогулки – в темноте легче скрыться. Сольёшься с любой тенью – и нет тебя. А ещё в сумерках слышнее звуки и явственнее запахи. Дойдя до угла Дома Советов, я перешёл пустынную улицу Шевченко, выбираясь к гастроному. Из форточек райкома тянуло табачным дымом и застарелым запахом бумаги, по улице гуляли цветочные ароматы, словно целая рота влюблённых промаршировала, а от магазина наплывал густой хлебный дух. Народ шёл и переговаривался, почти невидимый в потёмках: – Да я тебе говорю! – Та ты шо… – Откуда, откуда… Оттуда! – Нет, ну правда! – Да вчера выбросили в «Военторге» – и как раз мой размер! – Устроился уже? Куда? – Та на «Фрегат»! – Ну и правильно. Говорят, там с квартирами попроще… – Алка-а! Ты где? – Бегу-у… Девчонки, он такой дурачок! «Как будто про меня…» – покривился я и сделал попытку отстраниться от печальной действительности. Тут из квартиры напротив, где люстру потушили и только голубые отсветы телеэкрана прыгали по стенам, донёсся голос диктора: – …в связи с тридцатилетием победы советского народа в Великой Отечественной войне ЦК КПСС и Совет Министров СССР устанавливают дополнительные льготы для инвалидов войн и семей погибших военнослужащих… Прохожу мимо полуоткрытых окон, ёжась в душе. Страна медленно, почти незаметно становится другой – по чуть-чуть. Незримые течения несут микроскопические перемены, их делается всё больше. Миллионы работяг, инженеров, учёных, партийцев вовлекаются в общее движение, почти неосознаваемое, без видимой цели, – люди просто живут. И лишь я один замечаю разницу. Отличия невелики, но они нарастают, множатся, обретают значимость. Хм. Зря я, наверное, так себя выделяю, ведь есть же ещё несколько посвящённых в тайны будущего. Андропов должен был обо всём доложить хотя бы Брежневу. Возможно, и Суслов в курсе. Да точно! Ведь промелькнули же во «Времени» кадры из Камбоджи, как там вьетнамцы колошматят полпотовцев! В той истории, которую я помню, такого точно не было. Значит, похлопотали наши! А откуда вдруг возникли статьи, критикующие «лжесоциалистические потуги» Менгисту Хайле Мириама в Эфиопии? Раньше их просто не могло быть. Советские идеологи тогда радостно потирали руки – ага, ещё одна страна выбрала «некапиталистический путь развития»! А нынче, выходит, не видать эфиопам щедрой братской помощи. Ну и правильно, обойдутся… Звуки возни не сразу привлекли моё внимание, но вот испуганно вскрикнула девушка, и я на чистом рефлексе кинулся на голос. Терпеть не могу, когда девочек обижают! В маленьком скверике напротив моего дома трое парней приставали к барышне то ли семнадцати, то ли двадцати семи годков – в чересполосице света и теней я различал лишь модное платье-сафари да стройные ножки. Молодцы, разгорячённые креплёным вином, лезли к девушке своими грязными лапами, пытаясь задрать подол. – Да чё ты строишь из себя? – доносилось членораздельное мычание. – Ну покажь, покажь ляжку… А дойки какие! Дай помацать! Чё ты? Ну просто дай! Гы-гы-гы! Я не кричал, предупреждая о себе. Молча подскочил и врезал по почкам первому в очереди, переходя на сверхскорость, иначе с такими лбами не справиться. Парнишу выгнуло, и в свете фонаря мелькнуло губастое лицо с вытаращенными от боли глазами. Я добавил ребром ладони по горлу и развернулся к следующему, отрастившему длинные волосы, но забывавшему их мыть, из-за чего пегие космы слиплись сосульками. Моя растопыренная ладонь ударила грязнулю в мощную грудину. – Х-ха! – выдохнул волосатик, улетая в кусты. Бедный шиповник… Третий супротивник, жутко конопатый тип с рыжей порослью на бритой голове, не счёл себя лишним, а бросился в атаку – и нарвался на мой кулак. Я содрогнулся, ощущая, как костяшки погружаются в мягкое брюшко, нащупывая солнечное сплетение. Рыжий кувыркнулся назад, складываясь пополам. Оглянувшись на губастого, натужно перхавшего и размазывавшего слёзы по сморщенной физиономии, я вежливо сказал девушке, даже не запыхавшись, чем по-детски загордился: – Извините, что так жёстко. Давайте я вас лучше провожу. – Миша… Я остолбенел, узнавая голос. – Ин-на? – Даже заикаться стал от волнения. – Т-ты… что здесь делаешь? Дворская вышла из тени. Рассеянный жёлтый свет обрисовал её фигуру, которую я шутя называл двояковыпуклой. – А я сюда уже третий день хожу… – слабо пролепетала девушка, несчастно косясь в сторону. – Бродила тут… Сидела на лавочке у подъезда… А вчера даже поднялась на площадку. Постояла и ушла. Мишечка… – Склонив голову, она беззвучно заплакала, только плечи затряслись. – Ну что ты… – забормотал я, неуклюже обнимая свою потерю. – Инка… Ну перестань… Дворская с неожиданной силой прижалась ко мне, обвивая шею гладкими руками. – Миша… Мишенька… – Она плакала и говорила взахлёб, отрывисто и бессвязно. – Прости, прости, пожалуйста… Я такая дура была! Самой стыдно… Простишь? Инна подняла мокрое лицо, и я принялся целовать её губы, нос, щёки, чувствуя горькую соль – и задыхаясь от нежданной радости. – Да куда ж я денусь? – прошептал, зарываясь пальцами в золотистые волосы, губами дотягиваясь до лба и чёлки. – Чудушко ты моё… Девушка, пряча счастливую улыбку, уткнулась мне в грудь. – …в перьях, – договорила она невнятно, а я почувствовал, как по рубашке расплывается горячая влага. – Пошли провожу, – сказал я, улыбаясь впервые за все эти окаянные дни. – Или к нам зайдём? – Ты что? – испугалась Инна. – Зарёванная такая, опухшая! Я приобнял её за немыслимо тонкую талию и повлёк прочь с «места битвы». Спасибо вам, хулиганы, алкоголики, тунеядцы! Девушка притихла, лишь иногда вздыхала прерывисто. Она шла, подстраиваясь под мою походку, тиская меня обеими руками, словно боясь выпустить. Идти так было неудобно, но приятно. – Я тебе всяких гадостей наговорила тогда, в школе… – пробормотала Инна. – Ты не верь, ладно? Я… я очень тебя люблю! Очень! И я не могу, не хочу без тебя… Мне без тебя плохо… Я молчал, отвечая поцелуями. Чмокал куда придётся – в пряди гладких волос, в маленькое ушко, в висок. Во мне по новой устраивалось потерянное и обретённое счастье, сворачивалось пушистым клубком и грело озябшую душу. – А сейчас мне хорошо… – шептала девушка. – Ты рядом… Я больше никогда-никогда не стану с тобой ссориться! Честное слово! – Да ссорься! – великодушно махнул свободной левой. – Ругайся на меня! Я ж таким вредным бываю, ужас просто! – Нет, ты хороший! – убеждённо парировала Инна. Я широко улыбнулся – и мне тут же взгрустнулось. Это едкие струйки памяти просочились из будущего, дёгтем капая в нынешний мёд. Я-то знал, что Вечная Любовь – всего лишь красивый мираж, розовое видение, что мнится юным, не вкусившим прелестей совместной жизни. Пошлые неурядицы являются им будто из засады, как вестники раздора, вытравляя романтику, омрачая ореол незамутнённых радостей… Но это всё приходит потом, да и придёт ли? Разве не в твоих силах уберечь Инну от бытовых уродств и житейского непотребства?